Ознакомительная версия.
? Нет, о нем говорить пока что преждевременно. Вы мне сами не простите, если я расскажу о значении этого значка именно сейчас. Я тогда испорчу всю интригу. На самом деле нам необходимо начать ab ovo,[31] как говорили древние римляне, и объяснить, что легло в основу шифрованной записки, ради чего она, собственно, была написана.
— Да, и при чем тут Гаурико? — подсказывает Марика, пытаясь выглянуть из-за профессора и выяснить, что делает Бальдр.
Да ничего он не делает: по-прежнему сидит с каменным лицом, неподвижно глядя в никуда. Марика видит его профиль и внезапно, совершенно не желая этого, вспоминает слова ненавистной Дамы с птицами: «В профиль вы не то архангел, не то Мефистофель…»
Да, в проницательности Варваре не откажешь. А Марика, получается, совершенно не знала своего любовника, своего возлюбленного, своего будущего мужа. Бальдр всегда был таким ласковым, таким ровным, Марика в его объятиях напрочь забывала о том, что этот изящный, веселый, любезный, страстный, неожиданно интеллигентный человек — на самом деле боевая машина для убийства. Профиль Мефистофеля или архангела? Да, верно… Бальдр оказался куда сложнее, чем его представляла себе Марика! Сложнее, глубже. Она его недооценивала, но теперь в нем открылись пугающие свойства. Лучше бы ей не знать о сложной натуре Бальдра! Лучше относиться к нему с прежней снисходительностью, как к солдафону! Но прошлого не вернуть, Марика не сможет забыть того, что происходило на ее глазах в комнате, похожей на птичью клетку, с разноцветными сполохами на потолке, которые отбрасывал хрустальный шар! Или сможет? Или со временем она вообще забудет эту ведьму с птицами? Кстати, что-то еще говорила ведьма о Бальдре, что-то такое же страшное и нелепое… А, вот: «У вас улыбка жертвы вечерней!» Ну, это полная чушь. Бальдр — не жертва. Он тот, кто приносит людей в жертву войне.
Однако что-то Марика отвлеклась и не слушает Торнберга. Лучше слушать его, чем предаваться мучениям разбитого сердца. Но, может быть, все еще наладится? И сердце не разбито, в нем появилась всего лишь небольшая трещинка?
— Вы знаете, что произошло в Париже в ночь на 23 августа 1572 года, — говорит Торнберг. — Безжалостное убийство людей, которые отличались от других только тем, что иначе молились. Страшной смерти были преданы даже беременные женщины и невинные младенцы. Все началось с убийства их лидера, адмирала Колиньи, в ночь перед праздником святого Варфоломея. Резня продолжалась наутро и длилась еще несколько дней — причем не только в Париже, но и в других городах. По некоторым данным, погибло около сотни тысяч человек. Причину этого кровавого безумия тщатся понять многие поколения историков. Как они уверяют, даже казни Митридата не могут идти в сравнение с жестокостью Карла IX и Екатерины, а также молодых принцев, потому что другие государи направляли свою жестокость против людей, не желавших признавать их государями, а здесь король выступил против своих же граждан и прирожденных подданных, которые подчинялись ему в силу вассальной верности. Проще всего, конечно, это можно объяснить самой обычной религиозной нетерпимостью, тем более что вражда вызревала уже давно. История Франции насчитывает множество кровавых стычек католиков и гугенотов, и непримиримые стороны подчас находились буквально в одной постели, как, например, принцесса Маргарита и Генрих Наваррский, будущий король Генрих IV. Правда, ему была предоставлена возможность обратиться в католическую веру, и эту возможность он использовал, ибо Париж, по его мнению, стоил мессы, но других гугенотов по большей части убивали, даже не дав им шанса на спасение. А ведь, казалось бы, Господу Богу угодна не смерть, а обращение заблудших душ в истинную веру! Это право дается даже дикарям. Почему же тогда столь безоговорочно обрекли на уничтожение гугенотов?
Меня всегда интриговала абсолютная нелогичность, бессмысленная жестокость этой, с позволения сказать, карательной акции. Она напоминала гигантское жертвоприношение… Но во имя чего? Во имя самого процесса пролития крови?
Едва начав знакомиться с историей Варфоломеевской ночи, я готов был признать, что да. Но потом я углубился в рукописи — свидетельства очевидцев, участников резни и чудом спасшихся жертв. Они единогласно, хотя и с неравной степенью откровенности, утверждают: все мужские трупы гугенотов этой ночью и в последующие дни были оскоплены. Причем отрезанные гениталии (еще раз pardon, mademoiselle!) мертвецов исчезли. О, конечно, существует масса средневековых поверий о том, что отрезанный знак мужского достоинства врага повышает эротическую силу его победителя. Старухи-знахарки с упоением рекомендуют бессильным мужчинам пить некие безумные настойки из… и вновь pardon, trois fois pardon,[32] mademoiselle! А лучше давайте я извинюсь заранее, вперед, за все оптом, Марика, за все те непристойности, которые я вынужден буду произнести, потому что без них невозможно обойтись в моем рассказе, а вы дадите мне индульгенцию! — неловко усмехается Торнберг. — Да, об этих рецептах неловко говорить разумным, цивилизованным людям, однако нельзя отрицать то, какое огромное значение придавалось во все века и у всех народов детородным органам. Мужское семя считалось воплощением и источником жизненной силы. Каббала утверждает, что в семенниках «собрано все масло, достоинство и сила мужчины со всего тела». Согласно древней индийской мифологии, в семени содержится сущность всякой твари Божией, в том числе и человека. Именно поэтому у многих народов кастраты считались неполноценными, ущербными существами. Ветхий Завет утверждает: «У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне». Оскопить мужчину значило лишить его символа власти и жизни! Отрезанный детородный орган поверженного врага считался почетным воинским трофеем у многих народов. Так что североамериканские индейцы, снимавшие у врагов скальп, могут считаться удивительно благопристойными дикарями. А всеми чтимый библейский герой Давид преподнес своему царю крайнюю плоть двухсот убитых филистимлян… Однако во время того события, о котором я веду речь, ни один мужчина не приложил руку к надругательству над трупами. Мужчины просто убивали одного гугенота — и шли убивать другого. Однако к местам убийств, словно вороны к полю смертельной битвы, влекомые запахом крови и мертвечины, собирались какие-то женщины в черных плащах. Именно они проводили страшные операции над убитыми гугенотами, прятали кровавую добычу в складках своих плащей, а потом шли дальше, искать новый труп для оскопления. Я вижу брезгливость на вашем лице, Марика, но что ее вызвало? То, что женщины были столь жестоки, что их влекло к коллекционированию таких странных предметов ? Ну что ж, вспомните саму королеву Маргариту Наваррскую, столь живописно описанную Дюма-отцом: у нее был пришит к изнанке юбки карман, в котором она хранила высушенные сердца своих любовников. Учитывая любвеобилие этой королевы и ее репутацию, карман, должно быть, пришивался о-очень большой! Впрочем, оставим в покое королеву Марго, вернемся к Варфоломеевской ночи. Кто они были, эти женщины с ножами, эти жрицы осквернения трупов? Их действия производят впечатление очень четко организованных, направляемых единой волей, подобно тому, как действия воинского подразделения направляются волей своего командира… Да, в то время существовало некое объединение женщин, которое было спаяно поистине железной воинской дисциплиной и по-военному подчинялось воле командира. Это объединение называлось «летучим эскадроном любви». Именно благодаря его созданию Екатерина Медичи получила прозвище великой сводницы королевства, или Матроны. В наше время ее назвали бы бандершей…
«Летучий эскадрон любви» состоял из двухсот фрейлин королевского двора, по выражению современников, «разодетых, как богини, но доступных, как простые смертные». С помощью свиты своих фрейлин королева атаковала и побеждала самых грозных противников: «летучий эскадрон» был ее политическим орудием. Как выразился современник Екатерины мемуарист Брантом, никогда — ни до, ни после — постель не играла на политической сцене такой важной роли! Прелестные девицы (ну, девицами их можно назвать, только обладая очень большим чувством юмора!) вытягивали из мужчин любые сведения, необходимые королеве, или оказывали на них нужное ей влияние. Они штурмовали постели королей и принцев, иностранных дипломатов и министров, знаменитых полководцев и отцов церкви. Фрейлины были столь соблазнительны, что могли зажечь огонь в ком угодно, причем особо талантливым из них удавалось разжечь не только вожделение, но и воспламенить сердце мужчины. Из любви к красотке Руэ (так обычно называли Луизу де Лаберодьер де Сурж и д’Иль Руэ) Антуан Наваррский, один из лидеров гугенотов, перешел в католичество, хотя его жена Жанна д’Альбре носила прозвище «жемчужина среди государынь» и была оплотом протестантской веры. Изменив веру, король Антуан даже сражался в рядах католиков против своих бывших собратьев. Глава протестантов адмирал Колиньи писал в одном из своих писем: «Он весь во власти Венеры. Матрона, которая очень искусна в этой игре, отыскала в своем гареме девушку, которая смогла поймать в сети душу нашего человека». Вслед за ним настал черед принца Конде. Его атаковала еще одна ударная боевая единица «летучего эскадрона» — Изабель де Линней. Под ее влиянием Конде подписывал мирные договоры, выгодные только католикам, готовился воевать против своих единоверцев-англичан, так что английский посол сэр Томас Смит сообщал о нем в Лондон: «Конде — это второй король Наваррский, он увлекся женщинами и вскоре будет противником Богу, нам и самому себе». Правда, Конде нашел в себе силы расстаться с Изабель. Разумеется, Екатерина Медичи больше всех гугенотов ненавидела адмирала Колиньи, которому был известен секрет Гаурико. Колиньи, кстати, стал первой жертвой Варфоломеевской ночи. Он был убит в доме, в котором остановился на время свадьбы Генриха Бурбона и Маргариты Валуа. По странной случайности он жил там без всякой охраны. Слуги размещались отдельно, по соседству. И потом те, кому удалось остаться в живых после Варфоломеевской резни, в один голос уверяли, что адмирал ничего не имел против того, чтобы поселиться в таком маленьком домике. Он очень оберегал свое уединение… хотя мелькали слухи, что это было уединение вдвоем. Сохранились также намеки на то, что Екатерина очень мечтала сбить неуступчивого, фанатичного гугенота с пути истинного, для чего поочередно подсовывала ему своих красоток. Однако Колиньи никак не попадался в расставляемые ему сети. И тогда Екатерина решилась пожертвовать ему драгоценнейшую из своих жемчужин: Мари-Поль де Лион, молодую женщину, которую называли за ее обворожительность новой Клеопатрой, за ум и образованность — второй Маргаритой Бургундской, за неженскую отвагу, дерзость и неуступчивость — подобием Ипполиты, царицы амазонок. Есть сведения, что Колиньи не устоял перед Мари-Поль. Именно ради свободного общения с этой женщиной он и выбрал маленький отель «Дю Бетизи», где они могли проводить время с Мари-Поль только вдвоем. Только вдвоем они и были, когда в отель «Дю Бетизи» ворвался герцог де Гиз, предводитель католиков, жаждущий смерти адмирала.
Ознакомительная версия.
