Эдуард Фикер - Современный чехословацкий детектив [Антология. 1982 г.]

Он согласился. Само собой разумелось, что с нами поедет и Карличек. Тем временем Трепинский организует все нужное для завтрашней операции на вилле Коларжа. Более подробное распределение заданий я оставил за собой.

— Только берегитесь комаров и всяких мух, — пробормотал Скала. — Иногда ведь из них делают слонов…

Гонзик Тужима — ему давно полагалось быть дома, у своих тетушек, — самоотверженно готовил нам кофе и бутерброды; он же ответил на телефонный звонок и позвал Скалу к аппарату в соседней комнате. Скала вышел туда, и через минуту мы вздрогнули от его громкого, почти угрожающего:

— Что-о?!

Мы все так и замерли. Скала быстро вернулся, но остановился на пороге кабинета.

— Скорей! У Гадрабы сердечный приступ, его увезли на «скорой». Он умирает и хочет сделать важное признание.

Я вскочил.

— Его положили в отдельную палату?

— Господи, надеюсь, это-то он сообразил! — И Скала завращал глазами.

— Кто сообразил?

Мы уже выходили из отдела.

— Да Карличек же! — со злостью ответил Скала. — Это он у Карличека рухнул! Карличек вызвал «скорую»! От Карличека в этом ателье сплошные инциденты, и он за это поплатится!

Наша машина мчалась с недозволенной скоростью. По дороге Скала ворчал:

— В ателье прямо будто молния ударила… Все разметала! Очкастая молния! Только с Бочеком еще ничего не случилось, но и его, пожалуй, ничто не спасет от Карличека!

Карличек уже ждал нас у ворот больницы. Он вскочил на сиденье рядом с шофером и, захлопнув дверцу, крикнул:

— Въезжайте в ворота! Я все устроил!

— Оно и видно, — чуть ли не с угрозой буркнул Скала.

Мы въехали в больничный парк. Карличек показывал, куда сворачивать; так мы добрались до одного из дальних корпусов. Карличек ворвался в дверь — мы едва поспевали за ним — и взлетел по лестнице.

В длинном коридоре у одной из белых дверей нас ждали два сотрудника. У одного висела на ремне через плечо большая кожаная сумка. Поодаль прохаживался молодой врач в белом халате, с сигаретой в зубах. Выбросив окурок в плевательницу, он подошел к нам.

— Дважды впадал в коматозное состояние, — сказал он. — Придется вам немного повременить.

— Надеюсь, похоронами не пахнет? — печальным тоном спросил Скала.

Врач пожал плечами, и Скала накинулся на Карличека:

— Видите?! Доктор плечами пожимает… Что вы теперь скажете?

— Товарищ надпоручик, — вполголоса, проникновенно ответил тот. — Все равно рано или поздно этот вопрос надо было задать Гадрабе. Он сильно нервничал после всех событий в ателье, и это его доконало. Представьте, если б это случилось с ним на допросе у нас в отделе? Что бы тогда о нас…

— О чем вы его спросили?!

— Ну… Почему он солгал.

— И что он?

— Впал в глубокую кому номер один.

— И вы ничего от него не добились?

— Только вздоха.

Скала поджал губы. Он с трудом заставлял себя говорить тихо.

— Нечего сказать, умеете вы допрашивать…

— Ему сделали укол камфары и дали валерьянки. Это спасет его жизнь.

— Что будет скорее вашим счастьем, чем его.

Врач заглянул в палату, поманил нас рукой: можете войти. Сам он остался в коридоре.

В светлой палате стояли четыре койки. Три из них пустовали, на четвертой возлежал Юлиус Гадраба, сложив руки поверх одеяла и закрыв глаза. Здесь его раздели, расстегнули на груди рубашку.

Он был чуть бледнее обычного. Медленно поднял веки, услышав, что мы вошли. Глаза мутные, словно бесцветные.

— Вам уже лучше? — спросил Скала.

Наш сотрудник раскрыл кожаную сумку и включил магнитофон. Второй сотрудник приблизился к кровати с микрофоном в руке.

— Кончено… — Гадраба заговорил, не сразу собравшись с силами. — Завтра меня уже не будет… — Он словно боялся шевелить губами. — Говорил я, у меня слабое здоровье… и никто не…

Ему в самом деле было сейчас очень плохо. Казалось, даже пульса нет.

— Что вы хотели нам рассказать? — очень мягко спросил Скала.

— Правду… Как умирающий… — Гадрабе явно было жалко себя. — Все это я сделал ради Бедржиха… Он был хороший, несчастный…

— Что же вы сделали?

— Помог его сыну… бежать за границу…

— Как и чем?

Гадраба не ответил. Он замер, вперившись взглядом в потолок.

Я отстранил человека с микрофоном, двумя пальцами оттянул нижние веки Гадрабы. Они вернулись на место, как на пружине.

— Доктора! — обернулся я.

Карличек открыл дверь, я вышел. Молодой врач быстрым, но бесшумным шагом подошел откуда-то из глубины коридора. В руке он держал шприц иглой кверху, на которую была надета ампула.

Он бросил на Гадрабу беглый взгляд.

— Третья кома, — пробормотал он. — Подождите в коридоре.

Мы подчинились.

— Все ясно, — проворчал Скала, когда мы закрыли за собой дверь палаты. — Он и впрямь умирает, а умирающие не лгут. Теперь я скажу вам кое-что. Нельзя найти в могиле того, кто разгуливает по Западной Германии.

Скала еще продолжал в ярости вращать глазами, когда из палаты вышел врач с пустым шприцем.

— Скоро будет в порядке.

— А что с ним, собственно? — осведомился я.

— Тяжелая ипохондрия самовнушения. Мы его хорошенько обследуем, но думаю, ему обязательно надо лечиться у психиатра. Душевные состояния сильно влияют на физическое. Воля человека может оказывать положительное воздействие, но этот пациент воздействует на себя отрицательно. Я заметил это при первом же осмотре. Тот, кто постоянно боится, подозревает в себе развивающуюся болезнь и опасается ее, может до такой степени ослабнуть, что сам себя доведет до катастрофы.

— Он считает себя умирающим, — заметил Скала.

— И вполне оправданно.

— Вы хотите сказать, с субъективной точки зрения? Тогда, пожалуйста, не разубеждайте его пока. Нам нужно всего пятнадцать минут. А потом можно дать ему отдых — до тех пор, пока не переведем его в следственную тюрьму.

— Ну, мы его так скоро вам не отдадим, — сказал врач.

Вскоре Гадраба произнес с вялым удивлением:

— Я еще жив?

— Пока да, — ответил Скала, не решаясь подать ему надежды, — Не считайте нас ангелами божьими.

И Гадраба медленно, постепенно поведал нам следующее.

Отчаявшийся Бедржих Фидлер наговорил ему, будто Арнольд совершал акты государственной измены, пользуясь своим фотоаппаратом и кинокамерой-зажигалкой, и что ему необходимо бежать за пределы республики, к английским друзьям отца. Его уже разыскивают. Но для бегства не все еще готово, Арнольд скрывается. И Бедржих Фидлер умолял Гадрабу помочь Арнольду, дав ложное показание, что тот заходил в ателье, чтоб навести нас на ложный след…

— Когда он вас об этом просил, пан Гадраба?

— В пятницу… В прошлую пятницу был об этом разговор…

— А где был тогда Арнольд?

— Не знаю. И не хотел знать. Я сделал это не ради Арнольда. Отца пожалел. Бедржих говорил, не переживет он арест сына…

По лицу Гадрабы, постаревшему с тех пор, как я видел его в последний раз, скатились к вискам две тихие слезы, без малейшего всхлипа.

— И все равно он умер… А я последую за ним…

Карличек тихо выскользнул в коридор, он шепнул врачу одно лишь словечко;

— Хнычет…

На что тот ответил:

— Ничего. Только пускай поскорее заканчивают.

А мы и закончили. Ничего существенного Гадраба больше не имел сказать. С подробностями же можно было не торопиться.

Врач не входил в палату потому, что Гадраба не выносил его присутствия — боялся. И без сознания он сопротивлялся бы любым средствам помощи, тем более уколам. Провожая нас, доктор сказал:

— Он сам обострил кризис. Посмотрим, не понадобится ли ему клиническое лечение. Пока оставим у нас, пусть успокоится. Положим к нему в палату одного-двух пациентов жизнерадостного характера. Главный врач сам займется этим случаем. Пригласим консультантов… Конечно, было бы лучше, если б вы пока воздержались от дальнейших допросов.

Он попрощался с нами у выхода.

— Нда-а, — задумчиво протянул Скала, когда мы вышли. — Похоже, Бедржих-то Фидлер и Гадрабу обманул.

Пойдемте, Карличек! Возьмемся за этот газовый счетчик…

Я взглянул на часы.

— В четырнадцать ноль-ноль едем на дачу. Гадраба сделал признание, которое дает нам право на обыск. Пожалуйста, разделите ваших людей. Я подожду у себя.

В отделе у меня накопилось много дел. Ждала группа, назначенная для завтрашней операции. Надо было хорошенько объяснить людям их задачи.

Гонзик Тужима все еще не ушел домой. Когда я ему за это попенял, он ответил, что, поскольку в отделе аврал, он еще и обед мне принесет.

— У кого есть зеркало?

Зеркала ни у кого не оказалось. Досадно. Я хотел посмотреть, видны ли еще на моем лице следы комариной пристрастности.