Сергей Бакшеев - Дамский выстрел

— Никто не звонил.

Кирилл вернул снимки, сжал обеими руками ладонь Коломийца и решительно выдохнул:

— Таня твоя дочь.

Он хлопнул друга по плечу, сжал губы и побежал вниз по лестнице. Он не имеет права вторгаться на территорию чужого счастья.

— А как же?.. — крикнул вдогонку Коломиец.

— Скажи, что я погиб!

Коршунов ничуть не шутил. Его слова отражали действительность. Он не улетел в Москву, как приказывал генерал, а остался здесь ради любимой женщины. И теперь, как и она, он превратился в мишень.

Я смотрела на вооруженную кортиком руку Дорина и вспомнила другую руку, угрожавшую мне. Когда водитель, представившийся Коломийцем, направил на меня пистолет, его курточка натянулась, а запястье обнажилось. На нем не было ни часов, ни татуировки! Коршунов дважды акцентировал мое внимание на грубой юношеской наколке на руке друга. Это был не Коломиец! Я попала в ловушку. Письмо писал не Кирилл!

Теплая волна обогрела сжатое болью сердце. Я снова захотела жить. Но, кажется, слишком поздно.

Дорин постепенно входил в раж. Маньяк то невнятно бормотал, то издавал животный стон, и тогда его кортик царапал меня до крови. Он уже разодрал в клочья мои брюки и принялся за трусы. Ему нравилось действовать медленно. С особой звериной нежностью он рвал острием кортика мое белье, оставляя кровавые узоры на теле.

Вот он задрал блузку и увидел пирсинг в пупке. Его язык вывалился и жадно облизал раскрытые губы. Он замахнулся кортиком и с рычанием воткнул его в топчан меж моих бедер. Если бы он ударил в живот, то проткнул меня насквозь. Освобожденная рука маньяка потянулась к пупку. Сильные пальцы вцепились в золотое украшение и некоторое время играли им. Он наслаждался блеском холодного золота и теплым свечением алой крови на бледной коже. Золото и кровь возбуждали его. Он уплывал в своих фантазиях в извращенный мир особых наслаждений. Однако в какой-то момент кровавого узора ему показалось мало. Дорин сжал пальцы, надвинулся на меня, заглянул глубоко в зрачки, криво улыбнулся и рывком выдрал пирсинг из пупка.

Всплеск боли в моих глазах порадовал его. Он нервно царапал украшением рану и с болезненным наслаждением любовался кровью, заполнявшей ямку пупка. Я терпела и знала: это только начало.

«Что со Светланой? Где она? Почему она не воспользовалась помощью Коломийца?» — терзал себя вопросами Кирилл Коршунов. Он не смог послать ей сообщение с корабля, но утешал себя мыслью, что она почувствует опасность и обратится к его другу.

Утром на аэродроме Коршунов передал пакет с секретными документами командиру экипажа военно-транспортного самолета, а сам сумел угнать один из армейских «уазиков». Нет сомнений, что Рысев уже знает о случившемся и принимает меры. Генерал будет взбешен непослушанием офицера, грозящим утечкой государственных секретов.

Но где же Светлая? В «Усадьбе» ее нет, исчезла и «Ауди». И тут Кирилла осенило. Он набрал спасительный номер.

— Егор Иванович, говорит Коршунов. На «Ауди», которую вы мне дали, был маячок?

— Ты о чем это? — непонимающе спросил собеседник.

— Не до игр мне сейчас. На наших оперативных машинах должны быть спутниковые определители местоположения.

— Ну, если должны быть…

— Где сейчас «Ауди»? Сообщите координаты?

— А что случилось?

— В машине СД. Мне надо найти ее. Срочно! — не выдержал Коршунов.

— Сейчас, подожди… Сигнал идет справа от трасы на Черняховск, в районе Ушаково.

— Машина движется?

— Нет. По-моему, она застряла в лесу.

— Спасибо. Понял.

В тот момент, когда Коршунов трогался с места, Егор Иванович уже докладывал генералу Рысеву.

— Я знаю, где они. Оба…

Маньяк постепенно превращался в зверя. Он сосал кровь из моего разорванного пупка, чертил острием клинка на животе непонятные узоры и тут же проводил языком вдоль свежей раны. С каждым разом он сильнее давил на кортик и смещал его ниже. Периодически он поднимал мутный взор, ловя мою реакцию. Я терпела боль, не позволяя себе беспомощного крика. Мне оставалось утешать себя философской мыслью: это возмездие за мои прежние деяния. Если мне суждена жестокая смерть, значит, я ее заслужила.

Боль нарастала. С моих губ сорвался стон. В глазах маньяка вспыхнула надежда. И я поняла, чего он хочет. Безмолвной покорности жертвы ему мало, голое тело уже не заводит. Он явно мечтает увидеть сексуальное возбуждение пленницы. Сквозь страдание ему требуется видеть чувственную дрожь, чтобы захлебнуться кровавой страстью. Последние годы он не может овладеть женщиной естественным способом, поэтому кромсает промежность кортиком.

— Мне нравится то, что ты делаешь, — шепнули мои губы, а мозг лихорадочно искал путь к спасению. — Я завожусь от твоих прикосновений.

Маньяк замер, изучая меня. Недоверие уступало место возбуждению.

— Ты сильный, у тебя получится. Я помогу тебе. Прижмись ко мне, поцелуй. Освободи мои руки, чтобы я могла помочь…

Он вздрогнул и нервно ткнул в живот кортиком. Я простонала, сохраняя на лице улыбку.

— Не хочешь руки, развяжи хотя бы ноги. Я обхвачу тебя бедрами, и ты войдешь в меня, как подобает сильному мужчине. Ну, давай же. Ты особенный! Я хочу тебя! Я мечтаю об этом!

Его глаза умаслились, из раскрытых губ капнула слюна. Дорин разрезал веревки только на одной ноге, суетливо погладил след от жгута и жадно навалился на меня. Я почувствовала, как на моей шее сомкнулись жесткие пальцы. Так вот как в молодости он овладевал жертвами. В момент оргазма он их душил.

Одна освобожденная нога не давала мне никаких шансов. Играть дальше с безумцем я не хотела. Я улучшила момент и ударила лбом его в нос. Этот удар я специально отрабатывала. Он всегда застает противника врасплох. Череп самая крепкая кость и сокрушает любой нос, а то и челюсть. Удар получился не идеальным, но достаточно точным. Нос-картошка превратился в нос-лепешку. Маньяк не сообразил сразу отпрянуть, и я тут же вцепилась зубами в сломанный хрящ.

Дорин взвыл, выдернул голову и раскрылся. Удар пяткой в пах заставил его отлететь и скрючиться от боли. Это была моя маленькая победа. Последняя в моей жизни. Большего я достичь не смогу. Я по-прежнему связана в трех точках и не в силах освободиться. Сейчас маньяк очухается и с удесятеренной злостью накинется на меня.

Так и происходит. Минут через пять он встает, растирает тыльной стороной ладони кровь по лицу и поднимает кортик. В его глазах животная злость, в руке боевое оружие, которым можно убить с одного удара. Но он жаждет иного. Он хочет насладиться душераздирающей болью жертвы. Двадцатипятисантиметровое лезвие кортика принимает не вертикальное, а горизонтальное положение. Оно нацелено не в сердце, не в живот, а между моих ног. Я пытаюсь сжаться, закрыться свободной ногой. Но широкоплечий монстр наваливается и отводит бедро в сторону.

Все! В его руке кортик. Я жду вспышку дикой боли и мечтаю лишь об одном: только бы смерть наступила быстро.

Трещит хлипкая дверь. Я распахиваю сжатые веки. Кто-то врывается в сарай и набрасывается на Дорина. Короткий замах, и что-то тяжелое обрушивается на голову маньяка. Потом еще и еще раз. Дорин валится навзничь, как подпиленное дерево.

Передо мной Коршунов. Его лицо постепенно приобретает человеческое выражение. Он смотрит на окровавленную монтировку в руке и отшвыривает железку к поверженному маньяку. Глаза, как у пьяного, бродят по сараю, осмысливая страшную картину.

— Развяжи меня, — подсказываю я.

Коршунов поднимает кортик и перерезает путы. Я обнимаю его и даю волю слезам. Соленые капли, как ночной дождь застилают взор. Мы сидим на ложе, едва не превратившемся в кровавую доску мясника. Я не могу говорить. Мои брюки превратились в лохмотья, на животе саднят порезы. Кирилл гладит меня по спине. Там нет ран, туда маньяк не добрался.

— Я успел, — выдыхает он. — Я все успел.

Не знаю, что он понимает под словом «все», но я безмерно благодарна ему за своевременный приход в этот жуткий сарай.

— Ты моя единственная, — шепчет Кирилл. Я снова верю ему и плачу еще сильнее, хотя казалось, больше слез не бывает.

— Мы тоже успели.

Чей это голос? Он звучит от двери. Я сижу лицом ко входу и сквозь мутную поволоку слез различаю в проеме фигуру того, кто прикидывался Коломийцем. Он держит пистолет в левой руке, правая на перевязи. В сарай быстро просовывается его вооруженный напарник. Кирилл сидит не шелохнувшись спиной к вошедшим. Мы под прицелом двух пистолетов с глушителями.

— Не ожидал, Коршун, что тебя приговорят к расходу. Ради кого ты взбрыкнул? Ради списанной киллерши, сорокалетней швабры? Дурак. С Рысью цапаться нельзя. Он кому хошь глотку перегрызет. На его пути лучше не становиться, — назидательно произнес раненый Лесник. — Чего молчишь? А ну посмотри на меня!