(«Где-то я видел эту рожу, – даже успела проскочить мысль на периферии сознания. – В Нижнекарске, что ли...») Выстрелили одновременно. Две автоматные очереди слились в одну.
Карташ ощутил тычок в бок, что-то мощно садануло в ногу, нога подогнулась, и Алексей упал. «Ну вот и звиздец», – пронеслось в голове.
Все же Карташ перевернулся с бока на спину, высвободил из-под себя АКС – может, все же успеет вдавить спуск, когда увидит над собой противника и автоматное дуло... И не увидел ни того, ни другого.
Приподнявшись, Алексей обнаружил, что его противник лежит поблизости с разбросанными в стороны руками, с пробитым черепом, из которого толчками выплескивается на щебень кровь. «Это не я, – понял Карташ. – Я не успевал. Это Данил».
Алексей попробовал подняться на ноги. Не получилось. Раненая нога не держала.
– Л-ладно, – прошептал Карташ, вставил новый «магазин» и пополз.
Данила там, где он последний раз находился, видно не было, стало быть, проследовал прежним курсом, и теперь ему придется брать на себя двоих. Но и Алексей не собирался лежать в ауте, эдакой выброшенной на берег рыбой, закатывать глаза и стонать – «Санитара!» Пока еще есть силенки двигаться, он будет двигаться.
А потом он увидел Таксиста.
Гриневский несся, умудряясь замысловато петлять и не сбавлять при этом скорости, к человеку, который отступал в сторону туннеля и отстреливался. По фигуре и пластике Карташ издали признал в том человеке Зубкова.
Выходит, олигарх тоже полез в метро. За каким лядом, спрашивается?! Ему-то самому-зачем? Неужели окончательно крыша съехала? Или приспичило непременно самолично, и никак иначе, прикончить Фрола?
А на Гриневском был бронежилет, трофейный, ясное дело, но вот оружия в его руках Карташ не разглядел...
Й-о-о! Запредельной остроты боль пронзила раненую ногу, заставила выгнуться дугой позвоночник, разорвалась в глазах, на миг ослепив.
Когда спустя секунду-другую отпустило и Карташ пришел в себя, снова смог смотреть в ту сторону, где был Гриневский, то он увидел, как Таксист, сократив расстояние между собой и Зубковым метров до пяти-семи, с размаху бросает в спину олигарху короткий обрезок рельса, тут же падает на щебень и перекатывается под защиту каких-то труб и швеллеров. Зубков сумел вовремя обернуться, сумел среагировать, отпрыгнуть – ну, боксер все же! не сумел разве что удержаться на ногах. Алюминиевый королек повалился на деревянный настил, выпустив из рук автомат. В этот момент Таксист вскинул себя с пола и бросился к Зубкову.
Алексей пополз. С такой дистанции, да еще с одной действующей рукой, в которой автомат, он ничем Гриневскому помочь не мог. Надо подобраться поближе.
На несколько секунд Карташ выпустил из виду тот участок, а когда снова взглянул, то увидел Гриневского и Зубкова, которые вцепились друг в друга и катались по деревянному настилу. С настила они, впрочем, почти сразу же скатились на щебень.
Нечего было даже и пытаться выстрелить, стрелять можно будет только подобравшись вплотную, поэтому Карташ полз и полз вперед, не обращая внимания на то, что одна нога онемела, что раненая рука почти не слушается, что ноет задетый пулей бок, а позади него остается на щебне темный от крови след. Карташ надеялся успеть.
И не успел.
Он видел, как все случилось. Когда спарка Зубков – Гриневский оказалась поблизости от куска рельса, которым Таксист сбил олигарха с ног, Гриня отпустил Зубкова, схватил рельсину... А рука Зуба метнулась к поясу. И первый удар рельсовым обрубком совпал с первым выстрелом.
Зрелище было жуткое. Таксист как заведенный опускал и опускал на голову Зубкова кусок рельса длиной сантиметров тридцать, превращая голову в кровавое месиво, а Зубков, уже ничего не видя перед собой, жал курок пистолета, и пули летели куца попало – в Гриневского, мимо, в бронежилет, в руку, в голову.
Зубков жал курок до пустых щелчков.
Вместе с одним из своих ударов Гриневский повалился на Зубкова, и больше уже не поднимался.
Но Карташ упорно полз в ту сторону – теперь уже для того, чтобы помочь Таксисту, если тот еще жив. Алексей и не заметил, как потерял сознание...
– Да живее там, в бога душу мать! – услышал он, очнувшись. Это был голос Данила Черского. – Не хрен искать носилки, вон, видишь кусок брезента, тащи сюда!
– Данил Петрович, – раздался незнакомый голос, – может, все-таки эвакуировать это собрание от греха подальше?
«Наверное, подоспела подмога, о которой Черский упоминал», – вяло подумал Карташ.
– Теперь тем более не надо, – сказал Данил. – Нехай заседают. Все, больше диверсантов не будет. А я, как ты знаешь, ошибаюсь редко.
– Почему этот парень не стрелял? – услышал Карташ голос Чики. – Я видел... Он успевал поднять автомат Зуба, но даже не попытался... Он бы остался жив.
– Потому что ему надо было свернуть шею врагу своими руками. Почувствовать, как из врага уходит жизнь, такая же, как и та, которую Зубков отнял у его жены, – ответил Данил. Что ж, пожалуй, Карташ мог бы сказать то же самое.
– А ты знаешь, вероятно, для него это и к лучшему, – после долгой паузы, сказал Черский. – Иначе казнил бы себя всю оставшуюся жизнь, что жена погибла из-за него.
Карташ хотел возразить, но у него не было сил. Не было у него сил даже на то, чтобы приподнять веки. Силы покидали его стремительно, испарялись, как воды в пустыне. В той пустыне, что они совсем недавно пересекали с Машей и Гриневским...
Тридцатое сентября 200* года, 13.38.
Он открыл глаза. И увидел над собой белый потолок, а на нем – вытянутый в узкий параллелепипед контур окна.
Карташ повернул голову. Ага, вот оно, окно. Занавески раздвинуты, на подоконнике цветочки в горшках, кем-то забытая ручка. За окном же, на фоне по-осеннему высокого, холодно-голубого неба покачивались под ветром деревья, уже наполовину желтые. Какая-то птица качалась вместе с веткой, вцепившись в нее всеми когтями.
Алексей обнаружил, что лежит в кровати, никоим образом не походящей на больничную койку. Слишком широкая, не на скрипучих пружинах, нет заметно обшарпанных железных спинок с круглыми навершьями. Да и постельное белье пахло не по-больничному – есть у больничных простыней и наволочек свой особый запах, – а скорее по-домашнему. Раздалось короткое: «Ой!», – сзади, в изголовье.
– Очнулись? – колокольчиком прозвучал девичий голосок. – Тогда я сейчас. Только не вставайте.
Мимолетное виденье пропорхнуло мимо Карташа, выскользнуло за дверь, даже не дав себя толком разглядеть. Кажется, что-то весьма юное и вполне симпатичное. А каким еще должно быть мимолетное виденье? Не толстой же бабищей с красными глазами... «Что-то вы, господин обер-лейтенант ВВ, расшутились внутри себя, не зная обстановки снаружи, – заработала, ожила в Карташе мыслительная деятельность. – Стоило только образоваться чему-то воздушному, эфемерному в аромате тонких духов...» Карташ закрыл глаза. И перед ним, сквозь млечный туман полудремы сразу же поплыли, как лодка по волнам, воспоминания: Парма, Егор Дорофеев, «археолог» Гена и Топтунов, тайга, болотный старец-раскольник, прииск, потом Туркмения, верблюды, горное озеро с купающимися наложницами шаха, Каспий, площадь Огуз-хана, Ниязов на трибуне, ночной дворец хякима и, наконец, весь кошмар последних дней. А потом кино запустили по новой. И еще раз. И опять.
– Говорят, живой? – прервал эту карусель знакомый голос, вытряхнул Карташа из полудремы.
Алексей приподнялся на простынях, прислонился спиной к подушке.
– Здорово, ковбой, – сказал Данил, придвигая к кровати стул. – Опять, значит, выпутался?
– Тебе виднее, – сказал Карташ. – Где это я?
– Мой загородный дом. Я подумал, что тут будет лучше, чем в больнице. Мне будет лучше, я имею в виду. Приглядывать проще. Отсюда ты точно не убежишь, так что и не пытайся.
– Данил Петрович, – Карташ снова услышал девичий голосок.
– Ах да! Что, больной, есть какие-нибудь сиюминутные пожелания? Может, «утку» изволите?
– Закурить хочу.
– Ну-у, я смотрю, ты совсем ожил, раз травиться потянуло. Тогда мы девушку отпустим, откроем окно, я и сам, пожалуй, подымлю за компанию...
Конечно, от первой сигареты голова у Карташа закружилась, что твоя «Ромашка» в парке аттракционов. И уже после второй затяжки пришлось сигарету загасить.
– Не помрешь, – усмехнулся Черский. – Лепилы, что тебя лечили и осматривали, в один голос уверяют: жить будешь, даже ничего оттяпывать тебе не пришлось. Да и вообще, это я уже от себя добавлю, свой смертью не помрешь, если собираешься и дальше жить так же бурно. Ну, к «дальше» мы еще перейдем, а пока вернемся к делам насущным. С Петром Гриневским... ты же видел, как это было?
Карташ кивнул.
– Его похоронили на Западном кладбище, положили рядом с женой.
– Маша?..
– С Машей все замечательно, она здесь, в этом доме, увидишься с ней чуть позже.
– Зубкова тоже похоронили?
