Мордасов втолкнул Туза треф в затхлую подсобку, взгромоздился на стол и, повелев Настурции наблюдать за развитием событий на площади, принялся делиться опасениями с Тузом:
- Вчера Мусор про кусок галстука определил - акция! А голова? Это тебе не галстук. Стручок-вонючка возьми и скажи, что это ты его подучил, Туз! Тогда что?
Туз треф молчал почти всегда, слова и в добутылочной спортивной жизни давались ему с трудом, а уж после падения в винную пучину больше трех слов вогнать в предложение Туз, хоть пластайся, не мог.
А кудри блестят, меж тем отметил Мордасов, изучая собственное отражение в зеркале: волосы неопределенной масти, жидковатые, а Туз будто нарифлененный или нацепил парик из конского волоса, удивительно.
- Я сколько живу, - Мордасов сцепил руки, - такого не слышал. К примеру, Стручок в отместку заявит, что я его науськал, поди докажи, что мне Гриша никогда, ну никогда, ни в чем не мешал. Отмойся потом, когда заляпают. И главное, сволочь, спер бы что путное для продажи под водяру, но... голову Гриши. Кто за нее что даст?
- Никто! - Блестящие кудри Туза мотнулись по впалым щекам.
Мордасов поднялся: разброд и шатание в его гвардии - тревожно; выходка обозлит начальство, вроде и не велика потеря, давно смеялись над Гришей, но смеяться - одно, а голову с плеч долой - другое, Гриша символ, тут шутки плохи. Столько хлопот: и бабка, и похороны, и поминки, и товара нереализованного горы и куражиные люди дали оптовый заказ на технику - голова кругом. Мордасов тронул собственную, лобастую: его-то еще кумпол на месте? Бабуля! Вот с такими сволочами жить приходится. Ну чем ему, псу поганому, Гриша помешал? Стоял и стоял полвека и еще простоял бы столько, а может и больше, помажут цементом, пройдутся бронзовой красочкой и дуди себе в горн, предвещая, каждому, что тому хочется.
- Кто еще видел, что Стручок голову пер?
Туз пожал плечами.
- Дуру не ломай, - грозно навис Мордасов, - пасть разевай, раз спросил.
Туз треф с видимым усилием собирал обрывки мыслей и соображений, пытаясь придать им краткость, избежав бессодержательности, губы его по-стариковски шевелились и казалось необъяснимым, что бескровный, хилый Мордасов может нагнать страху на могучего хоть и в прошлом мужика.
Мордасов прикидывал свое: позвонить ли в милицию? С одной стороны, сигнал благонамеренных граждан... вроде б зачтется. С другой?.. Почему первым звонит именно Мордасов? Может рыло в пуху? А вдруг кто опередил в сигнальном рвении хозяина площади? Менты в курсе силовой раскладки на площади и в пристанционных пространствах - и неинформированность Мордасова вкупе с нерасторопностью - повод усомниться в могуществе Колодца, четкости его руководства вверенными владениями. Обезглавленный Гриша ранил Мордасова в самое сердце, порядки поколеблены, решения не находилось и Мордасов перешел в наступление, спасаясь конкретным:
- Кто еще видел?
Туз вздрогнул.
- Никто!
- А ты? - Въедливо уточнил Колодец.
- Я... не-а, - Туз, как загнанный в сортире школяр с сигаретой, замотал головой, принося уверения - всем ясно липовые - в дальнейшем некурении, - не-а...
- Ну ты, предположим, не видел. А Стручок вдруг сам на себя наклепает, болтать начнет: бахвалиться по пьяни?
- Дурак он, что ли? - Неуверенно возразил Туз. - Мордасов поморщился. - Ему бутылкой перед носом посимафорят, он подтвердит, что рельсы третьего дня собственными зубами перегрыз, а металлическую труху заглотнул.
Туз согласно кивнул: поведение Стручка прогнозировалось с трудом.
- Ладно. - Мордасов ребром ладони провел черту по пыльному столу. Ты да Стручок не в счет. Мозги у вас уже в растворе, взвесь, суспензия вроде, оба в отвал, а если кто другой видел?
- Сквозь мешок? - Неожиданно нашелся Туз.
Но и Мордасов не вчера родился.
- Сквозь мешок! - Передразнил, скроив гримасу. - До мешка. Когда Стручок елозил у постамента, срывал голову да в мешок пихал...
Туз напрягся, скулы закаменели, скрежет туго работающей мысли передался Мордасову, приемщик почтительно примолк, решимость Туза найти выход не вызывала сомнения и стержень человеческий казалось утраченный все же блеснул во взоре затравленных глаз под вороными кудрями.
Настурция махнула призывно с наблюдательного пункта у окна, Мордасов в три прыжка оказался рядом. У ограждения монумента, почти касаясь передним колесом чахлых цветочков, синел милицейский мотоцикл.
Уже легче, подумал Мордасов, звонил - не звонил, поезд ушел. Милиционеры, молча взирали на Гришу, как на образец исполнения долга головы нет, а рука с горном не дрогнула, трубит страдалец, не взирая на жестокости судьбы.
- Хана, - процедил Мордасов, приблизился Туз, выдохнул убедительно и как всегда кратко.
- Пусть докажут!
И в самом деле. Мордасов перевел дыхание. Чего завелся? Пусть докажут! Прав Туз. Может она, голова то есть, сама от вчерашнего удара грузовика свалилась с плеч бронзового пионера? А куда исчезла? Бог весть, разве за всем уследишь. Мордасов повеселел, хотел приказать Тузу тащить Стручка сей момент для допроса первой степени с пристрастием, но догадался, что лучше отправиться дворами к Стручку и прознать, куда тот определил чертову голову, надежно ли заныкал.
Мордасов вышел на крыльцо, раскланялся с милицией, и вместе с правоохранителями, вместе с торговками, вместе с Рыжухой и Боржомчиком, мышью просунувшим мордочку в дверь ресторана, взирал на бывшего Гришу без головы, каждый бывший, хоть живой, хоть... - и на лице Мордасова, как и на других физиономиях, читалось осуждение, непонимание, возмущение: есть же прохиндеи, носит же земля-мать придурков...
Милиция укатила. Будь что будет. Мордасов тычком вытолкнул Туза на порог, предварительно расспросив, как добраться до хибары Стручка, чтоб быстро и незаметно. Маршрут отыскался подходящий и скрытный, через семь минут, тщательно проверяя, не сечет ли кто за ним, Мордасов ввалился в избенку Стручка, наполовину вросшую в землю, изжеванную временем до неправдоподобной ветхости.
Стручок в сапогах возлежал на столе с думкой под головой и, - кто б подумал? - нацепив очки, читал газету.
Стены хибары голы, бесприютно здесь, как на сквере голубой осенью и только прикнопленный шелковый портрет Сталина украшал жилище Стручка. Мордасов перевел взгляд на газету, поразился ее желтизне - вспомнил лик умершей, ему о похоронах хлопотать, а не бегать в помойные норы; в очках Колодец видел дай бог. Стручок мусолил газету сорок седьмого года, кроме стола в комнате ничего, по углам свалены кипы газет, ими же подоткнуты щелястые окна, они же, сложенные в одном из углов слой на слой, служили и ложем и библиотекой Стручка.
Мордасов подошел к серому шелковому портрету, тронул ногтем усы. Стручок отложил газету, оживился, содрал очки, сунул в нагрудный карман рубахи.
- Вовремя отлетело. Все ругают теперь... Дурни! Порядок имелся. Водки залейся, цены вниз всяк март скок да скок. У меня брат в охране лагерной служил, мужик - кремень, прынципиал, божился - только враги народу сидели и более никого. Вот чешут языки: в каждой семье, в каждой семье... У меня в семье никто не сидел. Брат видывал разное, как враги юлили, выгораживали себя, клялись в верности... Много повидал человек. Жаль, спился брательник вчистую, смену времен не пережил что ль?..
Мордасов брезгливо отпихнул ноги Стручка вбок, постелил газету, присел на край стола.
- Голова где?
Стручок взглянул на Сталина, будто советуясь врать-не врать, сознаваться добровольно или как...
- Какая голова?
Мордасов схватил его за грудки, притянул рывком, перегаром окатило, будто из ведра плеснули в лицо.
- Тварь поганая! Какая?! Я те щас рыло натру!
Стручок вырвался, подобрал ноги к животу, поверх колен - поза кучера, шмыгнул носом.
- Уже настучали?
- Голова где?
- Где ей быть. На месте значит, может впервые в жизни на месте, при полезном деле.
Мордасов наотмашь ударил Стручка по лицу. Тот утерся, смешком изошел, по-ребячьи хрюкнул:
- Не больно!
Сколько ему лет? Мордасов сощурился, примеряясь, небось, сам и есть тот охранник, наплел всячины, дурак, а отмазку от лихого дела не забывает блюсти, еще и за медалью полезет, начнет трясти перед носом. Сколько ж таких по городам да весям?
- Голову найдут, отмотаешь по полной выкладке. - Мордасов погрозил кулаком. - У нас зря не содют, сам уверял и брательник твой, сукин сын, спившийся, тож свидетель вполне достойный.
- Ну ты чё? - Стручок зачекал, подстраиваясь под Колодца, выхватил из-под думки замасленный кепарь, натянул низко, почти скрыв глаза, приободрился, кепарь ему заменял кащееву иглу, будто вся сила Стручка да и жизнь в кепаре таилась.
Мордасов рявкнул так, что голос сорвал, с хрипа зафальцетил обезумевшим петухом:
- Голова где, псина вонючая? Семья! Никто не сидел! - Молниеносно соскочил со стола и принялся душить Стручка, удивляясь собственной ярости.
