Карамазов умер в больнице от сердечного приступа, он не знал, что в пресловутой брошке-паучке уже ничего не было, и смотреть, как канули в реку огромные деньги, оказалось выше его сил. Кирилл смог записать весь их разговор на берегу на маленький магнитофон, который был у него спрятан в одежде, это помогло в следствии по делу убийства Вадима. Густав Адольфович упорно не хотел иметь дел с милицией, и Володе пришлось уладить все по своим каналам. Тех, кто взорвал Валентину и Женю, естественно, не нашли, до Шамана тоже не добрались, потому что одного бандита Володины ребята застрелили там, на берегу Кронверки, а машина с двумя другими, уходя от преследования, врезалась в гранитный парапет, от удара загорелся бензобак, и никто не сумел выбраться.
В больнице меня навестила свекровь. Она пришла как всегда в самое подходящее время, когда мы с Кириллом сидели под пальмой и целовались. Вообще, мы ее даже не заметили, пока она не кашлянула. Свекровь набрала воздуха и начала свое:
– Ты не права, Таня, что… – На этом она остановилась, первый раз в жизни она не смогла сформулировать, в чем же я не права.
Мы с Кириллом абсолютно не смутились, тогда свекровь сухо выспросила меня о здоровье и удалилась.
Наконец меня выписали. Галка по этому случаю закатила праздничный обед, а мы с Аськой не могли наглядеться друг на друга.
Мария Михайловна умерла. Она оставила Кириллу Цезаря, а мне – в память нашего совместного чаепития – серебряный чайный набор: щипцы для сахара, вилочка для лимона и еще много всего. Все это лежит в старинном кожаном потертом футляре, выложенном изнутри розовым шелком, и так красиво, что мне не приходит в голову сервировать этим стол к чаю. Кроме того, Мария Михайловна оставила Кириллу картину Юбера Робера на прокорм Цезаря. В завещании так и было сказано: на содержание собаки. Надо полагать, она не знала в точности, сколько сейчас может стоить Юбер Робер, потому что на эти деньги можно было содержать целый собачий приют, но так или иначе мы решили картину продавать, потому что этакая орясина ни за что не вошла бы в квартиру Кирилла, да и Цезарь, впрочем, тоже.
Густав Адольфович обещал нам посодействовать с продажей картины. Сначала он пригласил знакомого эксперта из Эрмитажа. Приехал живой ясноглазый старик с прямой спиной и в отлично сшитом, но сильно поношенном костюме, долго рассматривал полотно и наконец сказал:
– Робер безусловно подлинный, в прекрасном состоянии, но у нас этого Робера пропасть, еще на одного денег, конечно, не выделят… Да и цену настоящую мы дать не сможем. Так что, Густав Адольфович, вы уж попробуйте по своим каналам, вы многих знаете, вам и карты в руки.
Густав Адольфович поблагодарил старика и проводил до машины. Я заметила, что в прихожей, подавая эксперту пальто, он передал ему конверт. Я тихонько отвела его в сторону и сказала:
– Густав Адольфович, ведь это мы должны были с ним расплатиться.
Он приложил палец к губам, улыбнулся и сказал:
– Только Кириллу не говорите. Я ему многим обязан, но он человек невероятно щепетильный, с ним будет трудно…
Проводив эксперта, он набрал номер московского телефона, попросил некоего Сергея Львовича и сказал:
– Львович, это я. Тут у моих хороших знакомых есть отличный Юбер Робер, три пятьдесят на метр девяносто. Да, конечно. Ну еще бы! Сам Соколов подтвердил! Да, Соколов из Эрмитажа. Хорошо, ждем.
Повесив трубку, он объяснил:
– Это мой московский знакомый, очень деловой человек, но при этом, как ни странно, порядочный. Он сейчас выяснит, за какую сумму можно продать такую картину, и купит ее у вас на десять процентов дешевле. Это очень приемлемые условия. Когда он узнал, что картину смотрел сам Соколов, то сказал, что своих экспертов присылать не будет: Соколов – это огромный авторитет.
– И что, он позвонит нам на днях?
– На днях? Он позвонит нам через полчаса, я готов поставить на это своего Фрагонара!
Сергей Львович позвонил не через полчаса. Он позвонил через семнадцать минут, я нарочно засекла время. Густав Адольфович выслушал его, прикрыл трубку ладонью и спросил:
– Он предлагает сорок пять тысяч долларов. Вы как, согласны или поищем другого покупателя?
Мы с Кириллом переглянулись и дружно закивали.
– Тогда он заберет Робера прямо сегодня.
– Как? – изумленно спросила я. Вид у меня был, наверное, ужасно глупый, потому что Густав Адольфович улыбнулся и воздел глаза к потолку. Затем он с помощью Кирилла вынул картину из рамы, аккуратно навернул ее на специальный вал – оказывается, есть такие валы для хранения и перевозки картин, – и мы все вместе поехали на Московский вокзал. Там из поезда вышел молодой человек в элегантном плаще – я подумала, что это и есть Сергей Львович, но это оказался его секретарь, – и с ним двое бритоголовых охранников. Секретарь любезно с нами поздоровался, передал аккуратно упакованный пакет, извинился, что спешит – ему надо было срочно садиться на обратный поезд. Кивнув на охранников, он сказал, что это охрана не его, а Юбера Робера.
На вырученные за Робера деньги мы купили квартиру, Кирилл сказал, что Цезаря он и так прокормит, а заодно меня и Аську. В квартире три большие комнаты в ужасном состоянии. Одну из них мы сразу же заперли на ключ, потому что там со стены свисала оголенная проводка, и Аська с Цезарем не преминули бы ее потрогать. Денег на ремонт у нас нет, потому что квартиру Кирилла мы отдали за гроши – соседний магазин взял ее под склад, а свою комнату я оставила соседям. Это самое малое, что я могла для них сделать за то, что они спасли жизнь моей дочери. Галка ругалась и плакала, она говорила, что я никогда не научусь жить, но я настояла на своем.
Цезарь с Аськой обожают друг друга. Аська сумела его расшевелить, он отбросил свою меланхолию, и теперь это обычный пес, веселый и добродушный, кстати, выяснилось, что ему всего четыре года. Они проводят друг с другом все время и неплохо ладят, только Цезарь ревнует Аську к медведю Кириллу и пару раз здорово его потрепал.
Свекровь звонит мне регулярно раз в неделю, расспрашивает о здоровье и жалуется на новую невестку. Очевидно, это мне на всю жизнь.
После всех этих событий прошло пять месяцев. Сейчас зима, февраль, рука моя почти зажила, я могу выполнять несложные хозяйственные дела, но о том, чтобы выходить на работу, не может быть и речи. Из магазина меня уволили, но я не очень расстроилась, потому что будущей осенью Аська пойдет в первый класс и все равно пришлось бы уходить с работы. Тот старичок-профессор, который обнадежил меня в больнице, посоветовал мне, кроме обычной гимнастики, еще тренировать руку, выполняя мелкие работы – вязать, писать. И я решила записать всю эту историю, самым главным результатом которой было то, что я встретила Кирилла. Все это заняло четыре общих тетради. В начале буквы были большие и неуклюжие, а в конце у меня выработался вполне приличный почерк.
Теперь по утрам в выходные дни я просыпаюсь от ласкового шепота Кирилла:
– Должно же было человеку когда-нибудь в жизни повезти!
Не открывая глаз, я улыбаюсь и киваю головой. Кирилл просыпается раньше меня, потому что я ужасная соня, но он любит смотреть на меня спящую. В будние дни интонация та же, но суть вопроса несколько иная:
– Солнышко, что у нас сегодня на завтрак?
Я терпеть не могу рано вставать, но для Кирилла делаю это с удовольствием, ему только нужно меня растолкать. Вообще я с изумлением открыла у себя способности к кулинарии и любовь к домашнему хозяйству, бывшая свекровь была бы мною довольна.
Я стою у окна и смотрю во двор. Там в снегу возятся три фигурки – мужчина, ребенок и большая черная собака. Аська с Цезарем играют в чехарду, а Кирилл лепит снежную бабу. Сегодня сыро, мне нельзя переохлаждать руку, поэтому они не взяли меня гулять.
Конец февраля, весна не за горами, и Кирилл все чаще говорит о том, что плюнет на этот ремонт и потратит накопленные деньги на то, чтобы увезти меня к теплому морю в Италию. Предложение настолько заманчиво, что я даже боюсь мечтать, как я буду лежать на пляже, подставляя руку теплым солнечным лучам, и мы будем гулять, и я увижу живописные развалины, увитые диким виноградом, и водопады, и старые римские колонны, потому что с самого детства я никогда не верила, что Юбер Робер писал выдуманные пейзажи, и надеялась, что Италия такая и есть.
