— Да,— сочувственно произнес Владимир Иванович.— Гнилое дело тебе подвалило, майор. Ладно, работай. Если узнаю что-нибудь для тебя полезное, то сообщу. Но и ты тоже меня в курсе держи.
Мы с Паном вернулись в машину — он сел за руль, а я рядом с ним — и поехали в сторону города, но, когда мы доехали до поворота на «Сосенки», он остановился и, не оборачиваясь, спросил:
— Ну?
Внезапно сзади меня раздался мужской голос, я даже вздрогнула от неожиданности и сначала дернулась, чтобы посмотреть, кто там, но потом решила, что этого лучше не делать.
— Ну... Вы позвонили и мы стали Сидора ждать. Ждем-ждем, а его все нет. А тут один из наших огонь в стороне шоссе увидел. Мы рванули туда, а там костер настоящий в овраге и крик просто нечеловеческий стоит. Я людей туда не пустил — ведь в любой момент рвануть могло. Позвонил на КП, а они уже ментов вызвали. Вот и все,— закончил свой доклад чей-то бесстрастный голос.
— На дороге или около что-нибудь подозрительное или необычное было? — все также, не поворачивая головы, спросил Владимир Иванович.
— Нет. Никого и ничего,—лаконично ответили сзади.
— Вот что, пройдитесь-ка вдоль грунтовки, с людьми поговорите, может быть кто-то что-то видел. Любую информацию, какой бы незначительной она ни показалась, докладывать немедленно. Все понял?
— Ясно,— и сзади послышался хлопок закрываемой дверцы.
— Что скажешь? — спросил меня, трогаясь с места, Пан.
— Только одно — Ирочка ко всему этому непричастна. С того момента, как я ее из архива забрала, она никому ничего не говорила и ни с кем не встречалась,— твердо заявила я.— И вряд ли это кто-то из работников архива... Если бы так, то они гораздо раньше Костровой что-то похожее на это аутодафе устроили... Ой, Владимир Иванович, а это не могут быть Малыш с Карлсоном?
Вдруг они по собственной инициативе решили за справедливость бороться?
— Никогда,— уверенно сказал Панфилов.— Они никогда ничего не сделают без приказа Наумова. А тот, учти это на будущее, хоть и косит под недоумка и пьяницу, умен, как бес, и никогда, даже из самых лучших побуждений, не сделает ничего по отношению к Семье, не согласовав это со мной, потому что знает, чем это для него может закончиться. Поняла? Здесь кто-то другой поработал. Видимо, действительно все дело в Сидоре... Что же он, недоумок, такое сотворил, что с ним так расправились? Ох, и выскажет мне Павел кое-что и кое о чем!
Всю оставшуюся дорогу мы молчали, думая каждый о своем. Дома у меня не хватило сил даже на то, чтобы разложить диван, и я свалилась на него, не раздеваясь, с мыслью, что, если первый день после отдыха прошел столь бурно, то какими же будут следующие.
Состояние, в котором я проснулась, не назвал бы бодрым и самый отъявленный оптимист. На часах было девять. На столе в кухне стоял накрытый чистенькими салфеточками завтрак — сама Варвара Тихоновна уже ушла и Васьки тоже не было видно. Делать нечего — нужно быстренько собираться и ехать к Фомичу. Интересно, как он меня встретит?
На улице меня уже дожидались сидящие в джипе Малыш с Карлсоном, которых мне после вчерашнего происшествия почему-то совсем расхотелось прогонять — действительно, мало ли с чем мне придется столкнуться. Пусть будут, решила я и отправилась в их сопровождении в Баратовский район водных путей и судоходства, который находился в старом кирпичном двухэтажном здании на самом берегу Волги, но в совершенно противоположной от завода стороне, гораздо выше по течению. Я вошла внутрь, а ребята остались на улице. На проходной сидела старенькая вахтерша, которая в ответ на мое: «Я к Фомичеву», только кивнула головой и опять уткнулась в свое вязание.
Проходя по пустому коридору второго этажа я через открытые для сквозняка двери видела сидящих за столами людей, каждый из которых был занят своим делом, праздношатающихся видно не было. В приемной начальника секретарша, которая явно собиралась в декретный отпуск, передавала дела сидевшей' рядом с ней Оле Фомичевой, которая при виде меня опустила глаза и насупилась. Ну и ладно, мне с ней детей не крестить, решила я и спросила секретаршу, где мне найти Сергея Петровича.
— А вот сейчас совещание закончится, он и выйдет. Вы его в лицо знаете? — приветливо ответила она.
— Никогда не видела.
— Ну тогда я вам его покажу. Они скоро уже закончат.
Я подошла к открытому окну, выходившему на Волгу, и стала наблюдать за тем, что происходило во дворе, а там, в отличии от судоремонтного завода, кипела жизнь: откуда-то доносился скрип лебедки, двое рабочих тащили какой-то ящик, где-то кто-то кого-то распекал, используя для этого все богатство флотского фольклора. Вдалеке виднелись яхты. Внимательно приглядевшись, я различила среди них «Лидию». Господи, как недавно и одновременно, как же давно все было: Комариный, яхта, Батя...
Но тут за спиной у меня послышался звук открываемой двери и из кабинета стали выходить люди, кто в синем кителе речника, кто — в гражданском. Я смотрела на секретаршу, но та только периодически отрицательно покачивала головой — не он. Все разошлись, а Фомич так пока и не появился. За неплотно прикрытой дверью кабинета продолжался, между тем, разговор, к которому я, от нечего делать, прислушалась.
— Фомич, ты пошто сиротинушку обидел? — раздался мальчишеский, немного напевный голос.— Ты пошто хвостатую на самый край загнал?
— Это ты про кого, про «Безумную русалку», что ли?
— Про нее, про горемычную. Гордеев звонил, жаловался...
— Ты меня, Станиславич, к грубым словам не понуждай! — сердито ответил Фомич.— Ты капитана гордеевского видал? Морской волк с паромной переправы! Тьфу! Ты видал, как он швартовится? Задерет нос и чешет, как по коренной. Всю стенку буруном зальет, чисто, как на палубе, и приборки не надо. Привык на судреме, там-то есть где разгуляться. А здесь?
— Ну, может, ты ему все-таки другую стоянку подберешь?
— Щас! — разъярился Фомич.— Чтобы он другие яхты поуродовал? Ты чего, думаешь, он жалится? А то, что с краю-то качка большей частью не килевая, а бортовая. Вот он по ночам неудобство и ощущает, когда гостей принимает. Глаза бы мои на этих девок не глядели! Его жена за постоянные блудоходы из дома выгнала, так он на яхте пока живет, а уж, куда зимой денется — то не мое дело.
Я слушала эту перепалку и веселилась от души. Вдруг со стороны двора послышался грохот и я повернулась к окну.
— Кочерыжкина мать! — услышала я из кабинета возмущенный вопль Фомича.— Ты глянь, что он делает! Да я его!..
Я быстро обернулась, но опоздала — мимо меня пулей пролетел кто-то невысокий в тельняшке, раздался дробный стук каблуков по ступеням лестницы и гневные крики раздались уже со двора.
— Это Сергей Петрович был,— запоздало пояснила мне секретарша.— Вам теперь его на территории искать придется,— и успокоила.— Да у нас хозяйство небольшое, найдете.
Я вышла во двор и огляделась, а точнее прислушалась — мне казалось, что голос Фомича раздается со всех сторон сразу, видимо, он, инспектируя свое хозяйство, перекатывался, как шарик ртути, или, разделившись на несколько маленьких Фомичей, пребывал одновременно в нескольких местах. Я стала высматривать какое-нибудь место повыше, чтобы оттуда отследить перемещения караванного и попытаться или поймать его на месте, или перехватить по дороге, и увидела на огороженной сеткой-рабицей площадке под жестяным навесом несколько больших ящиков. Дверь из такой же сетки была открыта, я зашла на площадку и забралась на самый высокий ящик, откуда все территория просматривалась, как на ладони. Фомич действительно сновал по двору, как челнок, и я выжидала момент, когда он остановится где-нибудь подольше, чтобы успеть спуститься и поймать его. От этого занятия меня отвлек мальчишеский голос.
— Эй, а вы кто такая?
— Вражеский лазутчик,— ответила я и оторвала свой взгляд от Фомича только на секунду, чтобы мельком глянуть вниз на стоящего около калитки парнишку в обычных брюках из светлой плащевки и бежевой рубашке с коротким рукавом, но и этого хватило, чтобы потерять караванного из виду. Ну и где его теперь искать прикажете?
