Улицу я наконец отыскал, после того как дважды сворачивал не туда и раз забрел в тупик, отчего сердце мое заколотилось сильнее. Улочка оказалась самой узкой из всех попадавшихся на пути, даже одной машине не проехать. На веревках, тянущихся от окна к окну, вывешено на просушку белье, и небо видится как бы через решетку. Наступающий вечер ни на градус не ослабил африканскую жару. И все же по мере приближения к месту, указанному в записке, холодок пробирал по плечам и сбегал по спине.
Саварезе — это не просто семейство, о котором в округе идет дурная слава. Саварезе стоят на вершине зловещей пирамиды неаполитанской организованной преступности. В последние два часа я, похоже, совсем упустил этот факт из виду или, во всяком случае, забыл, чем он чреват. Вот и стал заложником собственного воображения: не реальная опасность, а игра — будоражащее, упоительное, ни с чем не сравнимое ощущение.
Я обнаруживаю, что дом номер четырнадцать — жалкое, ветхое строение. Иного я и не ждал — в этом районе Неаполя нет места для роскоши, — но представлял себе по крайней мере квартиру с окнами повыше тротуара, так или иначе защищенную от нападения хулиганов, а то и кого-нибудь посерьезнее. С другой стороны, может, квартира, расположенная в полуподвальном помещении, как раз подходит для таких целей. Каморра не вовлечена в крупный международный бизнес наподобие сицилийской мафии, ее все еще пополняет класс работающих горожан, у которых множество дел: наркотики, вымогательство, «крышевание» тех, на кого насели посторонние рэкетиры.
Номер дома выведен на стене, и я понимаю, что достиг цели, за несколько секунд до того, как оказываюсь перед открытой дверью. Есть шанс разыграть драматическое появление на пороге, за спиной сгущаются сумерки… Собираюсь с духом, во всяком случае, я убеждаю себя: соберись с духом.
Первый, кого я вижу, — Джованна: сидит за большим столом посреди комнаты и читает книгу. У плиты женщина, которую я смутно припоминаю по галерее для публики в зале суда. Никаких признаков Еугении Саварезе.
Джованна поднимает голову, услышав мой стук в дверь. Выражение лица у нее серьезное, взгляд твердый. Может, она жалеет, что затеяла это, и хочет, чтобы я ушел? Стараюсь улыбнуться. Джованна резко оборачивается и что-то говорит женщине у плиты. Та оглядывается, вытирая руки тряпкой. Войти меня не приглашают. Торчу в дверях, осматривая комнату. Четыре узкие кровати у стен. Над одной из них три открытки, одна с видом Нью-Йорка. В углу на современнейшей компьютерной консоли, вделанной в стену, покоится громадный телевизор с широченным экраном. Не могу себе представить Джованну увлеченно играющей в компьютерные игры.
Еугения Саварезе появляется из-за ширмы в задней части помещения. Там, должно быть, еще одна комната, ванная с туалетом, наверное. Здесь, в привычной обстановке, старуха уже не кажется немощной. Лицо ее по-прежнему напоминает пропеченную солнцем кору столетнего дерева. Есть в этом лице что-то притягательное, отчего появляется желание прикоснуться к нему, словно, пробежав пальцами по глубоким морщинам на коже, можно узнать о характере старой женщины. Вид у старухи суровый, но она рукой делает радушный жест: входи. Захожу, бормоча: «Buona sera, buona sera, grazie, grazie». Джованна выдвигает стул из-за стола и знаком показывает мне: садись. Сажусь спиной к входной двери. Опасная позиция. Затем Джованна идет к маленькому холодильнику, достает бутылку кока-колы, ставит ее вместе со стаканом передо мной, после чего плюхается обратно на свой стул. Женщина, как я полагаю, ее мать, возвращается к стряпне. Я был прав: обыкновенная семья. Становится немного легче.
Еугения Саварезе обращается ко мне. Не понимаю ни слова. Язык не похож на итальянский, больше смахивает на восточноевропейский или арабский: резкий, скрежещущий.
Джованна поворачивается ко мне:
— Бабушка хотит знать… ты друг президента Масканьи? — И пожимает плечами: ответ ей известен, а потому вопрос вызывает скуку. Джованна снова углубляется в книгу. Это «Джейн Эйр». Довольно трогательно.
— Скажи ей, что я старый приятель синьоры Масканьи.
Джованна переводит, не отрывая взгляда от книги.
Еугения Саварезе кивает. И улыбается. Поведение внучки, похоже, ее забавляет. Зарылась в книгу — так в старину в каморре не поступали.
Наливаю коку в стакан и пью. Снова Джованна переводит слова бабушки, которая хочет знать, что я думаю о президенте Масканьи. Задумываюсь на секунду-другую, потом произношу:
— Харизматик.
Хорошо бы избежать деталей и уточнений. Переводить нет надобности. Еугения кивает, изучающе разглядывая меня. Она понимает, что характеристика «харизматик» отнюдь не свидетельствует о преданности, не является суждением о компетентности и даже не говорит о доверии. Думаю, такой ответ ей понравился. Чувствую себя увереннее. Судя по обмену короткими фразами, старуха вовсе не глупа, и мы можем, если и в самом деле будет нужда, разумно договориться.
Позади слышен шорох. Резко оборачиваюсь. В дверях два молодца. Типичные уличные хулиганы. Громилы. Один, входя, толкает меня. Места в комнате, положим, маловато, но я знаю: он это сделал нарочно. Еугения ему замечания не сделала, как я того ожидал. Я стараюсь казаться вежливым, готовым к знакомству, рукопожатию. Еугения произносит мое имя, а потом Масканьи. Молодчики повторяют фамилию и смотрят на меня. Не помню, чтобы видел их на суде. Оба усаживаются наискосок от меня. Братья Джованны, судя по всему. Ей досталась вся фамильная красота, это ясно. У этих двоих маленькие глазки, толстые губы, здоровенные носы. Интеллектом не отмечены. Они близнецы. Внешне их почти не отличить, ведут же себя совершенно по-разному. Один уселся на манер тех юнцов, что встречались мне по дороге сюда: спина согнута, ноги широко расставлены. Зато братец его свернулся, как хорошая пружина: руки-ноги подобраны, челюсти стиснуты. Его возмущает присутствие чужака в доме. Его не предупредили. А сюрпризы ему не по нраву. Взвинчен он под стать своему старшему брату, Лоренцо.
Наконец Джованна представляет новоприбывших. Сальваторе и Гаэтано.
— Мои братья, — произносит она небрежно, словно говорит: «Мои глупые, занудные братцы». Заметно, что между ними и Джованной мало общего.
— Ciao, — говорю я. Лицом к лицу с сотнями таких же молодцов, их сверстников, сидел я, но ни один из них не ерзал так на стуле, демонстрируя презрение, ни один не решался вытащить и грохнуть на стол пистолет в ответ на приветствие. Сальваторе решился. Силу показывает. Рисуется. Он настолько смешон и трогателен одновременно в своем желании увидеть реакцию на свой поступок, что я перестаю паниковать. Сальваторе не испугать меня хочет, а поразить. Я киваю, показывая, что отдаю ему должное. Револьвер небольшой. Аккуратненький образчик техники для того, чтобы нагнать страху и добиться повиновения.
Неожиданно комната наполняется пронзительным, оглушающим визгом. Я оглядываюсь. Вопит не Еугения, не молчаливая женщина у плиты, не Джованна. Вопит Гаэтано, до этого недвижимо сидевший на стуле, уставившись перед собой. Таким образом он отдает приказ, пусть и нечленораздельный, зато категорический — убрать револьвер со стола, с глаз долой. Сальваторе вскакивает, судорожно хватает оружие и прячет его.
Ясно, кто верховодит в этой парочке. Угрожающий вид Сальваторе — ничто в сравнении с поведением Гаэтано. Один громила, а второй явный психопат. Это не диагноз, однако, случись мне столкнуться с таким в терапевтической практике, я бы не мешкая посоветовал упрятать молодца в психушку.
Тягостная сцена заметно сказалась на мне, капельки холодного пота побежали по спине. Отерев лоб, я залпом допил коку. Решаю, что мне, наверное, лучше уйти, и уже собираюсь встать и поблагодарить хозяев, как вдруг Гаэтано наваливается грудью на стол и закуривает сигарету. Это действие он сопровождает целым каскадом движений рук, неожиданным после того, как он сидел не шелохнувшись. Если я не ошибаюсь, Гаэтано просто-напросто старается копировать Сонино, неуловимого и грозного, фата и задаваку. Такие ужимки семейство вряд ли одобрит. Подражать врагу! Зато мне это лишний раз напоминает, что Гаэтано еще мальчишка.
Минуту-другую Гаэтано молча изучает меня, потом обращается к Джованне и велит о чем-то меня спросить. Джованна презрительно кривит губы: не по нраву ей получать от братцев приказы, — и вновь углубляется в книгу. Но Гаэтано хватает ее за обнаженное плечо. Девушка пытается вырваться, но парень сильно сжимает ее руку и повторяет приказ. Вопрос. Чужаку. Тычет в мою сторону свободной рукой. Потом ей: «Tradui». Переводи.
Я смотрю на Еугению. Жду, что та положит этому конец, но старуха лишь следит за тем, как ее внучка молча отбивается от брата. Гаэтано впился пальцами в плечо Джованны, стремясь причинить ей сильнейшую боль. Ногти у него длинные, и он все внимание сосредоточил на том, чтобы они вонзились поглубже. Выступила кровь, тонкая струйка бежит по руке Джованны. Это не останавливает ее брата. В глазах у девушки слезы. Лицо ее обращено ко мне, на Гаэтано она не смотрит.
