Простояв еще минуту в напрасном ожидании, я ухожу, но, пройдя шесть квадратных плит, останавливаюсь как вкопанная. Все тело дрожит, вплоть до пальцев на ногах, и я не могу сдвинуться с места.
— Я тоже его люблю, — объявляю я себе, Пророку, траве. Выдыхаю эти слова в ночь и чувствую — натянись между нами струна, высоко над землей, до самых его глаз, шапки с «медвежьими ушками», рта, я бы подпрыгнула, схватилась за нее и, перебирая руками, добралась бы до него, где бы он ни находился.
Я иду дальше, ощущая прилив новых сил. Мотыльки шепчутся в деревьях, напоминая большущие снежинки в поросли новых листочков.
И лишь когда квартал позади, а я готова повернуть за угол, до меня как на крыльях долетает желанный ответ Пророка.
— Я ему скажу, — говорит он и вновь напевает, едва эти слова слетают с губ. Мое сердце радостно бьется. Я в восторге. И в ужасе.
Я переодеваюсь в туалете заправочной станции «Суноко»[29] на Гаррисон-стрит, в квартале от «Десятого номера».
Тук тук тук, ку-ку. В туалете пахнет табаком и человеческими телами, в углу стоит ведро с дезинфицирующим раствором, в котором лежит тряпка. Я дышу ртом.
Втискиваюсь в бюстье Сапфир; когда застегиваю молнию, ощущаю, как ее спокойствие и сила вновь поддерживают меня. Бретельки падают с плеч. Я возвращаю их на место, стягиваю бюстье ниже. Рисую указательным пальцем три концентрических круга поверх сердца в попытке замедлить его безумный бег. Достаю из рюкзака темно-пурпурный кружевной кушак, одолженный в Малатесте, завязываю на талии, надеваю ожерелье из кристаллов горного хрусталя, убираю подвеску-лошадь под бюстье. Волосы закручиваю в тугой пучок, надеваю парик ручной работы, отдельное спасибо Серафине. От парика чешется кожа, длинные светлые волнистые локоны падают на плечи.
Я подвожу глаза жирной чернотой. Вижу тень Орена на моем лице, чувствую, как он выглядывает из моих зрачков. Я помню, как ему нравилось чистить зубы в темноте — он и меня заставлял, — какими огромными становились его зрачки, когда выключался свет. Меня они пугали: заглатывали зелень радужек, будто черные дыры, поглощающие свет.
Я моргаю — он исчезает.
Эта вечная часть пугает меня больше всего. Вечность смерти. Я чувствую, как меня раздирает между двумя мирами: плоти и воздуха, костей и пыли.
Я помню слова миссис Ким, моей учительницы физики в восьмом классе: «Мы никогда полностью не умираем, просто меняется материя, из которой мы состоим. Через миллиарды лет мы станем минералами, слоями осадочных пород и камнями, пищей для растений, для солнца, для воздуха. Если бы мы не умирали и наши тела не растворялись в земле, не было бы новой жизни».
Еще вещи из сундука в Малатесте: красные туфли на очень высоких каблуках, которые скрипят по скользкому бетонному полу, черная кожаная микро-мини, чулки в сетку.
Когда заканчиваю, я уже не я. И не она. Я кто-то еще — опять, — а мое истинное «я» спрятано под слоями тонального крема, под черной тушью и светлыми волнистыми волосами. Меня бьет дрожь, я кланяюсь шесть раз унитазу с отбитым краем (с трудом подавляя рвотный рефлекс), еще три — зеркалу.
Джульет возрождается. Новенькая, с иголочки.
Парень с сальными волосами, который сидит в гардеробе, отрывается от мотоциклетного журнала, едва я вхожу в вестибюль, обреченно оглядываясь. Его глаза округляются, он чешет затылок и кусает нижнюю губу, когда я прохожу мимо. В новом теле я не возражаю против того, что он таращится на меня. Я этим наслаждаюсь. Его глаза ползают по моему телу, как длинные пальцы. Он представляет себе, как я выгляжу без одежды. Голой. Думает о том, как он лапает меня. Он наклоняется вперед, смотрит, как я стою перед дверью и тук тук тук, ку-ку, потому что должна. Потому что есть некие ритуалы, без которых не может обойтись даже Джульет.
* * *
Я вхожу в клуб, прижимаюсь в стене, ожидая, пока глаза привыкнут к сумраку. Пурпурный свет, подводно-бархатная темнота. Везде там-тамная музыка, заводит на полную. К счастью, этой ночью клуб забит чуть ли не под завязку. Я заворачиваю рюкзак в куртку, последнюю прячу в углу.
Вспышка: высвеченные лица мужчин, не отрывающих глаз от сцены. Когда-нибудь они тоже умрут. Все до единого. Их галстуки будут болтаться на вешалке в стенном шкафу, пока кто-нибудь не приедет, чтобы отдать их в химчистку, а потом отвезти в местное отделение Армии спасения и оставить в пластиковом мешке перед дверью.
Мне нужно пройти в комнату отдыха, чтобы поговорить с девушками. Прямо сейчас. Но, всматриваясь сквозь темноту, я вижу, что в комнату отдыха мне не попасть. У коридорчика стоит верзила-охранник, похлопывает пальцами по бедру в такт музыке. Я поправляю парик, разворачиваюсь на каблуках и быстро иду в противоположном направлении. Это, возможно, он. Тот, кто мне угрожал, кто хочет меня убить. Даже в таком виде я, возможно, вызываю подозрения, шныряя в тенях.
Мне надо подумать. Впереди ВИП-зона, и, раз других вариантов нет, я иду туда. Чуть раздвигаю полы занавеса, заглядываю внутрь. Никого не увидев, проскальзываю в темный уголок, устраиваюсь позади столов, на которых стоят сверкающие пепельницы. Вдыхаю благоухающий одеколоном воздух, задерживаю его в легких. Пока не знаю, что делать дальше.
Я слышу голоса, доносящиеся из одной кабинки. Слышу обрывки фраз и стоны: «О-о-о-о-х-х», «Ничего лучше я никогда…», «Больше, если ты…» Только это. Ничего нужного.
Через минуту или две миниатюрная девушка с кудрявыми волосами, которую я видела раньше, выскальзывает из кабинки, банкноты торчат из-под подвязки на правом бедре. Я кланяюсь, моля Бога, чтобы она случайно не повернулась ко мне до того, как я закончу. Еще два раза. Три поклона — самое то.
— Эй! — шепчу я, отбив третий поклон. Она уже на пределе слышимости. Я выхожу из темноты угла. Она резко поворачивается ко мне лицом.
— Да? — Она переносит вес на левую ногу, наклоняется и поправляет купюры под подвязкой, чтобы они не выпали.
— Я тут новенькая, — говорю я. — Совсем новенькая.
Она выпрямляется, поправляет волосы.
— Ой, привет. Я Глория, — она выглядит дружелюбной. Деньги подняли ей настроение.
— Джульет, — представляюсь я. Мне надо поклониться, три раза, я проделываю это быстро, походя, в надежде, что она не придаст этому значения.
Но она придает.
— Ты в порядке? — спрашивает, прищурившись.
Мои пальцы летят к ногам, я вжимаю их в колготки.
— Все хорошо. Наверное, немного нервничаю. Я… я жду клиента.
— А-а, — тянет она. — Чтобы станцевать перед ним в кабинке? Или речь о танце на стуле?
— Гм-м. И о том, и о другом. — Я не уверена, что мой ответ несет в себе какой-то смысл, поэтому торопливо продолжаю: — Ты видела сегодня… Якоря? — Я шумно сглатываю слюну, с силой вдавливаю каблук в ковер.
— Якоря? — Она замолкает. Я замираю. — Я не знаю, кто это.
Сердце падает.
— Но я работаю здесь только пару месяцев, — добавляет она, пожимая плечами. — Знаю еще далеко не всех.
Портьера за моей спиной поднимается. Я наклоняю голову вниз, чтобы тень от волос накрыла большую часть лица. Лысый толстяк выходит из кабинки, улыбается Глории, проходя мимо.
— Увидимся на следующей неделе, Джон. Хорошего тебе отдыха на Ямайке! — Она подмигивает, когда он, лавируя между столами, идет к занавесу, отделяющему ВИП-зону, и исчезает за ним. Потом поворачивается ко мне, рука на тощем бедре. — Ты спрашивала других девушек? Они знают больше.
— Нет. Еще нет. Я… он говорил, что будет здесь, и я… я не хочу его упустить. — Я замолкаю, подыскивая нужные слова. — Это мой первый приватный танец. И других девушек я еще не знаю. — Я смотрю на ее голый живот, на маленькую, чуть выступающую пуговку пупка, на мускулистые ноги, на пурпурную бахрому блескучих стрингов. Перевожу взгляд на ее лицо. Губы у нее маленькие и на глазах слишком много туши.
Глория откусывает кончик ногтя, выплевывает его.
— Что ж, мне надо возвращаться, ты понимаешь, на сцену… но я могу спросить и дать тебе знать, пойдет?
Я киваю, и еще раз, и еще.
— Это будет чудесно.
Она широко улыбается.
— Я вернусь после номера на сцене, лады? И ты не очень нервничай из-за девушек — они отличные. Просто некоторых надо чуть погладить по шерстке, понимаешь?
Я наблюдаю, как она уходит, и возвращаюсь в темный угол, чтобы слушать, наблюдать и ждать.
Якорь. У любого посетителя клуба может быть такое прозвище. Словно они знают, что в какой-то момент им придется заметать следы… словно они знают, что в какой-то момент без этого никак не обойтись. Якорь. Прозвище пульсирует в моей голове в ритме гремящего техно, бьющего из динамиков. Приходи приходи приходи.
Время вокруг меня растягивается и сжимается, в темноте рождаются образы, возникают ниоткуда, уходят в никуда: мама, обнимающая меня перед тем, как я сажусь в автобус в мой первый день в шестом классе, в Саут-Бенде, штат Индиана. «Просто пойди в туалет, когда тебе понадобится сделать то, что ты делаешь, Ло, подними руку и скажи учительнице, что тебе надо в туалет». Светлячки, мы с Ореном ловим их, сажаем в банку с завинчивающейся крышкой, они излучают желтый свет. Комната Сапфир. Флинт. Барабанный круг. Крышки мусорных баков, найденный ритм. Смех. Его руки, тянущиеся ко мне над залитым кровью ковром. Пальцы. Плечи, кожа. Его кожа. Прикосновения его кожи; соль; земля; дубовая стружка. Трепещущая осина. Холод. Снег, хрустящий под ботинками Орена, высокие сугробы, в которых мы прямо-таки плаваем. Кладбище. Все идут колонной по одному, с опущенными головами. «Мама, я останусь здесь, я никуда не пойду». Папа учит меня плавать в бассейне в Канкаки. «Я рядом, Ло. Никуда не уйду, сладенькая. Я рядом».
