В голове пустота. Я борюсь изо всех сил, чтобы не потерять сознание. Голос Штерна вокруг меня. Накатывает волнами, как дым. Но я не знаю, здесь он или нет.
Мои руки сквозь густой дым нащупывают ножки стула, тоже мокрые от виски, но еще не пылающие. Я цепляюсь за них, заставляю себя подняться на ноги. Чтобы добраться до проводов – Тед отсоединил от детектора дыма, – чтобы соединить их. Наверное, это лучший способ поднять тревогу и расправиться с этим дымом, который залепляет мне легкие, отнимая жизнь. Дым стоит стеной. Я опираюсь о стену ладонями, заставляю колени не подгибаться, пытаюсь удержать каждую мышцу и косточку от признания поражения. Ощупываю стену в густом дыму и нахожу маленькую выступающую квадратную коробочку. Пожарная тревога.
Я ищу провода. Грудь разрывается. Не могу дышать. Не могу дышать. Соединяю провода наощупь, без уверенности, что правильно, сознание уходит.
Ничего не меняется. Мои пальцы находят коробочку, еще раз, а потом находят маленький переключатель… щелкают им.
И тут же комната наполняется ревом. Все мокрое, вода льется из распылителей на потолке. Моя голова – один гигантский мокрый крик.
Я отключаюсь, но прихожу в себя, когда где-то вдалеке слышатся крики, и я тоже кричу. Мои руки скользят по стене, колени подгибаются, и я наконец сползаю на пол. Желудок уходит в пятки, как на русских горках. Грохот, вспышка.
Крики, крики. Дверь открывается. Врываются люди. Сапоги. Шлемы. Голоса, которых я не узнаю, руки, поднимают, поднимают меня.
Тишина.
– Ливер, ты не можешь оставаться здесь.
Очень темно. Штерн рядом со мной. Нет эха, нет пепла или холода, пространства вокруг нас не существует. И тут я осознаю: «Я умерла».
– Еще нет, – возражает он. – Уходи, или ты здесь застрянешь.
– Я хочу остаться с тобой, – голос долетает из далекого далека, но я чувствую, что он рядом, и я тянусь к нему. Когда мы соприкасаемся, то падаем друг в друга, наши крики встречаются, чтобы стать рекой. Мы сливаемся в единое целое.
– Нет. Ты не хочешь здесь оставаться. Это Нигде, Ливер. Серое пространство. Мы не сможем оставаться здесь вдвоем.
Снежинки. Я вижу его голос, как маленькие точки света, летящие сквозь темноту и исчезающие. Едва появившись. Тысяча крохотных смертей в один-единственный момент. «Серое пространство», – шепчу я, понимая, что раньше я находилась лишь на его краю и теперь шмякаюсь в середину. Я его часть.
– Как долго я здесь?
– Не знаю, Ливер. В Сером пространстве нет времени.
– Я не могу оставить тебя, Штерн. – Мой голос зависает между невидимыми стенами, а затем его засасывает в ничто. – Если есть возможность провести с тобой еще одну минуту, я на это пойду. – Я чувствую, будто завернута в шелка, будто плыву сквозь туман-облако.
– Лив… я должен уйти. И после ухода уже не смогу вернуться.
– Никогда?
– Я смогу приходить к тебе во сне.
– Я едва помню свои сны.
– Эти ты вспомнишь.
– Штерн…
– Лив…
– Лукас…
– Оливия Джейн…
– Я хочу, чтобы ты знал… – Я замолкаю. Это мой последний шанс, и поэтому, бестелесная, посреди Нигде, я говорю ему: – Я люблю тебя.
– Я любил тебя с тех пор, как нам исполнилось четыре, – просто отвечает он.
– Но в тот день… когда мы поцеловались, ты сказал, что это ошибка. Ты убежал. Помнишь?
– Разумеется, помню. Это не было ошибкой, Лив. В голове у меня помутилось. Я не знал, что с этим делать. Думаю, мы оба не знали. Но я всегда любил тебя. Всегда. И буду любить тебя, пока ты вновь не придешь ко мне. Как-то и где-то. Очень, очень нескоро. Ты придешь ко мне.
– Пожалуйста, Штерн. Пожалуйста, позволь мне остаться здесь. Мы любим друг друга. Позволь остаться. – И это все, чего я хочу. Остаться здесь. Здесь я никогда не буду чувствовать себя одинокой, потому что мы со Штерном слились друг с другом. Мы стали едины. – Мое место там, где ты.
– Нет, Оливия. – Его голос такой нежный. Его голос. Голос, который я всегда буду слышать в голове, голос, который я буду слышать до самой старости, когда уже не смогу двигаться. – Ты должна жить. И я должен умереть.
– Но я не хочу возвращаться. Я не знаю, как.
– Просто… – начинает он. – Я чувствую, как его тело покидает мое, и потом его губы касаются моих, на мгновение обжигают. – Проснись.
– Просыпайся, Ливи. Ливи, Ливи, Ливи, – голос Уинн. Пиканье мониторов и поскрипывание колес в коридоре. Я шевелюсь, пытаюсь открыть глаза: все очень яркое.
Короткое воспоминание о губах Штерна, скользящих по моим губам, холодном, темном Нигде, которое держало нас. «Он меня любит».
Я пытаюсь сесть, но даже попытка двинуться вызывает ощущение, будто меня пронзают ножами. Большая часть правого плеча онемела от боли. В груди все горит.
Голос отца, очень близкий:
– Хитер, позови медсестру. Она шевелится. Она просыпается.
Просыпаюсь… я проснулась. Я жива. «Нет». Я хотела остаться. Я хотела остаться с ним, в том завернутом в шелка месте навсегда. Почему он не захотел, чтобы я осталась?
Голос Хитер:
– Просто нажми ту кнопку у кровати, Дейв. Это кнопка вызова.
– Эта?
– Да, дорогой. Она самая. – Голоса тихие, нерешительные. Голос Уинн совсем другой.
– Я хочу нажать! – визжит она.
– Ш-ш-ш, – одергивает ее Хитер.
Легкие жжет, глаза болят: я пытаюсь открыть их, но все слишком яркое. Лицо Штерна разбивается об меня, как волна. Его голос поет, как и в тех случаях, когда он бежал по дюнам к «О, Сюзанне»: «Погода ясная была, а дождик лил и лил. Так солнце жгло, что я замёрз – мне белый свет не мил. О Ливер, не плачь ты обо мне».
Я жду. Я жду, что он придет, как и прежде. Это последнее место, которое он видел живым: «О, Сюзанну», мой дом. И каким-то образом дом звал его ко мне.
Всегда, но не сейчас.
И я начинаю понимать: он ушел от меня. Мой Штерн. Моя любовь. Сердце сжимается в груди, сворачивается клубком, словно раненый зверек.
Я чувствую, как маленькие пальчики сжимают мои.
– Уинни, – хриплю я.
Маленькие пальчики еще сильнее сжимают мою правую руку. Большие пальцы охватывают левую, другие, тоже большие, поглаживают висок, убирая волосы за ухо.
– Папа.
Я поворачиваю голову, открываю глаза чуть шире, вижу его улыбку, солнце за его головой, потолок, высокий и широкий, как небеса.
– Который час? Как долго я пробыла здесь?
– Лив. – Уголки его рта дрожат, когда он произносит мое имя. Он садится рядом со мной на кровать, целует мои щеки, лоб, нос. – Ты пролежала без сознания почти тридцать шесть часов. Мы не знали… очнешься ли ты. – Он качает головой, в глазах слезы. – Ливия, ты так нас напугала. Не знаю, что бы я делал, если бы потерял тебя. – Он вновь целует меня в лоб, и я чувствую влагу его лица. Уинн уже на руках Хитер, и та мягко покачивает ее с другой стороны кровати, чтобы успокоить. – Моя сладкая, маленькая девочка, – говорит папа, убирая прядь волос с моего лба. – Райна тоже прописалась здесь. Две ночи не отходила от тебя, держала за руку. Так устала, что час тому назад я попросил ее поехать домой и немного поспать.
Мысль о Райне на какие-то мгновения согревает меня, но тут же я холодею: я потеряла практически два дня. Два дня пролежала в коме. И теперь осталось два дня, а потом наступит Судный день.
– Мама знает? – шепчу я.
Прежде чем он успевает ответить, дверь распахивается. Входят несколько человек, в том числе и женщина в белом халате, ее темные волосы небрежно собраны в пучок.
– Она очнулась. – Женщина улыбается папе, подбадривая его. Трое людей – я догадываюсь, интерны – подходят к моей кровати, и папа отступает в сторону, чтобы они могли осмотреть меня.
– Привет, Оливия. Я доктор Кейри, – представляется мне невысокая женщина, берет за руку, считает пульс. – Я приглядывала за тобой после того, как тебя привезли сюда, и перевязывала твои ожоги. Ты помнишь, что произошло? – Молодой интерн – симпатичный парень, если бы не огромная черная родинка на левой щеке, – трет о мой лоб термометр-полоску.
– Пожар. Я находилась в кабинете папы… и Тед… – но тут я захожусь в кашле.
Она прикладывает руку к моей груди, сажает меня чуть повыше, выслушивает стетоскопом легкие.
– Ладно. Не торопись. Отдыхай. Твоим легким крепко досталось.
Другой интерн – высокая, худющая женщина – что-то делает с мешком с жидкостью на штативе, прежде чем закрепить на моем бицепсе манжету для измерения давления и накачать ее.
– Сто двадцать на восемьдесят, – докладывает она.
Доктор Кейри кивает:
– Хорошо. Идеально.
Приступ кашля затихает. Я пытаюсь вдохнуть.
– По шкале от одного до десяти как ты оцениваешь свое самочувствие?
Я задумываюсь. С давлением все в порядке, но тело…
– На четыре. Не очень. Грудь сильно болит и голова. И мое плечо. И выше колена. – Я смотрю на себя и вижу, что упомянутые мною места перевязаны. Наверное, ожоги, о которых она упоминала. И тут я думаю о моем времени в Нигде, со Штерном, как наши губы соприкасались в темноте, когда мы сливались воедино. Там я чувствовала себя хорошо. Лучше, чем хорошо: идеально.
