вертолете в Корее. «Бедняга Энди тоже одинок, Никто его не любил, пока я не появилась. Наверное, уже слишком поздно…» — подумала Клэр и ужаснулась своим мыслям.
Приятель Энди обещал отвезти их домой, и они решили его разыскать. Первой шла Клэр с малышкой на руках, следом Энди, хмурый, рыгающий, бормочущий, с пустой колыбелью под мышкой. За высокими двустворчатыми дверьми Хрустальная галерея кончалась, зато начинался холл с камином, медвежьей шкурой на полу, звериными головами и потемневшими картинами на каменных стенах. Холл гудел от голосов: люди надевали теплую одежду, галоши и прощались, желая друг другу счастливого Рождества. Клэр оглянулась, проверяя, не отстал ли Энди, врезалась в женщину, внезапно оказавшуюся у нее на пути, и вскрикнула, испугавшись, что уронит ребенка. Она бы уронила, если бы та женщина не поддержала малышку. Это же медсестра мистера Кроуфорда! Довольно молодая, с типично ирландским лицом, широким и дружелюбным, в обрамлении аккуратных полукружий рыжих волос, убранных под шапочку. Медсестра явно флиртовала с молодым дальнобойщиком: на щеках горел румянец, на губах играла улыбка, не исчезнувшая, даже когда она повернулась к Клэр и чисто автоматически подстраховала малышку. «Простите!» — чуть ли не хором воскликнули женщины и посмотрели на Кристин, с интересом следившую за ними из складок розового одеяльца. Медсестра хотела что-то сказать, но сзади напирал Энди, источающий пивные пары. Флиртовавший с ней дальнобойщик поспешно отступил на пару шагов: понял, что этот парень пьян, и, похоже, знал, какая у него репутация. Разговора не получилось — Клэр и медсестра лишь улыбнулись друг другу. Энди, сильно сжал руку жены: давай, мол, не задерживайся! Они отошли, а Бренда Раттледж все стояла и хмурилась, потом вдруг решила еще раз взглянуть на пьяного дальнобойщика, но тот уже скрылся из вида и жену уволок.
Пока ее не разбудил плач ребенка, Клэр даже не понимала, что спит. Снилось, что она до сих пор на празднике. Сон так напоминал явь, что, казалось, она у Кроуфордов, а не дома, не на своей кровати, среди мерцающего снежного сияния и тишины зимнего города, нарушаемой лишь хриплым плачем девочки. От этого плача сердце Клэр пускалось бешеным галопом, а такое чувствуешь только к родному ребенку. К родному! Кто ей роднее маленькой Кристин, которой она готова отдать всю свою любовь?! Там, где обычно спал Энди, рука Клэр нащупала лишь остывающую простыню. Видимо, услышал, как малышка плачет, и пошел проведать. Из детской доносилось его «Тш-ш-ш, тише!» Наверное, тут Клэр ненадолго заснула, потому что через какое-то время ее разбудила тишина, на сей раз пугающая. Следовало немедленно встать, а Клэр неподвижно лежала на кровати, хотя сон давно отлетел, а в крови бурлил адреналин. Впоследствии у нее не раз возникала мысль, что она знала, точнее, интуитивно чувствовала: те минуты — последние осколки покоя и умиротворения, уготованного ей судьбой.
Клэр не почувствовала, что бежит, что ее ноги скользят по полу. Она ощущала лишь движение, свободное и беспрепятственное, как полет ветра — именно эти слова пришли в голову. Клэр пролетела по спальне, коридору и остановилась у открытой двери детской. Свет не горел, но непонятную сцену она увидела в неестественно ярком сиянии — если верить журналам, именно такое используется в киносъемке. Энди застыл у кроватки — согнул ноги в коленях, ссутулился, закрыл глаза и поднял брови, точно собираясь чихнуть. В руках он держал что-то вроде скомканной простыни, хотя Клэр, разумеется, знала: это не простыня. Бесконечно долгую минуту они так и стояли: Клэр в дверях, Энди у колыбели. Потом он услышал или, возможно, ощутил ее присутствие, открыл глаза, захлопал ресницами, словно очнувшись после гипноза, и виновато взглянул на Клэр. Судя по выражению лица, он лихорадочно подбирал слова.
В детской царила непривычная тишина. Едва Клэр приблизилась, Энди не отдал, а сунул ей сверток, точно букет цветов или подарок, который устал держать. Кристин, одетая в ползунки и распашонку, была теплой, но совершенно неподвижной. Клэр коснулась головы малышки — кожа мягкая, бархатистая.
— Ах, Энди, что ты наделал?! — воскликнула она таким голосом, словно ребенком был он, а не бедная Кристин.
«Несчастный случай. Это несчастный случай», — повторял Энди, словно заучивая наизусть. Они вернулись в спальню. Клэр сидела, прислонившись к спинке кровати, и держала на руках малышку, а Энди мерил комнату шагами и ежесекундно гладил себя по голове. Когда их привезли домой, он начал раздеваться, но разморенный алкоголем, завалился спать в одежде, поэтому сейчас расхаживал по спальне в джинсах, майке и белых носках. От Энди разило пивом, но из-за майки и носков он казался Клэр совсем юным. Она потупилась и с усталой безысходностью поняла, что видеть его больше не желает. Сквозь неплотно сомкнутые веки Кристин что-то блестело. «Умерла», — беззвучно сказала Клэр, словно проговаривая иностранное слово.
— Она плакала, плакала, и я ее покачал, — тихо, но с большим чувством повторял Энди, будто в спешке запоминал фразу, которую, едва поднимется занавес, произнесет со сцены. Тараторить нельзя: он должен убедить и расположить к себе зрителей. — Произошел несчастный случай, страшный, чудовищный…
— Позвони в приют! — велела Клэр, почувствовав укол раздражения.
— Что? — Энди замер и удивленно на нее уставился.
На Клэр вдруг навалилась страшная усталость.
— Позвони сестре Стефании, — велела она, медленно и четко произнося каждое слово., «Как с ребенком разговариваю, — подумала она. — А вдруг… Вдруг теперь так будет всегда и со всеми?» — Позвони сестре Стефании, матери-настоятельнице приюта Пресвятой Девы Марии.
— Зачем? — Энди подозрительно прищурился, словно ожидая подвоха. — Что я ей скажу?
Клэр пожала плечами, и пухлая ручка маленькой Кристин свесилась набок, ладошкой кверху, словно бедная девочка хотела задать вопрос, попросить помощи или наставления.
— Скажи, что произошел несчастный случай, — жестоко, с бездушным сарказмом посоветовала Клэр, а потом внутри нее что-то надорвалось (самой ей послышалось, что хрустнула косточка), и она заплакала.
Энди оставил заплаканную жену с бездыханным ребенком на руках в спальне. В кои веки Клэр его напугала. В тонкой хлопковой ночной рубашке она сидела неестественно прямо, как каменная статуя — таким поклоняются не то индейцы, не то китайцы. Энди накинул куртку и по лестнице спустился во двор. Снег замерз волнистыми бороздами, босому Энди они казались жесткими и плотными, как стекло. Снегопад кончился, небо очистилось и сверкало звездами. Кора Беннетт не спала — а ей вообще сон нужен? — и впустила его через дверь черного хода. «Телефон! — выпалил Энди, не дав ей и рот открыть. — Мне нужен телефон!» Кора, очевидно, решила, что он явился за другим, но едва
