Щеки лейтенанта Бубенцова пошли пунцовыми пятнами.
– Та-а-ак, лейтенант, – сурово и многообещающе протянул капитан. – Скрываем, значит, информацию от следствия?..
– Да ничего он не скрывал! – плутовато заступилась свидетельница Губкина. – Он знать ничего не знал, я после созналась…
– Так ли, Надежда Прохоровна, ой так ли? – вредно скуксился Дулин.
– Святой истинный крест! – веруя в благую ложь, истово перекрестилась свидетельница. – Знать не знал, ведать не ведал.
– Лейтенант.
– Так точно, товарищ капитан! – подскочил пунцовый «раненый» Бубенцов.
– А ты тут не ори!! – разошлась вдруг баба Надя. – Где ты был, когда кота отравили?! А?! Гонял меня из кабинета, как муху! – Подошла к лейтенанту и закрыла его грудью. – Один Алеша мне поверил. Кота на экспертизу взял.
– Какого кота?! На какую экспертизу?!
Лейтенант Бубенцов беззвучно осел на стул.
Дело разматывалось в невообразимо запутанном порядке. К первоисточнику всех неприятностей – смерти Клавдии Тихоновны – подобрались такими окольными путями (через грузовик и кота), что ни в сказке сказать, ни умелым пером следователя Лапина описать…
– Нет на мне ее крови, – упорствовал подозреваемый Кузнецов. – Вот что хочешь, начальник, шей, крови Клавдии на мне нет.
– А мы проверим по билетным кассам, – вроде бы скучая от ловких уверток подследственного, инертно бормотал Лапин. – Проверим, был ли куплен билет на ваше имя.
– Был, – сразу кивнул Михей. – Как есть говорю – был. Но убивать не убивал. Она сама на меня наскочила, сама споткнулась и упала. Я ее пальцем не трогал. Сама Клавка об сервант грохнулась.
– Ой ли, Михей Карпович?
– Как есть – не тронул!
– Но складную лестницу под люстру поставили?
– Поставил. Было дело. В этом грех не большой.
– А чего ж она сама на вас наскакивать начала?
Подследственный смутился.
– Я это… Я ей предложил – есть дело. Мол, знаю, как разбогатеть обоим.
– А она?
– Она в крик. Никаких дел, говорит, я с тобой иметь не хочу.
– Про драгоценности ей рассказали?
Михей Карпович повел плечом и отвернулся.
– Значит, не рассказывали. Сама она догадаться могла?
– Да не убивал я ее! Вот хоть наизнанку вывернете – не убивал!
– А таджика? – резко выбросил Дулин. – Ты его в эту квартиру затащил?!
Кузнецов отпрянул, изучал какое-то время вытянувшегося в струнку на манер гончей легаша и вдруг ухмыльнулся:
– А это самооборона была, начальник. Чистая самооборона. Он первый на меня с ножом кинулся.
– С ножом? – прицельно бомбил слабые места Дулин. – Просто так? Ночью, в подъезде…
– Не просто так, – хмыкнул Михей. – С перепугу.
– И чего ж он так испугался?
– А это я уже потом понял, когда Настеньке вон эта, – ткнул пальцем в Софью Тихоновну, – позвонила и о таджике все рассказала. О настоящем, то есть об этом… Фархаде.
– И что же она ей рассказала?
– А то, что эта сволочь деньги у родственников стащила. Что искали его таджики, кровь на нем. Перепуган он был. – Михей зевнул. – Сам напоролся.
– И как же?
– А так. – Настасьин дед дотянулся до пачки сигарет, выковырял одну и, затянувшись, продолжил: – Понял я, что без металлоискателя тут дело не сварганить. Провозиться можно. Дождался, пока Настасья в Пермь вернется, поехал в Москву и тут через уральских корешей вышел на одного чокнутого. Клады он все ищет. Сам в Пушкине живет, – затянулся, пых, пых. – Ну, взял я у него, значит, штуковину эту, – пых, пых, – приехал сюда и за ночь все места обметил. Первые два в кладовой были, но там металлоискатель на ошметок трубы среагировал, – пых, пых… – Полночи ковырялся, мусор – дьявол его забери! – прибирал. Но ведь как я думал – раз мастерская у Эмки в кладовой была, значит, и шкатулку он там припрятал!
– Не отвлекайтесь, подследственный, – сурово напомнил Лапин.
– Ага. О чем это я? Ах да. Так вот, штуковину мне эту кладоискатель только на сутки дал – жмот, сука, три шкуры за сутки содрал!
– Не отвлекаться!
– Ну, обметил я места. Вышел тихонько из квартиры, а тут он, туркмен этот…
– Таджик, – автоматически поправил записывающий все следователь.
– Ну таджик. Я вышел, дверь закрыл… Тут этот чебурек выходит. Я сумку-то на живот переместил, чтоб удобнее, значит, было, тяжелая она, зараза… А этот как увидел, сразу и кинулся.
– Просто так? – недоверчиво вставил Дулин. – Взял и кинулся?
Михей Карпович усмехнулся:
– Я вот что думаю. В сумке у меня штуковина эта лежала, металлоискатель. Он здоровый, ручка хоть складная, но до конца в сумку не помещается, – пых, пых. – Я когда, значит, сумку на живот перемещать стал, чучмеку в темноте показалось – ствол автоматный из прорехи торчит. Что вскидываю я на него калаш, готовлюсь…
– Что, так похоже было? – пытливо поинтересовался следователь.
– Испуганному человеку? В темноте? Чего хочешь померещится, – серьезно сказал Михей Карпович. – Сумка черная, большая, ручка из нее как ствол торчит. Попер он на меня, за нож схватился, да вот я ловчее оказался. Самооборона это, гражданин начальник. Я только руку его отбил, не понимаю даже, как нож у меня оказался, он сам напоролся.
– Предположим. А почему вы не оставили тело Алиева на лестничной площадке? Зачем в квартиру затащили? – спросил следователь, не отрывая взгляда от бумаг. – Оставили бы тело на площадке, как есть, и никаких вопросов не было бы…
– А там внизу дверь подъезда хлопнула, – ухмыльнулся Михей. – Кто-то подниматься стал, ну, я и затащил его в квартиру. А потом, – махнул рукой, – поздно уже менять было. Целая лужа крови натекла… Ни убраться, ни подтереть.
Молчание, повисшее вслед за этим признанием, было довольно длительным: следователь строчил протокол, Дулин теребил скулу, Алеша, помня о недавнем «Информацию скрываете!», сидел тихохонькой мышкой.
Надежда Прохоровна вновь переживала жуткие минуты, вспоминая, как убирала с Софой огромную лужу подсохшей крови.
Михей Карпович вспоминал, как весь затрясся, когда в то утро заявился домой третий жилец квартиры, Арнольдович, тот, что, по словам внучки, давно исчез. Как прошаркал он в свою комнату, и Михей даже решил в какой-то момент: «Все, конец фарту! Мужик в квартире».
Но позже вспомнил, какая та комната глухая, прежняя жиличка, баба Шура, даже громобойный дверной звонок не всегда слышала. И собрался с духом: «Не отступлю!» Тайник уже металлоискателем намечен, один шажок до цели остался! Вот она, шкатулка, прямо в руки плывет…
И даже когда таджика пришлось убить, со своего не свернул. «В убийстве Нурали, кажется, его земляков подозревают», – сказала тогда Настя, вернувшись из Москвы. Долго рассказывала, долго слушал дед о том, как «две бедняжки» перепугались, на ус мотал.
Никто его не подозревал. Слыхом не слыхивал.
Переждал Михей немного и снова в Первопрестольную подался.
Била его бриллиантовая лихорадка, как наваждение, не отпускала, звала. Один шажок остался!
Не отступлю! Два раза наезжал в Москву – не попался, и снова толстые каменные стены выручить должны!
Ну а не выручат… Так не его вина. Три трупа не цена за бриллиантовые россыпи.
Пора и ему покой узнать. Остановить свой бег, обжиться и провести остаток дней в покое и достатке.
Три трупа – не цена. Да и авось проскочит нелегкая стороной. Риск – дело благородное. Удача, она – упорных любит.
– Ну и нервы у вас, Михей Карпович, – увлеченно чирикая шариковой ручкой в документе, как будто даже сочувственно, проговорил следователь. – Как же вы не боялись вновь и вновь в эту квартиру возвращаться?
– Да вот, – развел руками крепкий дед, – не побоялся. Деваться мне некуда. Мильёнов на гостиницы нет, с вокзалов мусора гоняют.
– А кореш? Тот, что в Пушкине?
– Не кореш он мне, – буркнул Михей. – И теща у него – мегера. На одну ночь только и пустила. А потом – не ночлежка у нас, говорит.
– И все же, – отодвинулся от стола, потянулся Лапин, – как же не боялись?.. Клавдия Тихоновна погибла, Надежда Петровна уверяла всех, что не случайно…
– Так эта тетеря мне и помогла, – усмехнулся Михей и покосился на возмущенно разевающую рот бабушку Губкину. – Когда Клавдия, значит, упала. Я из комнаты только вышел – тетеря с улицы пришла, – мстительно продублировал эпитет дед. – Я за шкаф юркнул, она – мимо. В двух шагах прошла, ничего не разглядела! Шасть в кухню за мусорным ведром, я на лестницу – и ходу.
– То есть тогда вы поняли, что спрятаться в этой квартире – просто?
– Легче легкого! Снотворного Софке в молоко подсыплю, она и дрыхнет всю ночь без задних ног. А этой тетере и молока не надо. Храпит так, что стены трясутся! Чистый лесоруб. Хоть весь дом по кирпичику разбери, ничего не услышат!
