Ознакомительная версия.
«Никто не говорил о том, что восставшие убили владельцев замка. Они не нашли тут живых и выместили гнев на мертвых. Разорили захоронения, разбросали кости по парку, разбили мраморный алтарь и устроили в склепе пожар. Но сфинксов не тронули — быть может, выдохлись… Или эти фигуры внушали им больше мистического страха, чем могилы бывших владельцев всей округи…»
Помедлив минуту у входа во внутреннюю часть склепа, пока глаза не привыкли к сумраку, она различила там черные от копоти стены. Вдоль них были сложены каменные плиты, целые и разбитые, ранее, вероятно, закрывавшие пол. В самой глубине виднелось то, от чего у Александры, хотя и подготовленной к этому зрелищу, слегка перехватило горло. Два деревянных ящика, каждый примерно метр шириной и высотой, стояли рядышком у дальней стены. На крышке одного из них виднелась синяя брезентовая куртка, вероятно оставленная рабочим.
И вновь до нее донеслось жаркое дыхание разъяренной толпы, лицо будто обожгло пламенем факелов, подносимых к плитам с именами родовитых покойников. В склепе пахло лишь землей, сырой от недавних ливней, но Александре казалось, что ее ноздри щекочет чад горящей просмоленной пакли, роняющей огненные брызги на плиты пола.
«Где был тогда полковник Делавинь? Нет, полковником он тогда, в пору „Великого страха“ тысяча семьсот восемьдесят девятого года, еще не был… Он был простым крестьянским подростком, может быть, одним из тех, кто прибежал сюда с толпой громить поместье… А может, разгром случился позже, в тысяча семьсот девяносто третьем году, в страшный год правления Конвента, год террора, когда наряду с живыми уничтожали мертвых, в том числе прах французских королей в базилике Сен-Дени… Что ждало Делавиня-подростка дальше? Вступление в армию — это был путь, открытый каждому простому парню, желавшему проявить свои способности и возвыситься. В ту пору немало знаменитых полководцев вышло из самых низов. Делавинь — один из них. Несомненно, личностью он был незаурядной, и конечно же ему сопутствовала удача! Он уцелел там, где другие погибли, вернулся спустя двадцать лет на родину, искалеченный, но непостижимым образом выживший и разбогатевший, увенчанный славой и сопровождаемый сплетнями… Но неужели ему было мало собственной судьбы и собственной славы, добытой так дорого?! К чему было стараться приплести к ней чужую судьбу, связать ее с историей чужого погибшего рода? Покупать чужих сфинксов? Изображать на медальоне чужой фамильный склеп?»
По ее спине ползла капля ледяного пота. В склепе было сыро, закопченные стены источали холодную сонную печаль. Стоило повернуться к выходу, и Александра увидела бы сквозь дверные проемы, расположенные в точности друг против друга, залитую солнцем поляну. Но ей не хотелось сейчас смотреть на солнце. Темнота и особая тишина, стоявшие в склепе, близость останков в ящиках, следы огня на стенах — все это сообщало ее сознанию особенную сосредоточенность. И внезапно мелькнувшая догадка ослепила художницу, словно горящий факел, внезапно внесенный в темное помещение. В первый миг она показалась невероятной, но тут же, словно вызванные светом из мрака, явились множественные подтверждения головокружительной версии. Не оборачиваясь к солнцу, потрясенная Александра даже закрыла глаза, чтобы остаться в полной темноте.
«Чужая история! Чужой род! Чужой склеп, чужие сфинксы… Тут ключевое слово — чужие! Пуговицы с солдатского мундира, которые полковник использовал для медальона, — чужие! И все, что он берег и хранил как свое, было чужим! Кроме лица Дидье, да, кроме лица Дидье… Лицо Дидье изначально принадлежало сфинксу, охранявшему склеп. Оно-то не было чужим ни этому месту, ни полковнику… Оно связывает их. Здесь, здесь все началось… Здесь разгадка! Почему простой крестьянский парень, вскоре после разгрома замка ушедший в солдаты, вернувшись спустя двадцать лет, так бережно, по крохам собрал и увековечил в своем новом доме все, что касалось этого склепа?! Он не общался с родней, взял невесту издалека, и не ровню себе по рождению, а обедневшую дворянку, которую ровней ему сделала революция. Он не показывался на улицах деревни, стал чужим для всего, что было ему родным, а все, что было прежде чужим, загадочным образом сделалось ему близким…»
Медленно, не ощущая ног, заледеневших на земляном полу, Александра подошла к одному из ящиков и положила руку на крышку. Отсыревшее дерево показалось ей живым на ощупь, и женщина отдернула ладонь, торопливо вытерев ее о джинсы. От крепкого запаха земли художницу слегка мутило. Солнечный свет, проникавший в склеп сквозь дверной проем, казался призрачным, словно пропущенным сквозь несколько фильтров. Парк снаружи остался в другом мире. Здесь существовали только земля, обугленные кирпичные стены, каменные плиты и угрюмые ящики.
«Из России вернулся не Делавинь. Тот, кто называл себя полковником Делавинем, не был им. Он не был крестьянским парнем из этой деревни, но он был из этих мест! Они были ему дороги. Он приехал сюда оставить потомство и умереть. То, что известно о нем абсолютно достоверно: он генетически завещал своим потомкам лицо одного из сфинксов, охранявших склеп. Лицо Дидье — копия, полностью тождественная оригиналу!»
Женщина вновь положила ладонь на крышку ящика и на этот раз удержалась и не отдернула ее. Она словно спрашивала совета у безмолвных, оскверненных, разрозненных останков, которые внушали ей не страх, а лишь глубокую печаль.
«Делавинь ушел из родной деревни в армию. Он был с Наполеоном во всех его походах, он храбро воевал и многого добился, и всего, чего достиг, достиг сам, своим умом и своей отвагой. В родную деревню он не наведался ни разу, хотя выдавались и мирные времена, не все же он мотался по дальним гарнизонам. Делавинь появился лишь двадцать лет спустя, постаревший, искалеченный, неузнаваемый. Да еще сторонящийся общения с односельчанами и родней. Он стал затворником и умер, оставив после себя страхи и загадки. Считали, что калека продал душу дьяволу, по ночам ходит на двух ногах и богатство его — нечистое. Все, чего нельзя объяснить, пугает. Делавинь был необъясним, и он пугал. Никто ничего не смог понять в нем, но я, кажется, начинаю понимать…»
«Тот, кто вернулся в деревню и называл себя полковником Делавинем, тот, через чью кровь Дидье унаследовал лицо сфинкса, носил во время Московской кампании солдатский мундир с оловянными пуговицами. Солдатский, а не полковничий! Нет ничего случайного в этой истории! Как нет ничего случайного в „Доме полковника“, в дубах, росших по его бокам, в сфинксах у ворот и в том, что ворота эти обращены на север! Он сделал из своего дома новый склеп! Копию этого! Достаточно было увидеть этот склеп, чтобы все понять, но никому в голову не пришло сравнивать! Люди слишком многое воспринимают как должное. Если с войны возвращается герой, его воспринимают как героя. Если герой говорит, что он местный уроженец, полковник и его зовут Делавинь — кто будет проверять, правда это или нет, если у него денег куры не клюют?! В какой-то момент настоящий полковник Делавинь исчез. Тот, кто взял его мундир, его золото, его имя, знал его, знал эту деревню. Он знал здесь все, но не побоялся сюда вернуться, зная, что никто его не обличит. Во время отступления при Березине… в этой адской каше, где люди гибли, терзая, давя друг друга, в последней надежде выжить, не запоминая лиц соседей по несчастью… Солдат с обмороженными ногами выследил призрак своей удачи — земляка, достигшего успеха в отличие от него самого. Он преследовал его и, возможно, при удобном случае убил или дождался его смерти. Затем раздел труп, или полутруп, завладел деньгами и документами… И, валяясь потом в грязной избе, наспех оборудованной под госпиталь, с ампутированными ногами, выжил благодаря одной надежде — вернуться сюда… И отомстить Делавиням и всем остальным, всем, кто громил склеп, жег замок, всем, кто отнял у него имя, состояние, возможность прежней жизни. Отомстить, посмеявшись над ними, заставив их поклоняться ему как герою, а его потомкам — как наследникам героя…»
Александра отрывисто рассмеялась и тут же замолчала, испугавшись хриплого звука собственного голоса.
«Сфинксы стерегут „клад полковника“? — спросила она себя. — Так говорят в деревне. И это воистину так! Но что это за клад? Разве не искали его в том доме, разве не перерыли весь сад, не перестроили сам дом? И ничего не нашли, потому что там никогда ничего и не было… Ничего, кроме детей полковника, ничего, кроме его крови! И весь тот дом, сделанный по образцу склепа, к которому отсылали и сфинксы, и медальон, — лишь напоминание об этом доме — вечном доме мертвых, о единственном доме, который оставили тому, кто вернулся под именем полковника Делавиня! Сфинкс с лицом Дидье некогда стерег покой мертвых владельцев замка… Тот, кого я уже не могу называть полковником Делавинем, поставил его стеречь покой живых обитателей своего дома. И вот спустя двести лет появляется Дидье, чье лицо и есть разгадка тайны! Чье лицо и есть клад, который берегут сфинксы! Он растет, приобретает все более поразительное сходство с одним из сфинксов, тысячи раз проходит мимо него, спеша в лицей, на прогулку, в гости… И никто не обращает внимание на это ошеломляющее тождество лиц, потому что мы никогда не смотрим внимательно на предметы, которые нам примелькались за десятилетия!»
Ознакомительная версия.
