Ознакомительная версия.
– Ну да, конечно… милиция всегда старается. Марту убили, пусть девочка и была хамовата, неуправляема совершенно, но все-таки не чужая. И что милиция? Или вот недавнее нападение на Любашу. Нашли они кого-нибудь? – Выдав эту фразу, Евгения Романовна вернулась к прерванному занятию, журнал она перелистывала неторопливо, старательно рассматривая каждую страницу.
А я думала о том, что и для нее смерть Ивана Степановича выгодна. Теперь Игорь разведется, и Евгения Романовна получит возможность контролировать Ольгушкины деньги… Евгения Романовна наблюдательна, особенно во всем, что касается чужих недостатков. Евгения Романовна умна и рассудительна. Хладнокровна. Способна убить?
Вполне.
– Все-таки вы, наверное, неважно себя чувствуете. – Тонкий голос тетушки Берты вывел из задумчивости. – Вы поразительно бледны. Может, лучше вернуться в дом, отдохнуть?
Свадьба состоялась в январе, нарочито пышная и совсем безрадостная. В летящем мареве белого снега, в хитросплетении морозных узоров, в многоцветии нарядов Настасье виделась насмешка, будто некто свыше пытался предупредить, предостеречь от беды.
Не вышло. Серебряное кружево на белом шелке платья, холодное зимнее золото волос и ясный взгляд. Лизонька хороша и счастлива. Нет, Настасья не завидовала, скорей сочувствовала, но вряд ли кто поверит в искренность ее сочувствия.
– Вы очаровательны, – сказал Серж… или Анатоль… Алексей? Имена ускользали, сливаясь в один сплошной круговорот лиц, одинаково невыразительных и одинаково вежливых.
Очаровательна? Быть может… здесь много зеркал и много отражений, одно из которых – Настасьино, верно, вон та девушка в пышном платье лиловой парчи, ткань тускло мерцает, подчеркивая неестественную белизну кожи, черные волосы уложены в высокую прическу, тонкокостное большеглазое лицо и отрешенный взгляд…
– Не стоит увлекаться зеркалами. – Отражение Дмитрия вынырнуло из черного стеклянного сумрака, заставив девушку в лиловом платье испуганно вздрогнуть. – Разве ночь нуждается в том, чтобы видеть себя со стороны…
– Я помню, ночь – отражение дня. Но видимо, вам на свету привычнее. – Резкий тон в большей степени удивил саму Настасью, нежели Дмитрия. Тот улыбнулся и, предложив руку, приказал:
– Смею претендовать на этот танец…
Музыка кружила злыми голосами скрипок, а тени на паркете повторяли сложные фигуры танца заученно и резко, словно стремясь показать, что действие сие не доставляет им ни малейшего удовольствия.
Шаг, поворот… избежать взгляда… прикосновения… поклон и улыбка… снова поворот. Выверенные па механических кукол, как в той шкатулке, которую отец привез из Дрездена… фарфоровая пара из придуманного мира.
Скорей бы тишина… вырваться из танца, уйти от вежливо-холодных рук. Нельзя. Неприлично. Чужие взгляды выдают любопытство… Лизонька ее возненавидит. Наверное.
– Благодарю.
Ткань перчатки слабая защита, касанье губ и пальцы Коружского, легко и незаметно для посторонних сжимающие Настасьину руку.
– Теперь вы похожи на птицу… печаль вам к лицу. Признаться, счастлив тем, что отныне мой дом станет и вашим… но вы могли бы улыбнуться.
– Как скажете. – Настасья вежливо улыбнулась. – Но разве вы не видите, невеста заскучала…
– Ревнуете? – Дмитрий отпустил руку. – Ревность – один из признаков любви… я рад.
– Увы, я не могу сказать того же…
Той ночью вернулись кошмары, не огонь и не вода, но беспроглядная, бескрайняя чернота… и чей-то внимательный взгляд, в котором Настасье виделось раздумье.
Левушка долго мучился, не зная, стоит ли рассказывать Петру о неудачном походе на болота, но больше рассказывать было не о чем – Бехтерины упорно игнорировали Левушкины попытки завязать знакомство, встречали вежливо, но столь же вежливо торопились выставить за порог, отговариваясь занятостью и трауром.
Петр приехал сам, без предупреждения, от него за версту несло усталостью и раздражением, которое он пытался сдерживать, но оно, несмотря на все усилия, прорывалось в жестах, в голосе, в самой манере говорить. И Левушка вновь ощутил себя никчемным и бесполезным, оттого и поспешил оправдаться, доложив и о находке, и о ночной прогулке Александры.
– Психи. – Петр бросил кожанку на стул. – Нет, ну натуральные психи, ни одного нормального человека в семействе. Играет он… знаю я эти игры… сначала играют, потом, заигравшись, перестают понимать, когда уже и не игра совсем… слушай, дай попить чего холодного, а то пока доехал, вымок весь. Жара.
Жара, еще не летняя, но уже ощутимая, до капель пота на шее и постоянной жажды. Ледяной квас Петр пил крупными глотками, отчего кадык на шее нервно дергался, и Левушке казалось, что коллега вот-вот подавится. А тот допил, поставил пустой стакан на край стола и, вытерев губы ладонью, повторил:
– Нет, ну психи же. Я в дела этой семейки за эти дни по самое не хочу влез… помнишь, ты про жемчуг упоминал? Ну так вот, фальшивый он, потому как долгов у тетки немерено.
– Откуда?
– Откуда узнал или откуда долги? Узнавать особо нечего, когда деньги со счета уходят спустя сутки-трое после поступления, это о чем-то да говорит… потом вызвать в прокуратуру, нажать немного и пожалуйста, очередная страшная тайна. Суеверная она, ну, тетка, – объяснил Петр. – К гадалке одной ходит, а та ее крутит по полной программе, и серьги жемчужные, один в один, как ты описывал, у этой гадалки в ушах. Мошенница, конечно, наплела про семейное проклятие и взялась карму чистить. Уже год как чистит… я покурю, ты не против?
Левушка кивнул. Ему было жаль суетливую, немного нервозную Берту, которая так благодарила за найденную серьгу и напоила чаем. А Петр, откинувшись на спинку стула, закурил. Дым он выдыхал тяжелыми густыми клубами, почти как паровоз из старых фильмов, но говорить дальше не спешил. И только когда от сигареты осталась едва половина, нарушил молчание.
– Мария Бехтерина… феминистка, независимая дама, вице-президент клуба «Свободные женщины»… владелица журнала «Твой выбор». Любовнику мадам семнадцать лет, студент… за учебу платит она же, равно как и за квартиру, прибавь сюда автомобиль, шмотки, отдых и прочие радости за чужой счет. А мальчику мало… вот журнал умер от недостатка финансовых вложений, да и самой ей денег катастрофически не хватает. Плюс репутация вот-вот полетит к чертовой матери… а всего-то и надо, что немного – ну по меркам Бехтерина-старшего – денег. Чем не причина?
Петр раздавил окурок о тарелку, которую Левушка использовал вместо пепельницы. Странно, но нервную, агрессивную и колючую Марию тоже было жаль, даже больше, чем Берту.
– Или вот Люба твоя… знаешь, что у нее тоже проблемы? Серьезным людям денег должна была, много денег… вляпалась в какую-то авантюру.
– Она не имела возможности убить. – Левушке была неприятна сама мысль о том, что Любашу можно подозревать.
– Не имела, – охотно согласился Петр. – Она другим путем пошла. Не созналась тебе? Ну да, конечно… этак всю романтику отношений попортить недолго. Уж не знаю, случайное было у вас знакомство, или нарочно подгадала, только…
– Что «только»? – затянувшаяся пауза нервировала неопределенностью, инстинкт подсказывал, что лучше бы не уточнять, не влезать в это дело, отступить, пока есть такая возможность. А разум требовал обратного.
– Характер ранения у нее специфический… ну помнишь анекдот про то, как споткнулся и на нож упал? Вот она и упала. Это почти сразу сообразили, вот только нож-то не нашли, да шишка на голове присутствовала. Ты не представляешь, сколько у меня эта стерва сил отняла! И ведь до последнего упиралась.
– Я не понимаю…
– Лёв, я сама не понимаю, как получилось, – Любаша сидела на кровати, прижимая к животу коричневого плюшевого медведя. – Ну тогда показалось, что выход, что если малой кровью, то… я квартиру продала, я все, что могла, продала… я рассчиталась, честно, иначе они бы убили.
Она старательно отводила взгляд, и Левушке в этом чудилось дополнительное признание вины. А он ведь не поверил, уж больно сказочно все это выглядело в изложении Петра. И в Любашином тоже сказочно, вот только сказка некрасивая, неправильная.
– Лёв, ну прости меня, пожалуйста… я ведь не специально, точнее, специально, но не совсем, чтобы так, – она вздохнула, видимо, окончательно запутавшись в собственных рассуждениях. – Я с ума сходила в этом дурдоме, еще немного, и вместе с Ольгушкой в психушку, еще подумала, что Дед бы психушку оплатил. А потом сразу как-то и мысль пришла… вот если бы на меня напали, он бы испугался и денег дал бы… на квартиру, а может, и больше. Сначала я хотела просто попросить, объяснила бы, но он за Марту разозлился, хотя при чем тут к Марте я? При чем мы все? – Она растерянно погладила медведя, в желтых стеклянных глазах которого Левушке чудился укор, дескать, чего это он требует от несчастной больной девушки, неужто не видит, как ей плохо.
Ознакомительная версия.
