– Езжайте на метро до станции «Авиамоторная». Выходите на улицу прямо по переходу, никуда не сворачивая.
Меня, судя по всему, собирались «вести» по моему мобильнику. Никто не оставлял для меняособый телефон в камере хранения, как почему-то представлялось мне. Резидент иностранной разведки, видимо, решил, что нечего огород городить, и общался со мной, почему-то совершенно не опасаясь прослушки.
И глупо. На мой взгляд.
Впрочем, что я могу знать об этих играх? Я слегка беспокойно топала по длинному переходу станции «Комсомольская» и очень надеялась, что где-то за спиной меня прикрывают коллеги по шпионскому цеху. Надеялась, что, как только моя нога ступила на перрон московского вокзала, коллеги меня корпоративно «приняли» и «повели». Надежно прикрывая с тыла.
Но крутить головой, разыскивая в толпе этих ребят, совершенно бесполезно. Никто мне глазом не мигнет: не трусь, мол, Соня, мы рядом, мы с тобой. Никто не ободрит, не посигналит. Я чувствовала себя патлатой лошадкой, везущей хвороста воз, винтиком в часовом механизме, шестеренкой, вальсирующей в общей шеренге.
И тем успокаивалась. Работа как работа. Другие же не ноют.
Мысли о тяжелой работе агента довели меня до выхода из подземелья. Я остановилась на вершине лестницы, покрутила головой и сразу же услышала призывное блеяние мобильника. На этот раз тот же голос посоветовал мне идти прямо по улице до остановки троллейбуса. Сесть на него и ждать следующих рекомендаций.
Я села, точнее, встала и стала ждать.
Еще дважды тихий голос заграничного шпиона выходил со мной на связь, то требовал, чтобы я села на другой маршрут, то заставлял петлять по переулкам. В конце концов он так меня заморочил, что я, совершенно заблудившаяся, не выдержала и в ответ на очередной вызов зарычала без всякого подобострастия:
– Долго это будет продолжаться?! Сколько вы меня еще крутить будете?!
– Вы уже на месте, Софья, – неожиданно и по-прежнему бесстрастно проговорил мужской голос. – Видите серый дом без окон по левую руку от себя?
– Ну.
Облезлое строение на капремонте действительно стояло невдалеке, почти на углу тихого переулка, и пугало редких прохожих видом слепых оконных рам, грудами битого кирпича и прочим мусором.
– Заходите во двор. Второй подъезд. Центральный, – четко произнес голос. – Первая квартира направо. Там идете на кухню. Положите контейнер в духовку газовой плиты.
Я затравленно огляделась. Улица за моей спиной была совершенно пуста. Двух подростков, натягивающих цепь на древний велосипед, в расчет можно не принимать. Я только что прошла мимо них, соплякам не более одиннадцати лет исполнилось, и на «прикрытие» с навыками карате они нисколько не тянули. По параллельной стороне улицы встречным курсом спешила молодая мамаша с коляской – младенец орал так, что уши закладывало, и какая-то старушенция волокла авоську с картошкой.
А где же коллеги, спрашивается?! Где бравые парни с холодными, но дружественными глазами?!
Где?!
Кстати, где шпион спрятался, я предположительно знала. По моим представлениям, он должен был сидеть вон в той недостроенной высотке и рассматривать меня в бинокль. Он сам привел меня в этот переулок под окуляры бинокля, и теперь ему остается только руководить Соней, присматривая за путями собственного отхода.
Так, со шпионом все ясно. А где коллеги?! Я что, одна должна топать в эти развалины?! Подниматься по разрушенной лестнице, находить какую-то разоренную кухню (не исключено, что с бомжами), лазить по ржавым плитам…
А вдруг меня там кирпичом по кумполу?! Вдруг там, на этой кухне, нет никаких российских бомжей, а только иностранный резидент в нитяных перчатках да с ржавым кухонным ножом, зажатым в кулаке?!
Разыгравшееся не на шутку воображение прилепило мои туфли к тротуару, я стояла перед разоренным строением и все никак не могла уговорить себя стать храброй.
Где это чертово «прикрытие»?!
Мобильник вновь завибрировал в моей потной ладони, я ответила «ну» и услышала:
– Почему вы медлите?
– Потому что я ничего не услышала про деньги! – вредно рявкнула я. – И я боюсь!
– Деньги на ваш счет будут переведены, мы в таких мелочах не обманываем. А бояться вам, Софья, нечего…
– Учтите, – перебила его я. – Я оставила подруге письмо с подробным изложением событий, и если со мной что-нибудь случится, она пойдет в ФСБ!
– Не глупите, Софья, – спокойно произнес голос. – Идите к дому.
Легко сказать! С каждой минутой разрушенный дом и безлюдность улицы пугали меня все больше и больше. До абсолютного отчаяния. Мне казалось, что туфли мои уже пустили корни в московский тротуар и никак не желали от него отцепляться. Первый шаг дался с таким трудом, словно я только что забыла где-то костыли и заново училась ходить.
Шаг, другой, третий. Поворот во двор. Пожухлые кустики пыльной сирени, и ни одной живой души поблизости. Где же вы, соратники по борьбе с мировым империализмом, ау?! Я тут одна, пропадаю в битых кирпичах!
И только матерные надписи на облупившихся стенах как нельзя лучше соответствовали обстоятельствам и настроению.
Немного расчищенная от мусора дорожка подвела меня к среднему подъезду. Разбитая коричневая дверь болталась на одной петле и верхним углом немного перегораживала путь. Я нагнулась, проползла под висящей наискосок дверью и, попав в довольно смрадный подъезд, крикнула:
– Эй! Есть кто живой?..
В длинном коридоре барачного типа, куда я попала, поднявшись по нескольким ступеням, сквозняк гонял шуршащий целлофановый пакет, и звук, цепляясь за кирпичи и горы мусора, немного оживлял обстановку, успокаивал. Он делал пустоту не такой пугающей, он шуршал, жил и очень хотел отсюда вырваться. Вылететь в окно, повиснуть на кусте сирени и погреться на неярком осеннем солнышке.
Дверей в коридоре не было. Только проемы. Я свернула в первый же по курсу, прошла небольшую прихожую с потрескавшейся, никому не нужной рейкой-вешалкой и сразу нашла кухню. Разгромленную, словно в нее угодил фауст-патрон, но с целой газовой плитой.
Дверца духовки чуть слышно скрипнула, я сунула в ее разинутую пасть газетный комок с пемолюксом и что было силы припустила на улицу. Мне казалось, что с шорохом целлофанового пакета вслед за мной несутся духи московских трущоб, бомжи, шпионы и наркоманы с жадными азиатскими глазами упырей.
Уже на крыльце мне под ногу попался обломок кирпича, я больно подвернула лодыжку, доплелась до лавочки в кустах и, сев на единственную рейку, заплакала. Сидела, потирала ноющую ступню и роняла слезы на неприметный шпионский наряд.
Будь трижды проклят тот день, когда я ввязалась в эти игры! Женщине с таким воображением нельзя ползать по разбомбленным квартирам и подкладывать бомбы в газовые духовки! Таким, как я, это противопоказано! Я просто выдумщица с богатой фантазией…
И эта фантазия – мое проклятие, вздохнув, подумала я. Потом охнула, поднявшись на обе ноги, и поползла к жилым районам. Какая-то милая московская бабушка подсказала мне, как добраться до ближайшей станции метро. Братья контрразведчики не помогли ни разу. Ни словом, ни советом, ни делом. Я тащила больную ногу по улицам, переходам и перронам, хлюпала носом – нервное напряжение выходило по капле слезами, – и, сев в электричку, едва удержалась, чтоб не завыть в голос.
Наказания без вины не бывает. Я заранее была обречена на эту пытку.
По проходу между сиденьями шла толстая тетка в грязном жакете и предлагала мороженое из висящего на пузе ящика. Я наградила себя подтаявшим эскимо, испачкалась им до изумления, но отвлеклась. В мире по-детски испачканных щек и пальцев не бывает взаправдашних шпионов, и у следующей тетки я купила жареный пирожок с повидлом.
Он наградил меня изжогой, изжога отвлекла на себя последние мысли о суетном мире и сконцентрировала ощущения внутри желудка. Я морщилась, страдала и в основном думала о тетке, которая два года подряд на одном и том же керосинном масле жарит в день три сотни пирожков…
Или я просто отъезжала от Москвы? Уезжала от набитой шпионами и контрразведками столицы, увозила мою изжогу и головную боль, убивала, выжигала выплесками едкого желудочного сока воспоминания о банке-контейнере, Тарасе Ваценко и, упокой, Господи, его душу с миром, Алеше Сидорове?..
Михаил Николаевич подлил в свою чашку чая, бросил туда же два куска рафинада и, пошумев ложечкой, отпил большой глоток.
Я пила кофе. Плохонький, растворимый, но другого на этой конспиративной квартире не было. Мы по-свойски сидели на стерильно-обезличенной кухне с набором стандартной мебели, и говорить, пожалуй, было уже не о чем. Из моего рассказа я убрала все личные переживания и свела повествование к простейшему изложению событий.
