Я опять убрал голову из отверстия и подождал, пока Элисон воспользуется туалетом.
Я услышал, как Калли говорит ей:
– Будет не так больно, если я сделаю это медленно.
Потом я услышал, как она снимает ленту со рта Элисон. Женщина поперхнулась и начала кашлять и плеваться.
– Все в порядке, – повторяла Калли. – Куинн мертв, и теперь все будет хорошо.
Она вымыла и одела Элисон, а потом помогла ей выбраться из комнаты. Когда она выбралась из дыры, пленница посмотрела на меня ледяным взглядом. Глаза ее были прищурены, а ноздри раздувались.
– Это все из-за тебя, – сказала она.
– Из-за меня?
– Вот именно. – Ее ответ прозвучал очень агрессивно. – Все это произошло только по твоей вине.
– Донован – единственный человек в мире, который вычислил, что с тобой произошло, – заметила Калли. – Ты жива благодаря ему.
– Это самая медленная спасательная операция в мире. – Элисон толкнула меня в бок: – Ты где пропадал? Ты же обещал мне работу.
– Ты уже готова приступить или еще поругаешься на меня? – поинтересовался я у нее.
Так и не дождавшись благодарности от Элисон, мы вывезли ее из этой дыры, поселили в гостинице, в номере, который располагался между номером Калли и моим, а потом накормили и выслушали ее историю.
После того как меня объявили мертвым, у Элисон действительно начались романтические отношения с Куинном. Таким образом она надеялась получить работу, которую я ей обещал. Но, как и сказал Огастес, когда Элисон почувствовала, что из этого ничего не выйдет, она предпочла свалить. К ее большому сожалению, Куинн был лучшим охранником на свете, поэтому ей не удалось уйти далеко. Когда он ее поймал, они здорово разругались, а потом он похитил ее и привез на склад.
Когда Огастес был дома – а дома он проводил большую часть своего времени, – он не мог на нее надышаться. Но каждый раз, когда Куинн куда-то уходил, он приковывал Элисон к стене. Поступая таким образом, он был уверен, что она всегда будет рада видеть его. Если он планировал отсутствовать дольше нескольких часов, то использовал длинную цепь, которая позволяла Элисон пользоваться всеми удобствами. К тому времени, когда я остановил Куинна на Уолнат-стрит, он отсутствовал уже около трех часов.
Поэтому Элисон считала, что во всем, что с ней произошло, виноват я.
– Он тебя бил? – поинтересовалась Калли.
– Время от времени, – ответила Элисон.
– И он заставлял тебя заниматься с ним любовью?
– По крайней мере дважды в день.
– А ты когда-нибудь сопротивлялась?
– Именно в эти дни он меня и бил.
Здесь, в хорошо освещенной комнате, она выглядела как белый призрак.
– Как часто, до сегодняшнего дня, ты бывала на воздухе за эти три года? – спросил я.
– Я никуда не выходила больше трех лет. А знаю я это потому, что у меня был телевизор.
Калли дала ей снотворное и посидела с ней, пока Элисон не заснула. После этого она присоединилась ко мне в моем номере, и мы с ней открыли бутылочку вина из мини-бара. Пили вино и обговаривали тренировочное расписание для Элисон.
– Лу займется ею на второй и третьей неделе, – говорил я. – Потом три недели она твоя, а потом две недели с ней буду заниматься я. Пару раз она может дублировать тебя во время задания. После этого мы дадим ей что-нибудь легкое для проверки, чтобы посмотреть, как она с этим справится.
– И сколько же, по нынешним временам, платят сиделкам?
– Двадцать штук в неделю, плюс то, что тебе удастся заработать на контракте.
– Согласна, – ответила Калли. – А кому она достанется в первую неделю?
– Доктору Крауч. Потому что если Надин решит, что она не подходит, мы откажемся от всего этого и попробуем вернуть Элисон в ее прежнюю жизнь.
Я набрал номер, нажал кнопку вызова и подмигнул Калли, включая динамик.
– Вот только послушай…
– Это никуда не годится, – закричала Надин в трубку.
– У меня есть для тебя пациент, – сказал я.
– Да что с тобой? Ты хоть знаешь, который сейчас час?
– Хорошая работа, – заметил я. – И гонорар тебе наверняка понравится.
– Донован, я пытаюсь заснуть. Никогда больше не звони мне в середине ночи. Это никуда не годится.
– Как насчет двадцати пяти штук зеленых в день?
– Я наверняка с удовольствием тебя выслушаю, когда проснусь. Позвони мне через пару часов, – сказала Надин и разъединилась.
– Вот старая сука, – прокомментировала Калли. – А ты так не думаешь?
– Да, на людей ей всегда было наплевать, хотя меня она, кажется, искренне любит.
– У меня такое впечатление, что когда ты говоришь, ты бредишь, – заключила Калли.
Когда я подъехал, машина Мирона Голдштайна уже стояла на площадке для отдыха, которая располагалась на 177-й миле шоссе, проходившего недалеко от его родного города Цинциннати. Выйдя из своей машины, я по широкому кругу обошел вокруг его, проверяясь на предмет возможных снайперов. Когда я подошел, он открыл пассажирскую дверь, и я забрался в машину.
– Сал сказал, что вы хотите умереть, – начал я.
– А вы – Крид?
– Да.
– Я думал, что вы моложе.
– А я – что вы старше.
Мирон Голдштайн кивнул. Он был изможденный человек, с грустным лицом, толстыми губами и обвисшими щеками. Из ноздрей у него торчали пучки жестких волос. В одной дрожащей руке он держал промокший носовой платок, которым постоянно вытирал капли жидкости, скапливающиеся на кончике его носа. Глаза его прятались за очками в тяжелой роговой оправе.
– Делаем так, – продолжил я, – вы говорите мне, что у вас на уме, а я говорю вам, что думаю по этому поводу.
– Вы всегда были здоровым человеком, мистер Крид?
– Давайте ближе к делу.
– Ну, конечно, – сказал человек, улыбнувшись своими толстыми губами. Он помолчал, вытер нос, а потом задал следующий вопрос: – Вы что-нибудь слышали о БАС?
– Болезнь Лу Герига?
– Вот именно. БАС – это смертельное прогрессирующее заболевание центральной нервной системы, которое постепенно, но неотвратимо лишает ваше тело возможности свободно двигаться. С каждым днем ваши мышцы атрофируются все больше и больше, пока наконец в один прекрасный день не прекращают работать. Вы можете это видеть по моим рукам. Это не Паркинсон, это называется «фасцикуляция», и это первый сигнал, что конец близок.
– Мне очень жаль, – сказал я.
И я действительно имел это в виду. Внешний вид Мирона заставил меня почувствовать стыд. Последние семь недель я все справлял прощальную тризну по Кэтлин и Эдди, в то время как этот несчастный умирал по частям. Естественно, больно, когда теряешь людей, с которыми хотел бы дожить до глубокой старости, – но этот Мирон Голдштайн вообще никогда не состарится. Может быть, Кэтлин и ее жених когда-нибудь разойдутся и у меня опять появится шанс. А может быть, и нет. Но в любом случае у меня было хоть какое-то будущее, о котором я мог помечтать, и это было гораздо лучше того, что ждало в будущем Мирона Голдштайна.
– И вы хотите, чтобы я убил вас, положив конец вашим страданиям? – уточнил я.
– Да.
– А почему вы не хотите совершить самоубийство? Сэкономили бы пятьдесят тысяч.
– Моя страховка стоит гораздо дороже. Но на самоубийство она не распространяется.
– Я вынужден отказаться, – сказал я.
– Но почему нет?
– Эти деньги – пятьдесят тысяч – должны остаться вашей жене и детям.
Он постучал толстым конвертом по приборной доске между нами.
– Кроме этого, у меня больше ничего нет, – сказал он. – Страховка позволит моей жене выплатить мои долги, сохранить дом, машину и вести более-менее обеспеченную жизнь. Ее, скорее всего, не хватит, чтобы оплатить обучение моих детей в Дартмуте[78], но существуют хорошие государственные университеты, если они не смогут получить стипендию. И, кроме того, если я сейчас погибну, то моей семье не придется ухаживать за мной этот последний год моей жизни. Я не хочу, чтобы они залезали в долги, отказывались от своего будущего и наблюдали, как я медленно и ужасно умираю.
– А что, собственно, такого вы нашли в этом Дартмуте? – спросил я. – Футбольная подготовка у них просто никакая.
– Не выводите меня из себя, – рассмеялся Голдштайн. – А то я сам вас убью!
Он мне определенно нравился. Когда Калли ранила Робби, я спокойно пристрелил его, чтобы прекратить его мучения. Мирон тоже страдает…
– Почему-то мне кажется, что убивать вас неправильно…
Мирон хохотал до тех пор, пока не закашлялся. Кашляя, он отхаркивал отвратительные ошметки.
– Что такого смешного я сказал? – поинтересовался я.
– Не обижайтесь, но убивать людей – это ваша работа. И это вы считаете неправильным?
– У тех людей, которых я убиваю, нет выбора. А у вас он есть.
– И я его уже сделал. Так кого убивать правильнее?
Мы замолчали. Я обдумывал услышанное, а он не мешал мне.
– Поставьте себя на мое место, – предложил он, – что бы вы сделали?
