Неожиданный возглас не сбил обвинителя с мысли, не снижая чеканного голоса, он продолжил:
– Но когда этот же самый подмастерье ответит на полученный удар через сутки, то это я понять отказываюсь. Для холодной мести здесь нет достаточного мотива, а для страсти, которая не взвешивает мотивов, время уже прошло. – Обвинитель выдержал паузу. – Передо мною громадная лужа человеческой крови, и я не могу понять, для чего она пролита?
– Откуда он взял лужу крови? – доктор Коровкин недовольно дернул плечом. – Ох уж эти мне мастера словоблудия!
– Климушка, ты не понимаешь, – страстно зашептала Полина Тихоновна, – это искусство красноречия.
– В ходе дознания обвиняемая полностью признала свою вину. – Голос обвинителя понизился, в нем появилась хрипотца. – И я отказываюсь понять, как в начале просвещенного двадцатого века женщина, образованная, исповедующая и проповедующая христианские ценности, смогла столь хладнокровно, расчетливо преступить заповедь «Не убий». Обвинение просит присяжных заседателей учесть не только особую жестокость и хитроумность преступления, но также и отсутствие раскаяния и сожаления о содеянном со стороны преступницы.
По залу пронесся вздох ужаса. Товарищ прокурора покинул трибуну.
– Слово принадлежит защите подсудимой, – объявил председательствующий.
На трибуну поднялся присяжный поверенный Марголин.
– Досточтимый суд! Уважаемые заседатели! Почтенная публика! Нам важно рассмотреть преступление, как живое дело живого человека, проследить, как оно зародилось, как зрело и как распустилось. Нам интересно понять самого преступника, и исключительно этим я займусь в своей защите. Госпожа Малаховская – преступница по страсти, ею руководила месть. Причиной, побудившей обвиняемую совершить убийство, стала кража ее творческой собственности. Госпожа Малаховская написала повесть «Автомобиль Святителя Николая» с целью прославить нашего отечественного сыщика Карла Фрейберга. Однако издатель присвоил себе рукопись, выпустил ее под именем Конан Дойла, а подвиги господина Фрейберга приписал Шерлоку Холмсу.
В зале послышались свистки, топот ног и жидкие аплодисменты.
– А зачем она впутала в эту историю мое имя? – выкрикнул Холомков.
– Прошу соблюдать порядок, – председательствующий зазвонил в колокольчик, пытаясь утихомирить загудевший зал.
– Обвиняемая не хотела позорить свое имя причастностью к бульварной литературе и имела полное право на псевдоним. Обращаю внимание заседателей на то, что господин Сайкин, покойный издатель, и ранее наживался на книгах госпожи Малаховской. Он неоднократно выпускал переделки ее кулинарных и религиозных книг, пользующихся популярностью у читателей, и переделки снабжал именами, которые в той или иной мере служили анаграммами писательницы. Например, Марахиди, Морховский, Малахов, Хламов, Ховламовский. Псевдоним, избранный подсудимой, также скрытая анаграмма. Вы удовлетворены, господин Холомков? – Защитник с ехидцей слегка поклонился недавнему свидетелю. – Я продолжаю. Я соглашусь с господином обвинителем, юридическая картина полная. Но чем полнее и тоньше выяснял он детали, тем непонятнее становилось для меня происшествие в целом. Я не могу уловить у обвиняемой ни малейших признаков внутренней борьбы, ни тени чувства самосохранения. По моему мнению, госпожа Малаховская – субъект, затронутый душевным недугом, и стоит на границе между преступниками по страсти и преступниками психически ненормальными.
В зале наступила гробовая тишина – никто не ожидал, что известный защитник усомнится в умственных способностях обвиняемой.
– Почему же, скажут, я не настаивал, в таком случае, на вызове медицинской экспертизы? – с горячностью выкрикнул Марголин. – Но психиатрическая экспертиза на суде бесполезна, когда мы имеем дело с душевным расстройством, которое выражено столь слабо, что его нельзя ни исследовать, ни определить, а можно только инстинктивно угадывать. Психиатрия, как наука, молода, и многие болезни остаются не исследованными. Когда-то под кличкой колдунов и ведьм судили и жгли тысячи людей, подобные им ныне наполняют больничные отделения для истеричных!
– Инквизицию он, право, помянул напрасно, – доктор наклонился к Муре. – А что касается психических заболеваний, то более нормального человека, чем госпожа Малаховская, я не встречал.
– А может быть, нерасследованная болезнь – это страсть к написанию уголовных романов? – шепнула она.
Марголин, налив в стакан воды из графина, промочил натруженное горло и возвестил вкрадчиво и с чувством:
– Что сказали бы врачи, если бы на их рассмотрение предложили настоящее дело? Они, конечно, не упустили бы из виду факт, что в раннем детстве младший брат во время игры неосторожно нанес девочке камнем ранку на голове. Рана зажила бесследно, но сказать категорически о ее последствиях врачи не имели бы возможности. Больной человек не может нести ответственность за свои поступки, тем более столь низко спровоцированные самим же издателем Сайкиным. «Так неужели ж отпускать безнаказанно?» – спросите вы. – Защитник, нагнетая пафос, усилил звучание своего сочного баритона. – Нет, есть кара и для госпожи Малаховской! В наше время, когда учение любви к ближнему уже двадцать веков главенствует над миром, культурный человек не может безнаказанно попрать заповедь «Не убий». Взгляните на подсудимую! Разве, убив злодея ударом электричества, не поразила ли она и самое себя? Разве она не связана на всю жизнь с трупом убитого? Куда бы она ни шла, что бы ни делала, больную несчастную голову ее всегда будет клонить к земле, где вместе с убитым зарыты ее покой и счастье!
Госпожа Малаховская шевельнулась, в зале послышались всхлипывания. Защитник перевел дыхание.
– И это после долгой и достойной жизни, переполнившей чашу страданий. Чаша эта теперь вверяется вам! – Марголин повернулся к присяжным и простер к ним руки. – Через полчаса вы возвратите ее нам. Чем дополните вы ее? Будет ли то прощение, будет ли осуждение?
– Как он красиво говорит! – шепнула Полина Тихоновна. – Вот увидите, присяжные заседатели сейчас заплачут!
Защитник сел и отер платком испарину со лба.
– Слово для защиты предоставляется присяжному поверенному Казаринову, – возвестил председательствующий и посмотрел на часы.
Казаринов, маленький тщедушный господин, откашлялся и упер обе руки в края трибуны.
– Уважаемые господа! Представьте себе нежную ранимую чувствительную душу, а именно такой была госпожа Малаховская в раннем детстве. Душу, которая впитывала с благодарностью и любовью природную и душевную красоту мира. Она трепетала от одной мысли о том, что Господь вложил в нее драгоценное сокровище, которое надо оберегать и лелеять. Она мечтала о том, чтобы и другие были добры, справедливы и счастливы. Это ангельское создание безгранично любило своих родных, своих родителей, а впоследствии и своего покойного мужа. Эта прекрасная женщина, источающая любовь и нежность, и в близких своих пробуждала лучшее. Покойный супруг обвиняемой не чаял в ней души. Втайне от своей возлюбленной жены бережно собрал он девичьи ее сочинения поэтического характера и издал отдельной книжкой, преподнеся подарок супруге. И чувствуя данную ей власть над словом, всячески помогал своей жене, ободрял ее, подкреплял ее физические и душевные силы. Он, он был рядом с ней, когда она стала собирать и издавать кулинарные рецепты – эту поэзию русской кухни, плоды которой вкушал супруг ее ежедневно и из ее собственных рук. Он, он был рядом с ней, когда озаботилась она пищей духовной и погрузилась в святая святых Священного Писания, ибо спасение уготовано всем, кто ищет его и алчет его… «Будем как солнце!» – вот был девиз ее жизни. Но недолго длилось счастье обвиняемой – она осталась одна и с достоинством несла свой крест, духовным магнетизмом созидая вокруг себя прекрасное общество, которое собралось здесь, сопереживая и сочувствуя страдалице. И тот несчастный душевный порыв ее, который подвиг ее к описанию триумфа короля петербургских сыщиков, разве не был он изначально продиктован высшей любовью и самоотречением? И что же? – Защитник обратил свой вопрос к главному обвинителю. Под его укоризненным взглядом товарищ прокурора нахохлился. – И что же?! – бросил Казаринов уже в зал. – После десятилетий неустанных трудов во благо Отечества, во благо его физического и духовного здоровья, после изнурительного мучительного подвига по прославлению российских виртуозов криминалистики, что получить взамен? Бездну унижения? Бездну надругательства? И не своя собственная похищенная слава пробудила в этом ангельском создании священный огонь отмщения. Ведь, подобно монахине в монастыре, она скрылась за неприступными стенами псевдонима! А этот разбой среди бела дня?! Конечно, покойный не отличался чистотой помыслов и безупречностью действий, но дойти до такого цинизма, до такого разврата, до такого грехопадения! Украсть славу нашего Фрейберга! Присвоить себе гонорар, а нашу российскую славу даром отдать какому-то Холмсу? Этого оскорбления патриотического чувства нежная любящая душа снести не могла.