или попыталась напасть на вас, я бы взяла ее с поличным. Терехова очень зла на вас, но дальше слов пока дело не дошло. Мораль я вам не читаю, сами понимаете, что клевета – скверная штука. Вероника справедливо рассердилась на вас, будет лучше, если таких ситуаций вы станете избегать в дальнейшем. Себе же врагов наживете!
– А я сама разберусь, что мне надо делать, а что нет! – взвилась Альбина. – Не маленькая, а вы мне не мать, чтоб учить!
– Дело ваше, – пожала я плечами. – Поступайте, как знаете. Пойдемте на ужин, мы уже на десять минут опоздали…
Карбышева молча пошла в сторону столовой, я не отставала от нее. Пускай сердится на меня сколько угодно, но я не жалела, что не вмешалась в разговор Альбины и Вероники. В этой ситуации я была на стороне Тереховой, Карбышева и в самом деле совершила подлость. Но опять-таки, я здесь не для того, чтоб наставлять Альбину на путь истинный. Раз она так уверена в своей правоте, пускай, со временем девушка на своем горьком опыте убедится, что подобные поступки лучше не совершать.
Альбина села за столик со своими одногруппницами. Я видела, как Вероника демонстративно отодвигает тарелку с едой и, взяв кефир, уходит из столовой. Похоже, Терехова объявила моей клиентке холодную войну.
Алиса и Ксюша с изумлением взглянули на Веронику, однако та не стала объяснять причину своего ухода, молча выбежала из столовой на улицу.
Я вышла вслед за Вероникой. Пока Альбина в столовой, в окружении кучи людей, вряд ли на нее кто-то нападет, преступник не отважится совершить такую глупость. Терехова не ушла в корпус, она молча курила рядом с урной, ожесточенно стряхивая пепел с сигареты. Я подошла к ней.
Вероника подняла на меня глаза и тихо проговорила:
– Простите, я не намерена сейчас давать интервью. У меня не слишком удачный день.
– Я и не собиралась вас расспрашивать… Точнее, нет, вопросы у меня есть, но к статье и репортажу они не относятся. Я слышала ваш разговор с Альбиной, если то, что вы говорили – правда, Карбышева поступила очень некрасиво. Вы уверены, что она говорила с вашим преподавателем и сообщила ему ложные сведения?
– Да, в этом я уверена, – кивнула Вероника. – Еще во время учебного семестра я стала замечать, что Федор Алексеевич подчеркнуто грубо со мной общается, критикует, придирается. Я не понимала, в чем причина такого отношения – ведь я выполняла все задания, не пропускала пар, словом, вела себя как образцово-показательная студентка. Но что бы я ни делала, все было плохо, и дошло до того, что я буквально заставляла себя ходить на пары по рисунку и живописи… Сами понимаете, что когда преподаватель по специальностям так себя ведет, учиться крайне трудно. Но пришлось наступить на горло собственной песне, я не собиралась отчисляться из училища, другого шанса выучиться на факультете живописи у меня все равно не будет. Только теперь я в училище ходила не с удовольствием, как раньше, и пыталась отвлечь себя от невеселых мыслей всем, чем только можно. А сегодня узнала, в чем причина такого ко мне отношения. Оказывается, Альбина наговорила Федору Алексеевичу, что я считаю его второсортным преподавателем, хочу учиться у Марины Глебовны… Но этого в жизни не было! Да, мы разговаривали с Ирой на эту тему, она говорила, что, возможно, со второго курса у нас будет другой ведущий педагог. Я сказала, что не хочу переходить к другому преподавателю и меня все устраивает. Альбина в тот момент находилась в мастерской, она прекрасно слышала мои слова. Карбышева попросту подставила меня, а Федор Алексеевич ей поверил, он всегда хвалил Альбину за ее работы, хотя что в них хорошего, я не понимаю. Но это мое субъективное мнение, мне не нравятся ни наброски Альбины, ни ее этюды… Теперь я не знаю, что делать, если и на втором курсе будет твориться такое, то мне придется либо в другую группу переводиться, либо брать академический отпуск…
– А откуда вы узнали, что Альбина вас оклеветала? – поинтересовалась я.
– Ко мне подошла студентка Марины Глебовны, Олеся, – пояснила Вероника. – Она спросила, правда ли, что я хочу, чтобы у нас вела их преподаватель. Я удивилась, поинтересовалась у нее, откуда такая информация. А Олеся сказала, что случайно услышала разговор Альбины и Федора Алексеевича, но никто из ее группы не в курсе, что Марина Глебовна собирается взять еще и живописцев. В общем, она хотела у меня узнать подробности, ведь если Марина Глебовна возьмет нашу группу, то Олесину будет вести другой педагог, а сама Олеся от этого не в восторге. Я тогда и поняла, что происходило во втором семестре и почему Федор Алексеевич так злился на меня. Но боюсь, мне он не поверит, если я начну оправдываться. Даже слушать не станет!
– А вы попробуйте с ним поговорить, – посоветовала я. – Нужно решать этот вопрос, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше!
– Знаю, но боюсь, тут ничего не исправишь, – проговорила Вероника. – Да и как начать разговор – не знаю. Никогда бы не подумала, что Альбина может так со мной поступить. Я ведь ей ничего плохого не делала, сперва даже думала, что мы будем с ней подругами! Осенью вместе ходили рисовать, общались хорошо… А потом, когда Федор Алексеевич стал хвалить меня за работоспособность, Альбина начала со мной конфликтовать, спорить. Я не понимала, в чем дело, да и мне, признаться, было без разницы, общается со мной кто-то или нет. Единственной моей целью является научиться рисовать так, чтобы мне самой нравились мои работы, а межличностные отношения меня не особо интересуют. Но я не учла тот факт, что мне придется находиться в социуме, а в нем встречаются такие вот Альбины Карбышевы, которые что угодно сделают, дабы самоутвердиться. Из-за ее выходки я уже не могу спокойно рисовать, как раньше. Вчера даже со злости разорвала картонку, на которой пыталась сделать этюд – ничего не получалось…
– То есть вечером, когда мы приехали, вы сделали два этюда? – уточнила я.
Вероника неопределенно пожала плечами.
– Если это можно так назвать… Решила сперва на картонке нарисовать, но потом меня начал злить мой этюд. Не получалось так, как хотелось. Я стирала влажной салфеткой краску, потом совсем не выдержала, взяла
