На следующее утро проявились последствия моего падения. Один бок у меня весь был в синяках и кровоподтеках, я не могла шевельнуть ни плечом, ни бедром. И спала беспробудно, словно не выспалась годами.
Иногда я выплывала из черного марева сна, и меня подстерегала боль, затаившаяся в уголке сознания. Но болело не плечо и не израненный бок; боль сидела гораздо глубже. Она пронизала сердце, хотя то и билось как прежде, пронзила мозг, который все-таки думал, но что-то в них все же сломалось. Я просыпалась от страшной боли, смотрела на часы и снова проваливалась в бесконечный глубокий сон. Потом вдруг опять просыпалась, снова смотрела на часы, и чувствовала, как трещит и ломается что-то внутри, и словно заглядывала в длинный темный коридор, в пустоте которого до конца моих дней будет перекатываться ужасное эхо.
Миссис Ленард чем-то все время поила меня. Уже в сумерках, открыв глаза, я увидела миссис Ротлэнд и сразу спросила:
– Как Марк?
И она ответила:
– Все так же.
Мне следовало расспросить её, но сознание снова затмилось и я погрузилась в путаницу безумных снов. Только в пятницу днем, почти через сорок восемь часов, я окончательно проснулась. И сразу поняла, что пропустила назначенное время. «Фландрия» отправилась в плаванье без меня.
С этого момента все пошло почти нормально. Спать я не могла из-за боли в плече и спине, и даже не могла закрыть глаза, потому что сразу появлялся Фьюри. Стоило смежить веки, и я вновь видела его. Пожалуй, не стоит описывать, какие мысли меня одолевали. Но чуть позже в комнате опять оказалась миссис Ротлэнд, и я снова спросила:
– Как Марк?
– Примерно так же. Не приходит а сознание.
– Что говорят врачи?
– Что остается только ждать. А как ты?
– О, мне уже лучше.
– Может, поешь немного?
– Нет, спасибо.
К вечеру Марк пришел в себя, и миссис Ротлэнд вернулась из больницы воспрянув духом. Опасность не миновала, но врачи надеются, что Марк пойдет на поправку.
– Первым делом он спросил, где ты, Марни, и был очень рад, что ты не так сильно пострадала.
На следующий день я встала, пока миссис Ротлэнд не было, кое-как оделась и принялась бродить по дому. Спина и бедро посинели, но боль несколько стихла. Миссис Ленард нашла меня в конюшне и пыталась увести в постель, но я не пошла. Я все утро просидела там, пока не вернулась миссис Ротлэнд. Тогда я, прихрамывая, побрела в дом обедать. Она сообщила, что обещала Марку привезти меня, как только я поправлюсь. Я сказала, что поеду завтра. Вечером, перед ужином, мне пришлось зачем-то зайти к нему в спальня, и там в углу верхнего ящика в его туалетном столике лежали ключи…
За ужином миссис Ротлэнд показала цветы:
– Это от садовника Ричардса. Он принес их для тебя, а особенно подчеркивал, что они из его собственного сада.
– Спасибо.
Я долго молчала. Раньше у меня все сжалось бы внутри при одной мысли об ужине наедине с миссис Ротлэнд, но теперь для таких чувств не осталось места. Случившееся застыло во мне и отвердело, словно каменный истукан.
Через некоторое время миссис Ротлэнд заговорила опять:
– Это напоминает мне один ужин с Этель. Ты ничего не имеешь против того, что я вспоминаю Этель?
– Нет…
– Марк был в отъезде, за восемнадцать месяцев до этого умер его отец Марка. Я тогда только продала наш дом, большую часть мебели и собиралась переезжать в Лондон. И вдруг возникло ужасное ощущение, что больше незачем жить. Я вдруг почувствовала, что обрываю все корни. Я не могла жить в Лондоне, я больше не могла жить вообще. Хотелось только спокойно умереть. Я напросилась к Этель на ужин, потому что не могла оставаться одна, нуждалась в сочувствии и понимании.
– И она их вам дала?
– Уже по дороге я поняла, что есть такая боль, с которыми нужно справляться самой, потому что никто другой не поможет. У меня был именно такой случай. Нельзя ждать, что человек в двадцать пять поймет ужасное одиночество, которое овладевает тобой в пятьдесят пять.
– Дело не в возрасте. В детстве вы никогда не чувствовали себя одинокой?
Миссис Ротлэнд задумалась.
– Тогда это было совсем иначе.
Я не успела спросить, почему сегодняшний вечер напомнил ей ужин с Этель – она сразу сменила тему. Тогда я задала другой вопрос.
– Марк когда-нибудь говорил с вами обо мне?
– Обсуждали ли мы тебя? Нет, я такого не припомню.
– И никогда не говорил, что мы не слишком ладим?
– Нет… А вы действительно не ладите?
– Да, бывает.
Она вертела рюмку, не глядя на меня.
– В основном по моей вине, – добавила я.
– Ну, это уже похоже на шаг к примирению.
– О, это не просто ссора. Боюсь, все гораздо глубже.
– Надеюсь, ты сумеешь с ним поладить, Марни, неважно, чья вина – твоя или его. Он просто не вынесет ещё одного поражения.
– Поражения?
– Да, конечно. Разве смерть Этель – не проигрыш? Марк рассматривает её и как поражение в любви… Он из тех, кто всю жизнь готовы рисковать. Он невероятно упрям и своеволен, но в то же время ужасно раним. Смерть Этель стала для него тяжелым ударом. Полюбить снова, так быстро… Такое не часто случается.
Мне стало неловко, но я спросила:
– Марк не говорил, что собирается делать с фирмой?
Миссис Ротлэнд все так же вертела рюмку.
– О том, что хочет принять предложение «Гластбери»? Да, говорил. И я убедила его продать фирму.
– Но почему? Разве семейная фирма для вас ничего не значит?
– Куда меньше многого другого. Марк никогда не поладит с Холбруками. Ему не хватает гибкости. Всем станет лучше, когда они расстанутся.
– Холбрукам это вряд ли понравится.
– Только потому, что это произойдет таким образом. Марк чувствует себя ответственным за персонал и потому и вел переговоры. Насколько я знаю, никто не пострадает.
Никто не пострадает… Я подумала, что это похоже на эпитафию. Никто не пострадает, кроме меня, и Фьюри, и Марка, и моей мамы, и, наконец, его…
Во вторник миссис Ротлэнд повезла меня к Марку в больницу. Ехала я с неохотой. Мне нечего было сказать Марку, кроме того, что сожалею и скоро уезжаю.
Он лежал в палате один, на особом положении. Солнце падало на краешек кровати. Слава Богу, миссис Ротлэнд дала мне зайти одной. Меня удивило, что голова Марка даже не перевязана. Но впечатление хрупкости, которое меня обмануло, когда мы с ним только познакомилась, теперь усилилось: он казался легче перышка.
Я не представляла, как он меня встретит, но Марк просто улыбнулся и сказал:
– Здравствуй, Марни.
– Здравствуй, Марк.
Я постаралась не хромая пройти к стулу и уже собралась сесть, как вспомнила про медсестру, стоявшую в дверях, нагнулась и его поцеловала.
– Как ты себя чувствуешь? – первым спросил он.
– Я? Со мной все в порядке. Ты как?
– Голова болит, рука, и все. Я хочу домой.
– А тебе разрешат?
– Еще несколько дней – нет. Мне очень жаль Фьюри…
– Мне вообще жаль, что все так случилось.
– Но я знаю, как много он для тебя значил.
– Я сама виновата.
– Или я. Не следовало за тобой гнаться.
Последовала пауза.
– Спасибо, что вытащила меня из грязи, – снова заговорил он.
– Кто тебе рассказал?
– Это я ещё способен был чувствовать. Помню, как ты мне чистила глаза и уши.
– Я сама не помню, что делала.
– А я запомнил.
Вот и все. Больше нечего было сказать.
– Ты сообщила Роумэну о несчастном случае?
– Нет.
– Позвони ему, ладно? Иначе он подумает, что ты опять нарочно не приходишь.
Я спросила:
– Что делают с лошадью, после того, как пристрелят? Ее… хоронят?
– Не знаю. Думаю вряд ли.
Возле постели были цветы и виноград, несколько журналов, две-три книги. Наверное, мне тоже следовало что-нибудь принести.
– Конечно, прошло мало времени, но… – начал Марк. – Есть же другие лошади. Мы могли бы поехать весной посмотреть и выбрать…
– Вряд ли я захочу другую.
– Посмотрим. – Он погладил мою руку.
Все это было очень странно.
С тех пор, как я вышла за него замуж, он иногда смотрел на меня так, словно ненавидел. Из-за моих дружеских отношений с Терри, или потому, что отклоняла его ласки. Марк мог вдруг побледнеть и ужасно разозлиться. Но после того, как я втянула его в сумасшедшую гонку по невозможной местности, когда он из-за меня чуть не сломал себе шею, он вроде бы нисколько не сердился.
Миссис Ротлэнд уехала к себе в среду. Я каждый день навещала Марка. Врачи сказали, что он сможет вернуться домой в следующий понедельник.
Вечером в среду, когда я уже собиралась ложиться спать, позвонил Терри. Он принес свои соболезнования, выразил надежду, что Марк скоро поправится, и спросил, правда, что дела были так плохи?
Я подтвердила. Он говорил ещё минуты две, потом спросил:
