class="p1">– Ну, можно и так сказать. Просто даже тогда людей что-то останавливало, что-то вроде семьи, например. А тут…
– Для некоторых, Поля, деньги заменяют все и всех. И если такому человеку предложить выбор, он именно деньги и выберет, не что-то другое. Я бы вот не смог. Но у меня никогда и не было баснословно больших денег.
– Ты другой.
– Ну, еще бы! – засмеялся Лев, отложив ложечку на блюдце. – А теперь давай-ка спать пойдем, у меня завтра совещание рано. Так что Инку в школу придется везти тебе.
– Ничего, справлюсь, – храбро заявила Полина, прикинув, что вставать придется раньше. – Как у нее в школе, кстати?
– Вот по дороге завтра сама и расспросишь, – Лев легонько щелкнул ее по носу пальцем и потянул из-за стола. – Все, спать.
«Хорошо, что никто не знает, где я. Не хватало еще визитеров».
Вика лежала, закинув руки за голову, и смотрела в потолок. После разговора со следователем она вообще перестала понимать, что происходит.
Родители… это никогда ее не беспокоило, а теперь… Они погибли не в автокатастрофе, а были убиты, застрелены. За деньги, конечно – это читалось во всем, что сказала следователь. Передел собственности. Ее отец владел акциями водочного завода, был, наверное, по тем меркам богатым человеком.
Будь он жив, и ее жизнь могла сложиться иначе. Она не в медучилище поступила бы, а в институт, и не на «Скорой» бы каталась в любую погоду, а сидела бы в какой-нибудь хорошей клинике – всегда мечтала стать неврологом, изучала бы это дело от и до, посещала бы семинары, курсы повышения квалификации, училась бы… Но отец погиб, а от его денег не осталось ни гроша – или осталось?
Неужели мама Света всю жизнь обманывала ее? Нет, нет, нельзя так… нельзя, потому что тетка всю свою жизнь ей посвятила, каждую свободную минуту.
Нет, если бы деньги были, она непременно сказала бы Вике об этом, когда та выросла. Ведь не могло же так быть, чтобы тетка, видя, как Вика мечтает о высшем образовании, утаила бы деньги на поступление. Нет, это невозможно, невозможно… Или – возможно?
Вика все сильнее разочаровывалась в тех, кому доверяла, в том же Максиме – так почему для мамы Светы должно быть исключение? Нет, так думать нельзя, нельзя…
Она вскочила, заходила нервно туда-сюда по камере.
«Я никого не убивала… никого не убивала, никого… почему я не помню, как оказалась дома в тот вечер? Помню, что пошел дождь, помню, что Максим сказал: «Прости, нам с тобой, видимо, больше не по дороге»… что он имел в виду? Но он был жив, когда я уходила, точно – жив, потому что говорил по телефону. Нет, я его не убивала…»
Она старалась восстановить весь день по минутам, с самого утра, и это ей удавалось ровно до того момента, как она рассталась с Митиным в парке.
В голове словно обрывалась кинопленка – вот кадр, где Максим поворачивается к ней спиной и подносит к уху телефонную трубку – и все, на экране черные полосы на белом фоне, а вместо звука тонкий противный писк.
А на следующем кадре она лежит в ванне у себя дома и давится слезами. Но что было в промежутке между этими «кадрами»? Как она попала домой, как набрала воды в ванну, как легла в нее? Этого Вика, как ни силилась, вспомнить так и не могла.
«Черт, я так и знала, что когда-то эти провалы в памяти доведут меня до неприятностей… мягко сказано – «до неприятностей», до тюрьмы они меня доведут, похоже», – думала Вика, стоя у стены, в которую уткнулась лбом.
Мысли путались, картинки в голове смешивались, неизменным оставалось одно – она не помнила, что делала после того, как Митин сказал, что они окончательно расстаются.
«И ведь получается, что я могла… у меня была и возможность, и мотив… я могла убить его и тут же об этом забыть… а что, если это правда? Что, если так и было? И я действительно перерезала ему артерию скальпелем? Как мне тогда жить дальше? Да ну… нет, не может быть, я не могла, не могла…»
Она совершенно измучилась от обуревавших ее мыслей, которые невозможно было выбросить из головы.
Вика пыталась избавиться от них, читая про себя стихи, которые помнила еще со школы, пыталась петь песни, но это не помогало. Перед глазами то и дело всплывало лицо Митина – спокойное, равнодушное, усеянное мелкими каплями дождя.
«Он бросил меня так запросто, словно никогда ко мне ничего не чувствовал, не испытывал, – с тоской думала Вика, грызя уголок воротника куртки, в которую завернулась. – Почему я никогда не замечала, какой он на самом деле равнодушный? Ему, оказывается, все равно, с кем спать… со мной, с Олесей, еще с кем-то… какая гадость… как унизительно чувствовать себя просто способом расслабиться, тренажером для снятия напряжения… какая я слепая дура».
Хотелось плакать.
Она перебирала в памяти пять лет, что провела с Максимом, и их отношения больше не казались ей тем, что принято называть любовью.
Встречались они только в те дни, когда он мог сказать жене, что дежурит. Все праздники Вика проводила одна, в отпуск только однажды съездили вместе, и то на неделю в загородный пансионат – Максим сказал, что уехал на курсы повышения квалификации.
Никаких планов на будущее – хотя иной раз Митин и делал намеки на совместную жизнь в каком-то далеком будущем, которое так и не наступило.
Время шло, а ничего не менялось – те же встречи украдкой, те же одинокие выходные и праздники, то же отсутствие определенности и уверенности в завтрашнем дне.
«Почему я никогда об этом не думала? Я его любила и верила каждому слову, никогда не подвергала сомнению то, что он говорит. А он меня не видел в своем будущем, держал около себя, как… господи, как же отвратительно… неужели все-таки я его убила? Ведь могло меня ослепить в тот момент так, что я просто ничего не помню? Он сказал: «Мы расстаемся», и в голове у меня что-то взорвалось? Ведь так тоже могло быть… Что же мне теперь делать-то? Что делать? Как жить дальше с клеймом убийцы? И – надо ли жить?»
Эти мысли сводили с ума, Вика накрыла голову курткой и затряслась в беззвучных рыданиях.
После завтрака ее снова вызвали на допрос.
Вика чувствовала себя вялой и подавленной, она практически не спала ночью и теперь ощущала, как
