конечно.
– Но все-таки не от цирроза скончалась? Или от чего там алкоголики умирают. Неудачное падение… А еще говорят, с пьяницы все как с гуся вода.
– Обычно так и есть. С пятых этажей падают – а после поднимаются и как ни в чем не бывало в лабаз за бутылкой топают. А трезвый, даже если и в сугроб угодит, хоть что-нибудь себе да переломает, а то и шею свернет. Но всяко, конечно, бывает. Тут вот в собственной квартире. Упала по пьяни, головой ударилась. Вот гляди, место происшествия.
Облаченное в засаленный халат скрюченное тело возле балконной двери, темная лужа под головой, такие же потеки на батарее – сколько Арине приходилось видеть подобных трупов, сейчас и не сосчитаешь. Все-таки пьяницы, не говоря уж о наркоманах – та еще группа риска.
– Но тридцать девять лет… – повторила Арина.
– Вот паспортная фотография – как будто другой человек, правда?
– Не то слово… – Арина помотала головой.
– Ты чего? – спросил Стрелецкий.
– Похожа на кого-то. Только не помню, на кого.
* * *
Я хожу по городу уже час. Или десять. Или год.
В квартиру не попасть. То есть можно, но – зачем? Мне туда и раньше ходу не было. Почти. А сейчас – что? безделушку какую-нибудь на память прихватить? Она не держала безделушек. И память – не в глупых статуэтках или даже фотографиях. Фотографии как раз есть. Но память не в них. Память болит внутри, жжет, скручивает внутренности в колючий пылающий жгут. Что там Иисус с его терновым венцом! Тернии язвили его, как бишь там, усталое чело. А у меня все внутри – от макушки до пяток – сплошной терновый клубок, его шипы вытягиваются, раздирают кожу, она облезает лоскутами, клочьями, ошметками – кровавыми, пылающими и выгоревшими до черноты, хрупкими лепестками остывающего пепла. Горе выжгло глаза, на их месте остались пустые провалы – почему прохожие от меня не шарахаются? Скользят мимо смутными тенями, пропадают в черной листве, в шершавом мареве раскаленных стен, в дрожащем от взгляда ослепительно белого солнца воздухе.
Убийцу я вижу внезапно.
Издали, но узнаю мгновенно.
Проклятье!
Если бы тогда, в самый первый раз, у меня получилось – все, все было бы по-другому! Главное – она была бы жива!
Все мои обиды сейчас кажутся такими мелкими, такими пустячными, незначащими! Она меня не любит? Ей на меня наплевать? Какая ерунда, честное слово! Пусть бы и дальше не любила, не хотела видеть, главное – чтобы она была!
Убийца шагает легко, небрежно, равнодушно.
Сейчас ее очень просто было бы убить. Бросить камень – я хорошо бросаю – точно в голову, и прощай! Но я не стану ее убивать. Так – не стану.
Потому что смерть – это слишком легко. Убийство ничего не исправит. Ей, проклятой, будет уже все равно. А острая, тянущая, выламывающая ребра боль в сердце – останется. Легче не станет. Вот если бы можно было запереть ее в каком-нибудь подвале! Посадить на цепь и… И резать, и жечь – чтобы почувствовала, каково это! Но она осторожная, стерва! Осторожная…
Больно. Господи, как больно!
Боль становится невыносимой, от нее темнеет в выжженных горем глазницах и мутится в голове. Это плохо. Голова нужна, чтобы выдумать для убийцы наказание. Причинить ей боль – длинную, невыносимую. Бесконечную. Наказание должно продолжаться, тянуться, манить надеждой – и снова жечь!
Как там звали того библейского придурка? Иона, что ли? Нет, Иона вроде внутри кита сидел. А другой, которого наказывали много-много раз.
Иов! Да, точно. Его звали Иов. Даже выражение такое есть – многострадальный Иов. Хотя наказывали его ни за что. Испытывали – не отречется ли. Испытание – ерунда. Главное – бесконечно усиливающееся страдание. И расточились стада его, и рабы его, и сыновья его, и воззвал он – за что караешь?!
Она должна – терять. Терять то, без чего жизнь утрачивает смысл, превращаясь в одну сплошную боль.
Это даже лучше, чем резать и жечь ее собственное тело. Телесная боль – ничто.
Терять. Чувствовать свое бессилие.
Первая попытка оказалась неудачной. Или… наоборот? Вытягивающая жилы надежда – и обрыв за обрывом.
Ничего.
Этой гадине есть что терять. Но главное – ей есть кого терять. Одного за другим… Одного за другим… Одного за другим… Пока сама в петлю не полезет. Пусть лезет в петлю – я обрежу веревку! Пусть глотает таблетки – я остановлю, сожму белое горло, заставив вернуть назад всю несущую забвение фармакологию, всю, до последней крошечки! И буду глядеть, как она выблевывает внутренности, как мечтает о смерти!
Но я не дам ей умереть!
Может быть… потом… когда от всего, что у нее было, останется пустая выжженная оболочка.
* * *
Больничные окна сияли на солнце промытыми до прозрачности стеклами, и от этого было как-то особенно больно. Нет, вряд ли тут приглашали для наведения блеска промальпинистов, здание-то всего восемь этажей. Но кто знает. А Денис, с его «несу людям свет», лежит там, за этими прозрачными стеклами. И даже не видит их! Наверное, именно потому сияющие окна казались слепыми.
Хотя именно сегодня нужно было, наверное, порадоваться – солнцу, вымытым окнам, лету, до которого рукой подать. Жизни. И дежурил сегодня Илья Зиновьевич. И с ним даже удалось поговорить. И он не отделывался безнадежно-привычным уже «состояние стабильное, без изменений», не прятал глаза. Подробно и почти понятно объяснил про результаты томографий, про мозговую активность и незаметную, но явно положительную динамику. И даже сказал, что на следующей неделе можно будет начинать снижать дозу седативных препаратов, постепенно выводя Дениса из лекарственной комы.
Но радоваться не получалось. Не получалось представить на месте безжизненной серой маски – живое лицо. У Адрианы тоже динамика была положительная – да еще какая! И чем все завершилось? Да, Адриану не жаль ни на граммулечку – туда ей и дорога! И обстоятельства – медицинские то есть – там были совсем иные. Но… Но. Как там Плюшкин говорил? Мозг – область таинственная и нередко непредсказуемая?
То-то и оно.
Даже отшагав километра два, так что мрачное серое здание окончательно пропало из виду, Арина ежилась. Как будто слепые больничные «глаза» глядели ей в спину, а угрюмый восьмиэтажный «кирпич» давил своей холодной тяжестью.
Мелодичная трель ударила в уши так неожиданно, что Арина, молниеносно выдернув из кармана телефон, изумленно уставилась на темный экран. Что такое? Аккумулятор сел в момент входящего
