Она вытащила из кучи ползунки на рост пятьдесят в сине-белую полоску. От многочисленных стирок синий цвет вылинял, ткань покрылась катышками.
— Бедный малыш! Ему предстоит всю жизнь ходить в обносках. В школе его задразнят.
Роберт улыбнулся, прижимаясь лицом к ее волосам. Все же в этот раз с переменами настроения полегче: когда она ждала Петтера, такие приступы случались куда чаще.
— И на работе черт-те что, — продолжала она. — Мы получили список всех участников Чудотворной конференции. Предполагалось, что пробьем их всех по нашей базе, но сегодня принято решение об аресте Санны Страндгорд, и теперь фон Пост хочет, чтобы мы сосредоточили все усилия на ней. И я пообещала Свену-Эрику просмотреть список, потому что я формально не занимаюсь этим расследованием. Только непонятно, когда я все это успею.
— Пошли, — сказал Роберт. — Поднимемся в кухню, я сделаю тебе чаю.
Они сидели напротив друг друга за кухонным столом, Анна-Мария нервно водила ложечкой в своем стакане, наблюдая, как мед тает в ромашковом отваре. Роберт почистил яблоко, разрезал на маленькие кусочки и дал ей. Она стала машинально класть их в рот.
— Все образуется, — пообещал он.
— Только не говори мне, что все образуется само собой.
— Тогда мы съедем отсюда — ты, я и малыш. Оставим этот безобразный дом. Некоторое время дети будут справлять сами, а потом общество вмешается и подберет им приемных родителей.
Анна-Мария рассмеялась и громко высморкалась в кусок жесткого бумажного полотенца.
— Или попросим мою маму пожить у нас, — продолжал Роберт.
— Ни за что!
— Она будет убирать.
Анна-Мария снова рассмеялась.
— Ни за что, никогда.
— Вынимать белье из машины. Гладить мне носки. Давать тебе полезные советы.
Роберт поднялся и швырнул кожуру от яблока в мойку.
«Почему он не может выбросить ее прямо в ведро?» — устало подумала она.
— Поехали возьмем детей и поедим в пиццерии, — предложил он. — А на обратном пути высадим тебя возле отделения, так что ты сможешь проверить этих чудо-участников чудо-конференции прямо сегодня.
Когда в пятницу вечером Сара и Ребекка вошли в кухню Сиввинга, сам хозяин и Лова были заняты смазыванием лыж. Сиввинг прижимал белый кусочек парафина к маленькому дорожному утюжку, так что расплавленный парафин капал на лыжи, закрепленные на специальной стойке. Затем он аккуратно разглаживал парафин по всей длине лыж. Отставив утюжок, он протянул руку Лове, не глядя на нее, как хирург над пациентом.
— Стамеску, — сказал он.
Лова протянула ему инструмент.
— Мы смазываем лыжи, — гордо доложила она старшей сестре, пока Сиввинг снимал стамеской излишки парафина, которые сыпались на пол белыми завитками.
— И без тебя вижу. — Сара наклонилась, чтобы погладить Беллу, которая лежала на коврике под окном и вовсю виляла хвостом.
— Ага, — сказала Ребекка Сиввингу, — я смотрю, вы задействовали кухню.
— Ну да. Это дело требует простора. Ты уж, пожалуйста, тоже поприветствуй Беллу, а то она сейчас просто наизнанку вывернется. Я велел ей лежать, чтобы она не скакала тут среди парафиновой стружки и не перевернула нам лыжи в процессе работы. Ну вот, Лова, а теперь давай мне парафин.
Он взял с мойки утюжок и растопил над лыжами новую порцию.
— Ну вот, моя девочка, теперь ты можешь взять свои лыжи и покрыть их слоем лыжной мази.
Ребекка наклонилась к Белле и почесала ее под челюстью.
— Вы проголодались? — спросил Сиввинг. — У нас есть молоко и булочки.
Со стаканами молока в руках Ребекка и Сара уселись на деревянный диван в ожидании писка микроволновки.
— Вы собираетесь кататься на лыжах? — спросила Ребекка.
— Нет, — ответил Сиввинг. — Вы собираетесь. Говорят, завтра ветер уляжется. Я подумал, что вы могли бы взять скутер и поехать по реке до избушки в Йиека-ярви. И на лыжах заодно прокатиться. Ты ведь там сто лет не была.
Ребекка достала булочки из микроволновки и вывалила прямо на деревянный стол. Они перегрелись, но Ребекка с Сарой стали отрывать кусочки завитков с корицей и окунать в холодное молоко. Лова усиленно натирала мазью маленькие лыжи.
— Я с удовольствием поеду в Йиека-ярви, но завтра меня ждет работа.
Ребекка заморгала: боль стучала в голове, как молоток. Она сжала двумя пальцами переносицу, Сиввинг бросил на нее быстрый взгляд. Глянул на недоеденную булочку, лежащую возле ее стакана. Потом вручил Лове кусок пробки и показал, как размазывать мазь по поверхности лыж.
— Послушай, — сказал он Ребекке, — иди наверх и полежи. Мы с девочками пойдем прогуляемся с Беллой, а потом приготовим ужин.
Ребекка поднялась на второй этаж в спальню. В комнате стояла безукоризненно ровно заправленная двуспальная кровать Сиввинга и Майи-Лизы. Большие деревянные шары, украшающие изголовье, потемнели и блестели от многолетних прикосновений. Ей захотелось взяться за один из них. Серое небо скрадывало дневной свет, и в комнате царил полумрак. Ребекка легла на кровать, накрывшись пледом, который нашла в ногах. Она устала, замерзла, в голове стучало. Не в силах расслабиться, она вытащила мобильник и проверила голосовые сообщения. Первое из них было от Монса Веннгрена.
— Это оказалось нетрудно, — проговорил он тягуче. — Но я пообещал журналистке право первой ночи на всю эту историю в обмен на то, что она заберет свое заявление.
— Какую историю? — фыркнула Ребекка.
Она ожидала, что он еще что-нибудь добавит, но сообщение на этом закончилось, и механический голос в трубке сообщил о времени поступления следующего.
«А ты чего ожидала? — насмешливо сказала она самой себе. — Что он будет ворковать и говорить о пустяках?»
Следующее сообщение было от Санны.
— Привет, — сухо произнесла она. — Я сейчас узнала от Анны-Марии, что девочек будут допрашивать. С привлечением детского психиатра и все такое. Я против, и меня удивляет, что ты не обсудила этот вопрос со мной. Мне жаль, что нам не удается договориться, поэтому я решила, что девочки пока поживут у моих родителей.
Ребекка отключила телефон, не прослушав остальные сообщения. Раздался стук в дверь, потом Сиввинг просунул голову в щель и увидел ее лежащей на кровати с телефоном в руках.
— Думаю, тебе полезно будет прогуляться до Йиека-ярви. Кстати, там нет приема, так что телефон можешь оставить здесь. Я только хотел сказать, что еда будет готова через час, я приду и разбужу тебя. Так что поспи пока.
Ребекка посмотрела на него.
— Не уходи, пожалуйста! — попросила она. — Расскажи мне про бабушку.
Сиввинг подошел к шкафу, достал еще один плед и накрыл Ребекку. Затем взял у нее телефон и положил на ночной столик.
— Люди думали, что Альберт, твой дедушка, никогда не женится, — начал Сиввинг. — Если он приходил в гости, то сидел молчком в уголке, комкая в руках шапку. Он единственный из всех братьев остался с отцом на хуторе. А папаша, отец твоего деда, Эмиль, был тяжел на руку. Мы, мальчишки, боялись его до смерти. Помню, как однажды он застукал нас за игрой в покер — я думал, он мне и впрямь ухо оторвет. Он ведь был человек глубоко верующий, лестадианец. Ну, как бы там ни было. Однажды Альберт отправился на похороны в Юносуандо, а когда вернулся, стало ясно: с ним что-то не так. Он был, как и прежде, молчалив, однако теперь сидел и как будто улыбался чему-то своему, хотя губы у него при этом не двигались — если ты понимаешь, что я имею в виду. Это он встретил твою бабушку. В то лето он несколько раз уезжал в Куоксу навещать родственников. Эмиль был вне себя, когда Альберт исчезал в самый разгар сенокоса. Но в конце концов она приехала знакомиться. А ты сама знаешь, какова была Тересия. Когда дело касалось работы, ее никто не мог заткнуть за пояс. Как бы там ни было, я уж и не знаю, как у них такое вышло, но однажды вечером они с Эмилем вдруг пришли на старое пастбище — луг между картофельным полем и рекой — и принялись косить. Это у них соревнование такое было. Помню как сейчас: лето уже шло к концу, появились мошки, а дело было на закате, так что кусались они нещадно. Мы, мальчишки, стояли и смотрели. И Исак, брат Эмиля, тоже пришел. Ты его вообще не застала. А жаль. Они молча шли по полю и косили каждый свою половину, Эмиль и Тересия. Мы тоже стояли молча. Слышалось только жужжание насекомых да крики ласточек.
— И она выиграла? — спросила Ребекка.
— Нет, но в каком-то смысле Эмиль тоже не победил. Он закончил первым, но твоя бабушка ненамного от него отстала. А Исак почесал свою щетину и сказал: «Ну что, Эмиль, на твою половину можно смело барана выпускать пастись». Эмиль-то пронесся по своей половине как ураган, однако особой тщательностью он не отличался. А на той половине, которую скосила твоя бабушка, царила такая чистота — казалось, она прошла по ней на коленях с маникюрными ножницами. Ну вот, ты услышала, как она добилась уважения от отца твоего дедушки.
