— Давай я, — вмешался Сиввинг, — тебе ведь некогда.
Взяв Лову на руки, он присел с ней на зеленый деревянный стул, который исчез под его могучим телом, и принялся терпеливо развязывать шнурки.
Ребекка бросила на него взгляд, исполненный благодарности. После пробежки от садика к машине и затем от машины к дому Сиввинга ей сделалось жарко, по спине стекал пот. Она чувствовала, как блузка прилипла к телу, но о том, чтобы принять душ и переодеться, не могло быть и речь. В запасе у нее оставалось не более получаса.
— Сейчас ты побудешь у Сиввинга, а я скоро приеду и заберу тебя, хорошо? — сказала она Лове.
Та кивнула и повернула лицо к Сиввингу, но увидела только часть его подбородка.
— А почему тебя зовут Сиввинг? — спросила она. — Странное имя.
— Да, очень странное, — рассмеялся Сиввинг. — На самом деле меня зовут Эриком.
Ребекка посмотрела на него с изумлением и даже забыла, что спешит.
— Что? — переспросила она. — Так тебя зовут не Сиввинг? А почему же тогда все тебя так называют?
— А ты разве не знаешь эту историю? — Он улыбнулся. — Это все моя матушка. Я учился в Техническом университете в Стокгольме на горного инженера. А потом вернулся домой и устроился работать на «LKAB». А мамаша была просто вне себя от гордости, что сынок выучился. К тому же, когда она отправила меня учиться, многие в деревне над ней подтрунивали. Только благородные господа отправляли своих детей учиться в столицу, поэтому ей говорили, что многовато она о себе вообразила.
Он криво улыбнулся, вспомнив об этом, и продолжал:
— Так или иначе, я снял комнату на улице Арент-Грапегатан, а мама добилась, чтобы мне провели телефон. И записала мой титул, так что он попал позднее в телефонный каталог: civ.ing. — гражданский инженер. Поначалу так и говорили: «Ага, никак сам civ.ing. в гости пожаловал!» Но постепенно забылось, откуда пошло это имя, и меня стали называть просто Сиввингом. И я постепенно привык. Даже Майя-Лиза называла меня Сиввингом.
Ребекка смотрела на него с изумленной улыбкой.
— Ах ты черт, какая история!
— А ты разве не торопишься? — спросил Сиввинг.
Она вздрогнула и кинулась к двери.
— Смотри не попади в аварию! — крикнул он ей вслед сквозь завывание ветра.
— Пожалуйста, не надо вкладывать мне в голову неосознанные желания! — крикнула она ему в ответ и плюхнулась за руль.
«Боже мой, как я выгляжу! — подумала Ребекка, когда машина вырулила на извилистую дорогу, ведущую в город. — Если бы у меня было лишних полчаса, чтобы принять душ и напялить что-нибудь другое!»
Путь в город она уже выучила. Теперь ей не приходилось полностью сосредотачивать внимание на дороге, и мысли невольно улетели куда-то вдаль.
Ребекка лежит на кровати, положив руки на живот.
«Все оказалось не так страшно, — говорит она себе. — И теперь все позади».
Незнакомые люди в белом с мягкими безликими руками.
«Добрый день, Ребекка, я только введу в вену иглу для капельницы». Холодный кусок ваты прикасается к коже, пальцы у медсестры тоже холодные — возможно, она улучила минутку и выскочила на балкон покурить на весеннем солнце. «Будет легкий укол. Вот так, все готово».
Она лежала и смотрела на солнце, которое заливало своими лучами снег и делало мир за окнами почти невыносимо светлым. Счастье влилось прямо в вену через пластмассовую трубочку. Все тяжелое и горькое утекло прочь, и вскоре пришли двое в белом и закатили ее в операционный зал.
Это было вчера утром. А теперь она лежит тут и чувствует жгучую боль в животе. Она приняла несколько таблеток «Альведона», но он не помогает. Ее бьет озноб. Может быть, если принять горячий душ, она согреется. И спазм в животе отпустит.
Когда она стоит под душем, из нее начинает литься кровь со сгустками. Она с ужасом смотрит, как красный поток стекает по ногам.
Ей приходится вернуться в больницу. Ей снова ставят капельницу и оставляют переночевать в отделении.
— Ничего опасного, — заверяет медсестра, увидев сжатые губы Ребекки. — Иногда случается, что аборт ведет к инфекции. Это не связано с плохой гигиеной, здесь нет твоей вины. Тебе назначили антибиотики, и теперь все будет в порядке.
Ребекка пытается ответить на улыбку, но вместо этого ее лицо искажает странная гримаса.
«Это не кара, — говорит она себе. — Он не такой. Он не карает».
* * *
21 февраля в 10.25 суд принял решение об аресте Санны Страндгорд по подозрению в убийстве ее брата Виктора Страндгорда. Журналисты из газет и с телевидения вцепились в это решение, как стая голодных волков. Когда исполняющий обязанности главного прокурора Карл фон Пост выступал перед представителями средств массовой информации, коридор перед залом суда освещали бесчисленные вспышки фотокамер и прожекторы.
Ребекка Мартинссон стояла вместе с Санной в караульном помещении возле зала суда. Два охранника ждали, чтобы забрать Санну в машину для транспортировки заключенных и отвезти ее обратно в полицейское управление.
— Разумеется, мы обжалуем это решение, — заявила Ребекка.
Санна рассеянно вертела в пальцах локон.
— Боже мой, как этот парень, который вел протокол, смотрел на меня, — сказала она. — Ты обратила внимание?
— Ты хочешь, чтобы я обжаловала решение от твоего имени, или как?
— Он смотрел на меня так, словно мы давно знакомы, но я его не знаю.
Ребекка щелкнула замком своего портфеля.
— Санна, тебя подозревают в убийстве. Все в этом зале смотрели на тебя. Подавать мне обжалование решения или нет?
— Ну да, конечно, — кивнула Санна и посмотрела на охранников. — Ну что, поехали?
Когда они ушли, Ребекка осталась стоять, глядя на выход в сторону парковки. Позади нее открылась дверь зала. Обернувшись, она поймала на себе внимательный взгляд Анны-Марии Меллы.
— Ну, как дела? — спросила та.
— Так себе, — Ребекка скорчила гримасу. — А вы как себя чувствуете?
— Да так… Так себе.
Анна-Мария опустилась на стул, потянула за молнию на своем огромном пуховике и освободила живот. Затем стащила вязаную бело-серую шапочку и даже не поправила волосы.
— Скажу честно — очень хочется снова стать человеком.
— Стать человеком — в каком смысле? — с улыбкой спросила Ребекка.
— Класть за губу жевательный табак и пить кофе, как все нормальные люди, — рассмеялась Анна-Мария.
В дверях появился парень лет двадцати, с блокнотом в руке.
— Ребекка Мартинссон? — спросил он. — У вас есть минутка?
— Чуть позже, — любезно ответила Анна-Мария.
Потом встала, подошла к двери и закрыла ее.
— Мы собираемся допросить дочерей Санны, — сказала Анна-Мария без обиняков, снова усевшись на стул.
— Но ведь… о боже, это шутка? — простонала Ребекка. — Они же ничего не знают. Они мирно спали в своих кроватях, когда его убили. Неужели этот… неужели господин фон Пост будет применять свою тактику ведения допроса к двум девочкам одиннадцати и четырех лет от роду? Кто потом будет приводить их в чувство? Вы?
Анна-Мария откинулась на стуле и прижала руку к животу прямо под ребрами.
— Я понимаю, что вы возмущены тем, как он разговаривал с Санной…
— А вы не возмущены?
— Но я обещаю, что допрос девочек будет проведен наиболее щадящим образом. При этом будет присутствовать детский психиатр.
— Зачем? — спросила Ребекка. — Зачем нужно их допрашивать?
— Думаю, вы прекрасно понимаете, что у нас нет другого выхода. Орудие убийства обнаружено в квартире Санны, но технически привязать его к ней невозможно. Второе орудие мы так и не нашли, то есть у нас имеются только косвенные улики. Санна рассказала, что Сара была с ней, когда она обнаружила Виктора, а Лова спала тем временем в санках. Может быть, девочки видели нечто важное.
— Например, как их мама убивала Виктора — вы это имеете в виду?
— Такую возможность мы и должны исключить при расследовании, — сухо ответила Анна-Мария.
— Я хочу присутствовать.
— Разумеется, — с готовностью согласилась Анна-Мария. — Я расскажу обо всем Санне, мне все равно сейчас ехать в отделение. Мне показалось, что она неплохо держалась.
— Она вообще была в другом месте, — угрюмо проговорила Ребекка.
— Трудно представить себе, каково ей сейчас. Стоять на пороге тюрьмы.
— Да уж…
Они собрались дома у Гуннара Исакссона: пасторы, старейшины и Ребекка. Ребекка приходит последней, хотя явилась на десять минут раньше. Она слышит, как разговор в гостиной смолкает, когда Гуннар открывает ей дверь.
Ни его жены Карин, ни детей нет дома, но в кухне на круглом обеденном столе стоят два больших термоса — один с кофе, другой с кипятком для чая. На серебряном блюде лежат пирожные и булочки, прикрытые клетчатой матерчатой салфеткой. Карин достала для них чашки, блюдца и ложки и даже налила молоко в маленький кувшинчик. Однако пить кофе они будут позже, сначала предстоит разговор.
