— Да я был спокоен, как танк, пока вы не пришли и не напугали меня…
Они забрали Эйяла из клуба, и теперь он сидел на заднем сиденье, мрачный, сосредоточенный и абсолютно трезвый. Ури по-прежнему продолжал расспрашивать его об отце. И ему удалось выудить у парня еще одну интересную подробность — во время их последней встречи Барух находился в очень приподнятом настроении и хвастался, что уцепился «за хвост жар-птицы» и это может быть «прелюбопытно».
Тем временем подошел черед одиннадцатичасовых «Новостей» по радио. Поджог на территории кибуца на севере страны был теперь центральной темой выпуска — полиция обнаружила в сгоревшем помещении человеческие останки. Власти заявили, что собранные улики позволяют им сделать вывод о налете палестинских боевиков из Йенина. Диктор сообщил, что происшедшее может иметь весьма негативные политические последствия и представляет собой новую опасность, которая нависла над и без того уже почти замороженными мирными переговорами между Израилем и Палестиной. Критика в адрес премьер-министра страны в связи с этим событием усилилась…
Мэгги на всякий случай глянула на дисплей своего мобильного — так и есть, пропущенный звонок. Из-за этой чертовой музыки в клубе она ничего не услышала. Дэвис оставил на автоответчике звуковое сообщение: «У нас новости, Мэгги. Палестинцы атаковали кибуц Хефциба — это на севере. Заместитель госсекретаря поручил мне передать тебе буквально следующее: „Скажи нашей красавице, что ее работа заключается в том, чтобы положить конец эскалации враждебности между участниками переговоров. А все остальные дела — побоку“. Я это тебе и передал. Извини, что невольно выступил гонцом дурных вестей».
А ведь заместитель госсекретаря был прав. Если она не накроет этот кипящий котелок крышкой, потом придется отскребать всю плиту. А она чем занимается? Играет в Индиану Джонса, разгадывает анаграммы и сравнивает рисунки на доисторических горшках. Но с другой стороны, она абсолютно уверена в том, что две эти смерти — Гутмана и Нури — как-то связаны между собой. И это «как-то» имеет прямое отношение ко всему, что здесь сейчас происходит. Если она сейчас все бросит и помчится успокаивать участников переговоров, это ничего не даст. Мэгги такое уже проходила. Дипломаты изрекут сплошь правильные слова, а вспышки насилия между тем будут продолжаться. Да нет, это не выход…
Через полчаса они добрались до квартиры Баруха Кишона. Эйял заметно нервничал и долго не мог попасть своим ключом в замочную скважину. После того как парень узнал, что случилось с родителями Ури, он не только протрезвел, но и серьезно перепугался. Наконец он распахнул дверь, тут же включил в прихожей свет и громко позвал отца.
— Эйял, внимательно осмотритесь вокруг, — приказал ему Ури и сам принялся оглядываться по сторонам, словно решая, можно ли использовать это место для съемок. — Очень внимательно! Может, чего-то нет или что-то лежит не на месте. Это важно.
Мэгги же тем временем спросила у Эйяла, где находится отцовский кабинет. Она решила следовать той же тактике, что и в доме Шимона Гутмана. Эйял кивком указал на письменный стол, приткнувшийся к окну в углу гостиной, а сам двинулся в сторону спальни.
— Эйял, а где компьютер? — растерянно окликнула его Мэгги.
— Какой компьютер? А, компьютер… Отец пользуется только ноутбуком, который всегда носит с собой. Это буквально часть его тела.
Черт! В квартире было очень мало вещей и много пустого пространства, она смахивала на мавзолей. Если тут нет даже компьютера, зацепиться решительно не за что. Ни книг, ни бумаг. Ничего. Тупик.
Она села за стол Кишона-старшего и нахмурилась. «Думай, девочка, думай… Должно же отыскаться хоть что-то!..» На столе был телефон, факс, дорогая шариковая ручка на специальной подставке и рядышком стопка бумаги для записей. Больше ничего.
Мэгги вздохнула, встала из-за стола и направилась было в поисках Ури, но вдруг что-то ее остановило. Она бегом вернулась к столу, вырвала из стопки бумаг верхний лист и подняла его на свет.
— Ури! Быстро сюда!
На листке бумаги отпечатались какие-то полосы и завитушки. Иврит, ясное дело. Мэгги живо представила себе, как Барух Кишон говорит по телефону с Шимоном Гутманом и что-то пишет на верхнем листке бумаги в стопке. Закончив разговор, вырывает этот лист, кладет себе в карман и уезжает из дома… оставив легкий отпечаток сделанной надписи на следующем листке.
Ури забрал его у Мэгги и прижал вплотную к одному из бра. Надпись стала видна четче. Ури отчаянно щурился, пытаясь разобрать написанное. Наконец взмахнул листком и обернулся к напряженно ждавшей его Мэгги:
— Это имя. Арабское.
— И как зовут человека, которого мы сейчас начнем искать?
— Афиф Авейда.
Иерусалим, предыдущий четверг
Эти звуки грели Шимону Гутману душу, хотя рядовому обывателю показались бы жуткой какофонией — пронзительный свист, грохот жестяных тарелок и резкие выкрики толпы. Все это было традиционным звуковым сопровождением любой манифестации — мощной по числу участников и по силе их боевого настроя.
За свою жизнь Шимон Гутман побывал на сотнях митингов и демонстраций, но давно уже не испытывал такой гордости за людей, которые сейчас его окружали, и такого подъема душевных сил. На площади Сиона собралась огромная толпа. Люди стояли плотно, плечом к плечу, над головами развевались десятки флагов и покачивались транспаранты, в воздух то и дело выбрасывались сотни рук со сжатыми кулаками, сотни глоток одновременно выкрикивали боевые речевки. И каждый участник шествия был облачен в оранжевое, в цвет протеста — оранжевые футболки, бейсболки, шорты. Многие даже размалевали оранжевой краской себе лица. Но вовсе не это обстоятельство наполняло сердце Шимона гордостью, а то, что в этом шествии противников политического курса премьера Ярива участвовало много молодежи.
Когда он кинул клич среди своих сторонников поддержать проведение этого шествия, он не особенно надеялся на молодых. В последние годы им была свойственна политическая апатия. Поколение Интернета и банковских кредитов — их больше интересовала собственная карьера и технические новинки из мира компьютеров и мобильной связи, чем судьба, скажем, Голанских высот и Хеврона. Им больше улыбалось полентяйничать на Гоа или полазить по горам в Непале, чем копаться в древних песках Иудеи и Самарии. Его собственный сын Ури, который одно время подавал большие надежды в армейской разведке, потом плюнул на все и погряз в своих дурацких съемках. Он казался Шимону Гутману олицетворением всего поколения.
Но сейчас он понял, что глубоко заблуждался. И был несказанно рад этому. Сейчас он видел, что молодежь вовсе не равнодушна к судьбе своей страны. «Вот они… тысячи и тысячи молодых лиц… — думал он, улыбаясь. — Тысячи и тысячи молодых голосов, которые говорят „нет“ предательству и измене, замышляемой нашим премьером. А мы, старики, просто увлеклись пессимизмом и неверием в наших детей. Мы все любим жаловаться на то, что их сейчас не заставишь подняться в полный рост, как мы поднялись в шестьдесят седьмом. А вот гляди ты… Воистину это шествие заткнет нам всем рты. И будь я проклят, если не радуюсь этому!»
Тем временем на площади запахло жареным. С противоположной стороны к манифестантам приближалась другая толпа, все больше тесня ряды полицейских и цепочку журналистов, находившихся на «нейтральной полосе». В той, другой, толпе тоже было много молодых людей, и на их лицах тоже была написана решимость. Их не объединял оранжевый цвет одежды, но плакатов и транспарантов было не меньше. Чаще всего на них встречался лозунг, выведенный на иврите и английском: «Нам нужен мир!»
Поначалу Шимон Гутман находился в голове оранжевой колонны — он и еще шесть заслуженных стариков, которые были зачинщиками шествия. Но по мере приближения неприятностей их незаметно оттеснили в сторону. И теперь в первых рядах шагали молодые и крепкие мужчины, готовые к драке. Две армии грозно надвигались одна на другую. В воздухе повисло напряжение. «Им бы лошадей да пики — ни дать ни взять средневековое сражение», — подумал Шимон. Он и глазом моргнуть не успел, как оказался в буквальном смысле на обочине. Но вовсе не обиделся.
Оранжевая колонна застыла на месте. Где-то в первых рядах над головами людей возник юноша в оранжевой футболке: его подняли на руках его товарищи. И он с ходу обратился к собравшимся — к своим и чужим — с пламенной речью. Гутман, наблюдая за ним, улыбался. Парнишка не был закаленным оратором и еще не знал одной простой вещи — когда говоришь в мегафон, орать не обязательно.
Шимон смотрел на него и улыбался. Ему казалось, что он смотрит сквозь призму времени на самого себя. Он был таким же в молодые годы. Он помог подняться на ноги целому политическому движению, и теперь его судьба была в надежных и крепких молодых руках. Что бы ни задумал Ярив, всегда найдутся те, кто скажет ему решительное «нет».
