Ознакомительная версия.
– И?..
– Рабочие для чего-то пошли туда.
– Но вы-то как их нашли?
– Я таежник. Увидел сломанные ветки в кустах, смятый мох. Шел по следам.
Полина переводила непонимающий взгляд с одного на другого.
– Сергей, к чему все эти вопросы?
– Подожди, Полина. – Сергей Дуло вновь обратился к старику Мохначеву: – Значит, рабочие нашли золото вблизи железнодорожной насыпи, после чего подались к старой каменоломне?
Помолчав, Иван Ильич тихо спросил:
– Зачем вам все это? Золото еще никому счастья не приносило.
– О чем вы? – заволновалась Полина. – При чем здесь золото?
Мохначев предостерегающе поднял руку:
– Ваш муж знает, о чем говорит. – Затем он осведомился у Дуло: – Когда вы об этом узнали?
– Как только прочитал материалы вашего дела.
– И вы поняли, что золотые слитки были в каменоломне?
– Тогда – да. Теперь где они?
– Там же, где были.
– Да что же это такое! – Полина вскочила со стула. – Почему я ничего об этом не знала?
Сергей Дуло продолжил:
– Вы утверждаете, что вы ничего оттуда не взяли и золото все еще находится там?
Иван Ильич ответил холодно и спокойно:
– Мне золото ни к чему. Слишком много несчастья оно принесло мне и моей семье.
– По вашему мнению, как золото попало в каменоломню? – Виктор Менюхов задал свой первый вопрос.
– После крушения эшелона к месту его падения согнали мужиков из Баклани. Их заставили собирать бруски в ледяной воде и таскать их на берег. Кто-то честно выполнял эту работу, а кто-то закапывал золото в песок и прятал под камни. Сами белочехи в ледяную воду не лезли. Спустя какое-то время оставшееся золото перенесли в каменоломню.
– Но почему его никто не забрал? – недоверчиво поинтересовался Сергей.
– Этого я не знаю. Хотя, если подумать… Те двое туда зачем-то пошли. Возможно, кто-то им рассказал.
Сергей достал телефон:
– Нужно сообщить об этом в полицию.
Юдин выслушал его с большим недоверием, но, после того как Иван Ильич в деталях рассказал ему, где нужно искать, сам отправился в каменоломню вместе с нарядом.
Ожидая звонка, Менюхов с Мохначевым оставались в номере Полины и Дуло. В течение двух часов они только перебрасывались между собой короткими фразами.
Через два часа позвонил Юдин.
– Ну что, Константин Михайлович? – тихо спросил Дуло. – Выслушав ответ, он выронил трубку.
– Что? – Полина на лету подхватила телефон.
– Они его нашли. Золото там… – Сергей перевел взгляд на Мохначева.
– Я же говорил, – удовлетворенно вздохнул тот.
– И все-таки, – Полина обеспокоенно взглянула на старика, – кто принес и повесил на мою дверную ручку ватрушки?
Сначала опешив, Мохначев смущенно потупился:
– Я.
– Отчего же вы это скрывали?
– Боялся, вы решите, что я за вами ухаживаю.
Уставившись на него, Сергей вдруг сказал:
– Не-е-е-ет, вы не краевед. Вы Робин Гуд! Или Мэри Поппинс! Как вам больше понравится. Оплатить операцию смертельно больному, послать инвалиду денег, повесить на дверь пакетик с ватрушками… – Он изменил тон: – Не забывайте, с вами будет разбираться полиция.
Иван Ильич поднялся со стула.
– Что ж, я готов. А сейчас… – Он посмотрел на Менюхова. – Я поеду к сестре. Мы так давно с ней не виделись.
Дарья Дезомбре
Тайна голландских изразцов
(фрагмент романа)
«С чего все началось?» – спрашивал он себя без конца, осторожно пробираясь узкими улочками во влажных тревожных сумерках.
В Тренте – в семьдесят пятом? С убийства того мальчика, Симона? Или все-таки в девяностые – в Испании, Португалии, на Сицилии?
А возможно, уже позже – в Нюрнберге и Берлине – в десятом?
Откуда, из какой зловонной темной дыры поднялась на поверхность та ненависть, что теперь, казалось, носилась не видимая никем, кроме него, над этими сверкающими под ласковым солнцем лазоревыми водами? А вдруг он просто старый испуганный дурак, который видит страшные знаки там, где их нет? И замечает тайную угрозу даже в этом волшебном городе, так непохожем на сухую раскаленную твердь его родины? «Родина? – усмехнулся он. – Какая родина?» У таких, как он, ее не было уже тысячу с лишним лет. Думать, что она у тебя есть просто по праву рождения, – горькое и унизительное заблуждение. И вылечат от него быстрым и жестоким способом, выгнав, как вшивую собаку, за ворота дома, который ты считал отчим.
И вот теперь, зайдя за угол покрытого сероватой плесенью палаццо и, как всегда, в восторженном ошеломлении замерев перед прекраснейшей в мире лагуной, он твердил себе: «Не мягчеть душой, не расплываться мыслью, не пытаться слиться с этим великолепием. Помнить – опасность близко».
Но, Господь Всемогущий, как хотелось слиться и – укрыться в этой сияющей красоте! О Серениссима, дивная раковина, вынесенная прозрачной бирюзовой волной на Адриатический берег! Слияние в едином месте творения Божеского и человеческого. Воды – от Бога. И камня – возведенного человеческой рукой.
Он вздохнул и вновь свернул на узкую полоску набережной, тянувшейся вдоль канала, уходящего в глубь города. Ветер стих, и, как всегда в отсутствие движения воздуха с моря, от застоявшейся воды внизу стал подниматься тяжелый запах испарений. Он поскользнулся на гнилых отбросах, едва успел ухватиться за влажную стену дома. И вдруг… Вдруг где-то высоко, над почти смыкающимися над его головой стенами домов, раздался первый удар колокола. Он вздрогнул и на секунду замер, а там, в далеком лиловеющем небе, на этот первый раскат откликнулась вторая, а потом и третья звонница. Колокольный гул плыл над городом, словно опутывая его невидимой сетью, и он внезапно почувствовал, что стал ее заложником. Мелкой мушкой, попавшей в широко расставленную паутину. Зачем, зачем он так задержался в порту? До дома было еще далеко, а темнело здесь осенью мгновенно.
Можно, – размышлял он, – взять частную лодку на Гранд-канале, но кто мог бы поручиться, что его, с мешочком голкондских камней, только что с таким трудом выторгованных прямо в порту на вернувшихся на рассвете судах, не выкинут, обобранного, в зловонный канал? – Он скривил тонкий рот. – Так же, как никто не может дать гарантию, что его не подкараулят на одной из этих тесных улочек и не выбросят опять же в ту же черную маслянистую воду. Он решился – и сделал знак рукой. Тотчас от темной стены отделилась темная же тень и беззвучно, как призрак, подплыла к маленькой пристани у горбатого мостика, на котором он стоял.
– Куда нужно синьору? – негромко произнес хриплый голос.
Он назвал адрес, сердце испуганно дрогнуло: что-то скажет? Но лодочник в ответ лишь кивнул и, схватившись длинной жилистой рукой за столбик у пристани, дал ему возможность осторожно шагнуть в качающуюся лодку.
Всю дорогу они молчали: лодочник ровными мерными движениями резал веслом кажущуюся плотной ночную воду, изредка сотрясаясь в приступе кашля, как вспугнутая птица – в крике. А пассажир кутался в плащ, задумчиво вслушиваясь в всплеск отходящей от лодки волны, в которой нервно дрожала выкатившаяся на иссиня-черное небо полная луна. «Надо уезжать, – думал он. – Пора, как бы ни хотелось остаться». Жил бы один, легко отмахнулся бы от тайных токов интуиции – мол, бабьи страхи! Но у него еще была семья. Точнее, то, что от нее осталось. И пусть его интуиция кажется иным колдовской, он-то знал: это не дар предвидения, а настоянный, как хорошее вино, в мехах страха и крови опыт. «Но куда бежать? – спрашивал он себя горько. И отвечал себе же: – Мир большой. Есть Левант, Константинополь и Польша. Выбирай – север или юг. Главное, чтобы можно было заниматься своим делом, которое кормит меня и детей».
– Приехали, – сказал баркайоло, пришвартовавшись к низкому берегу и с явной опаской глядя на то место, которое его пассажир уже пять лет считал своим домом. Мужчина в длинном плаще встал, кинул монету лодочнику и, зная, что руку ему тут не подадут, сам шагнул с качающейся лодки на скользкую, омываемую водой в лунных бликах лестницу, ведущую на набережную.
Здесь было еще тише, чем в оставшемся справа по борту ночном городе. После дневного портового многоголосья эта тишина показалась мертвой, зловещей. И, нарушая ее, он поднял руку и постучался в высокие ворота.
Шел 1548 год.
– Машенция, подъем! Завтрак готов! – услышала сквозь сон Маша и приоткрыла глаза: на высоком потолке плескались солнечные зайчики – отражение воды канала. Солнце. Сегодня светило редкое в этом городе солнце. Когда Маша была маленькая, Любочка говорила внучке, что это она, Маша, его привезла. И Маша в глубине души до сих пор в это верила: она дарила городу солнце, а он ей – ощущение счастья. Неразмытого, концентрированного воспоминания о детском беззаботном каникулярном времени. Проведенном здесь, в этой нелепой комнате с высоченными потолками, где овальная розетка лепнины почему-то уходила к правой стенке и обрывалась ровно на трети.
Ознакомительная версия.
