Где-то около полуночи я убиралась с Ордынки. За «фиатиком» следовал «жигуль» охранника, который уже знал, где я по пути буду останавливаться. Я заходила в ночной супермаркет на Новом Арбате, бродила но пустым залам с тележкой и выискивала вкусненькое или экзотическое. Загружалась какими-нибудь лобстерами, мадагаскарской ягодой, черным виноградом и желтыми китайскими грушечками, благо теперь все эти фрукты-ягоды были в Москве круглогодично, покупала что-нибудь сладкое, мороженое, брала бутылку хорошего красного вина, обычно испанского, из сухих, и отправлялась дальше.
Цветы я всегда покупала в павильоне на Маяковке, иногда подходила к бабкам у метро, которые торговали первой редиской, укропом и кинзой, не столько для того, чтобы что-то купить, а чтобы просто потрепаться. Тетки сильно походили на Гашу, и я, вспоминая о ней, думала о том, что ее мне не хватает. Но Гаше было не до меня, у Гаши была ее деревня Плетениха, многоголовое семейство и огород, который в такую майскую теплынь требовал заботы.
Но помимо этих забот было еще что-то, что не позволяло мне погнать «Дон Лимончика» к Гаше, хотя до Плетенихи была всего пара часов езды. Что-то останавливало меня, словно и перед Гашей была какая-то моя вина…
Дома я влезала в джакузи, ополаскивалась, подремывая, потом в кухне устраивала ночную пирушку, благо на все диеты я чихала и могла трескать что угодно, попивала винцо и часами смотрела видачок. Арина обычно крутила секс-штучки и слезливые мелодрамы, затерла почти до дыр кассету с «Эммануэлью», но я смотреть все это не могла и ставила что-нибудь из мультяшек Гришки. Только звук убирала. Смешные звереныши, человечки и монстрики двигались на экране, я бездумно смотрела на них и засыпала прямо за столом. Арина уже тоже знала, когда наступит этот момент, сонно вздыхая, появлялась в кухне и тащила меня в спальню, в постель.
Все эти недели за моей спиной что-то копилось и набирало силу, сжималась какая-то пружина, которая неизбежно должна была распрямиться и безжалостно ударить по мне. Но предчувствия не мучили меня, мысли мои были заняты одним: как мне жить без Сим-Сима? Я мучительно пыталась понять, чем же я прогневала Главного Кукольника, за что он меня так приложил. Дернет ли он за свои веревочки, чтобы я затрепыхалась на них по новой и мне стало еще хуже?
Он и дернул.
Согласно роскошному буклету, разосланному каждой из дам, приглашенных на парти в отель «Балчуг», миссис Мэрион Гиббс-Хофман стукнуло семьдесят два года, то есть она достигла возраста, который уже не скрывают. Прием для бабульки устраивал тот самый дамский двухнедельник, который меня уже засветил, и отказывать редакторше мне было неудобно. Из буклета я почерпнула, что заморскую миссис интересуют россиянки из числа уже прогрызшихся в деловые сферы, то есть бизнес-леди, сделавшие сами себя. Сообщалось, что миссис всю жизнь волокла свой воз, как ломовая лошадь, и до сих пор правит целой империей отелей, турфирмой и даже владеет круизными судами.
Я сразу поняла, что бездарно влипла.
На стандартный прием с поддавоном и закусью встоячку, с неизбежным присутствием халявщиков, известных всей Москве и проникавших через любые заслоны на дармовую жратву и выпивку, это ни с какого боку похоже не было.
В конференц-зале на возвышении стояла деревянная кафедра и рядом с ней электронная фисгармония. Мы с Элгой немного опоздали, и, когда уселись неподалеку от дверей, миссис уже толкала речугу. На английском, конечно, переводила редакторша, мадам Рында, на этот раз в темно-зеленом френче, брюках цвета хаки, шляпке типа фуражки, что делало ее немного похожей на Мао Цзэдуна. Во всяком случае, что-то вождистское в ней ощущалось. Дрессировка в «Торезе» еще не забылась, и я все понимала без перевода.
В зале было десятка четыре приглашенных, в основном дам возраста, приближающегося к неопределенному. Было видно, что дамский двухнедельник был для них чем-то вроде Библии: они точно следовали его указаниям в области моды — что носить, чем душиться, какие цацки на себя навешивать. Было понятно, что все они или почти все из одного прайда. Во всяком случае, фейсы почти у всех были одинаково усиленно-внимательные, как у школьниц, которым вдалбливают урок. Впрочем, больше всего это походило на взбучку, которую сержант задает новобранцам. Многие даже что-то записывали в блокнотики и держали на весу диктофончики, фиксируя каждое драгоценное слово, занесенное в темную Московию.
В миссис Мэрион Гиббс-Хофман было метра два росту. И я бы никогда не решилась назвать ее старушкой. Будто из дерева вырезанное лицо, без следа подтяжек, было сухо-гладким и коричневым от загара, словно она явилась сюда прямо с каких-нибудь жарких Гавайев. Голову покрывал седой пушок, но, по-моему, она ее брила, как боксер. Белоснежный оскал был сработан лучшими дантистами планеты. Но главное — миссис излучала совершенно бешеную, свирепую энергию. Насколько я не забыла инглиша, на прямой мат она не переходила, умело балансируя на грани площадной ругани.
Мне кажется, она вела бы себя точно так же и в каких-нибудь джунглях, растолковывая беременным пигмейкам, какие они идиотки. Во всяком случае, она стреляла, как из пулемета, рявкающим полулаем, коротко и безапелляционно. И коротенький синий балахон-платье развевался на ее остове, как флаг на древке, водруженный над нецивилизованной территорией.
Ни о каком бизнесе речь не шла. Речь шла о священной битве девочек, девиц, молодых женщин, матрон и бабулек Штатов за свои права. Оказалось, что миссис Мэрион Гиббс-Хофман представляла в нашей занюханной Москве некий орден новых амазонок, то есть плюс ко всему еще и рулила собственным движением, которое называлось, кажется, «Дочери Евы». А ярилась миссис оттого, что отечественные дамы по наивности представляют себе Штаты раем небесным и понятия не имеют о тех нечеловеческих условиях, в которых пребывают среднеамериканская бабулька, матрона, молодая семейная женщина, девица на выданье и даже невинная девочка, стонущие под гнетом тех самых, которые в брюках и которые стремятся только к одному, движимые инстинктом: распять, впихнуть и унизить…
За ее спиной у стены стояли три «Евиных дочки», которых она привезла с собой в Москву, но молоденькие. В таких же зеленовато-синих форменных балахончиках и в пилотках с непонятными вензелями. Они держали в руках какие-то книжечки. Одна из них, убойно красивая негритяночка, с чуть вывернутыми алыми губами, сероглазая, еще подросток, жевала резинку и с любопытством разглядывала этих русских теток, которые сияли бирюльками, как елки, и которых надо было обращать в свою веру. Я огляделась и поняла, что почти никого из настоящих деловых женщин здесь нет. Очевидно, в отличие от меня, они просекли, что будет нести пророчица. И если не считать одной рестораторши и знакомой мне директрисы известного охранного агентства, тут собрались в основном вольные читательницы двухнедельника, из тех, кого Элга именовала «нюшками», то есть жены именитых супругов или их подруги.
То, о чем громыхала миссис, им нравилось. Всегда приятно слышать, что кому-то гораздо хуже, чем тебе. Но главное, что, оказывается, там, за океаном, бравые американочки уже пробили то, чего не пробили мы: кадрово служили в пехоте, авиации и даже на флоте, рулили банками и предприятиями, держали супругов в ежовых рукавицах и чуть что — волокли мужика в суд, поскольку даже заинтересованный взгляд какого-нибудь забывшегося бедолаги на твои титьки или коленки, тем паче комплимент, сказанный на ушко, закон расценивает как посягательство на невинность, честь и достоинство, и не один работодатель, ухвативший за задницу в своем офисе секретаршу, уже тянет срок или выплачивает моральную компенсацию, каковая позволяет оскорбленной телке пережить это ужасное унижение.
Но главное было совсем в ином — пророчица расценивала сильную половину человечества как ублюдочное и вымирающее явление. Она предрекла, что Двадцать Первый век будет веком Женщины, то есть такой Всемирной Бабищи, которая наконец возьмет в свои руки планету и оставит мужикам лишь частичное участие в процессе зачатия, без чего, впрочем, в дальнейшем, в связи с развитием генной инженерии, можно будет и обойтись.
Дамы жутко возбудились. Загоготали, как гусыни, им нравилось думать, что они смогут обойтись без своих гусаков.
Ораторша плюхнулась за фисгармонию и заиграла очень профессионально и энергично. Ее девы уткнулись в книжечки, а она призвала жестом всех нас присоединиться к пению. Такие же песенники были разложены на спинках кресел. Публика начала несколько сконфуженно листать книжечки, поскольку в инглише многие не волокли ни уха ни рыла, девы грянули, пританцовывая нечто псалмообразное, на мотив «Выходила на берег Катюша». Песнопение явно было заготовлено для России. «Евины дочери» пели классно, у негритяночки обнаружилось уникальное бархатистое контральто.
