— В один прекрасный день вдруг нет больше тайны… Остались одни ответы, а вопросов больше нет… выдохлись, пожалуй…
— По твоей вине?
— Да… и нет.
— Но все-таки?
— Да. Я ничего не могу с собой поделать, Эди, я человек чрезвычайно активный. Многие мне завидуют. Стоит мне только поглядеть на женщину — не обязательно даже на хорошенькую, — как мне хочется с ней в постель… Надеюсь, я не шокирую тебя?
— Да что ты! Дело естественное, — солгала Эди, покраснев до корней волос.
— Бог ты мой, да если б Эвелин считала это естественным, мы, может, до сих пор были бы вместе. Но она относилась к этому совсем по-другому, ревновала, как тигрица, а сама все время жаловалась, что я ее извожу, грязно ругаюсь, что от нее мне нужно только одно, а ее духовных качеств я не замечаю, но какого же черта… Я ей и сказал, что за духовным я хожу в церковь.
— Может, ты просто ее напугал? — предположила Эди, поигрывая вилкой и проявляя глубочайшее сочувствие к подруге, на что женщина способна лишь тогда, когда знает уже наверняка, что подруге из несчастья не выбраться.
— Это после семи-то лет супружества?
— Женщины меняются. И намного сильнее, чем мужчины, — вздохнула Эди. — И стареют быстрее.
Ал мгновенно, как птица на лету, переменил курс:
— Почему же ты-то не стареешь?
Эди прикусила губу, чтобы сдержать улыбку или вскрик.
— Я? Мои лучшие дни уже позади. Четверо полицейских! Да знаешь ли ты, что это такое?
— Кому же знать, как не мне? А вот знаешь ли ты, что для всей нашей полиции ты — все равно как счастливый талисман? А для меня… для меня ты намного больше… всегда была больше… Живая женщина из плоти и крови… с сердцем… с телом… с чувствами и желаниями… И все это досталось здоровенному жлобу, даже неспособному по достоинству оценить тебя…
— Не говори плохо об отсутствующих, которые не могут защитить себя, — с трудом выдохнула Эди, сглотнув слюну, чтобы смочить горло.
Ал пошел со своей козырной карты:
— Может, прямо к десерту перейдем?
— К десерту? — эхом отозвалась Эди и окинула его откровенным взглядом: посмотрела на глаза, сначала на один, затем на второй, затем, прищурясь, на оба сразу, затем перевела взгляд на рот.
— Поедем ко мне.
Они потянулись друг к другу, но он вдруг отшатнулся.
— В чем дело? — спросила она, проявляя простодушное преклонение перед рекламными роликами. — У меня изо рта дурно пахнет?
— Не здесь, — отвечал Ал, пытаясь закрыться ладонью.
— В чем дело?
— Ред Лейфсон…
Ал уловил в полутьме блеск металла, и сейчас инвалидная коляска уже подвозила своего улыбающегося пассажира к их столику.
— О, что мы здесь видим? Накануне вступления в должность будущий начальник полиции Алан Кармай Карбайд пересек границу штата, чтобы отужинать с женой своего смещенного предшественника! Как прикажете понимать эту встречу — служебное дело, личное или попросту красивый жест?
— Право, Ред, такие вопросы… Эди очень расстроена — вы же знаете… Ей-богу, это самое меньшее, что я мог сделать…
— Значит, спишем все на красивый жест, а? — сказал Ред, царапая что-то в своем блокноте, и продолжил с усмешкой: — Надеюсь, вы не станете обещать, что вырвали бы мне ноги, если они у меня были, и не станете, подобно своему предшественнику на вашем высоком посту, разукрашивать мою машину штрафными квитанциями?
— Мне незачем это делать, Ред, поскольку я верю в вашу личную порядочность.
— Серьезно? Ну, тогда вы один такой оригинал на весь Город. Нет, правда, зачем вам понадобилось перевозить даму через границу штата? В этом, надеюсь, нет никакого тайного умысла?
— Мне просто нравится здешняя кухня.
— Что же вы заказали?
— Господи, да вы никак допрашиваете меня?
— Всего лишь любопытство гурмана, Ал. Я тоже люблю это заведеньице — оно стоит того. Я люблю атмосферу американизма. Не знаю даже, как объяснить… В ней есть цельность… Она наша, как…
— Как яблочный пирог?
— Точно. И вам здесь нравится больше, чем где-либо в Городе?
— Как и всем людям, Ред, мне нравится разнообразие.
Ред взглянул на Эди и улыбнулся.
— Оно и видно, — сказал он.
— Ты просто грязная, подлая тварь, самый гнусный, мелкий червячишка из всех, которые копошатся в помоях, — прошипела Эди.
— Ага. Наконец хоть что-то, пригодное для цитирования, — лихорадочно зачиркал карандашом Ред.
— Эди! — попытался урезонить ее Ал. — Она просто не в себе. Нервное напряжение…
— При чем тут нервное напряжение! Меня просто тошнит от этого калеки, который прикрывается своими увечьями! Интересно, как это ты остался без ног? Да я знаю как! В детстве упал со стула, когда подсматривал в замочную скважину, что творится в спальне. Как насчет этого, процитируешь?
— Конечно, конечно, — бросил посеревший от злости Ред, поспешно отъезжая. Только вот такая баба и могла его пронять.
Когда он удалился, Ал сказал:
— Лучше бы ты не делала этого, Эди, но я очень рад, что ты так поступила. Пошли, я отвезу тебя домой.
Они ехали, включив магнитофон, изливавший потоки сладкой музыки, и Эди чувствовала себя желанной женщиной. Она то и дело бросала украдкой взгляд на застывшее лицо и уставившиеся на дорогу светло-голубые глаза, на привлекательные складки вокруг чувственного рта и думала о том, как будут завидовать все женщины, осуществись ее дикая мечта, как будут все размышлять о том, что же в ней есть такого, что позволило добиться своего.
Машина подъехала к ее дому. Однако Ал и не подумал выскочить из кабины и открыть ей дверцу. Подождав с минуту, она открыла ее сама, изрядно рассердившись и в то же время понимая, что глупо было предаваться нелепым фантазиям. Но что же еще остается по мере того, как прибавляются годы? Одни лишь фантазии…
— Не зайдешь выпить на прощание?
Может быть, его тронет отчаяние этой последней попытки?
— Конечно, зайду, — ответил Ал. — Только вот машину поставлю.
— Оставь ее прямо здесь.
— Нет, здесь нельзя.
— Почему нельзя? Это ведь мой участок.
— Потому и нельзя, что твой. Я теперь начальник полиции, — пояснил он, и Эди не могла не услышать в его голосе вульгарного самодовольства.
— Где-то здесь рыщет Ред Лейфсон… иди в дом.
Эди повиновалась. Как только она закрыла за собой парадную дверь, сразу подумала, что делает большую глупость, приглашая к себе в дом известнейшего в городе бабника. Но подумала скорее для очистки совести. Поставив пластинку с музыкой под настроение, притушила свет и зажгла палочку благовоний. Потом закрыла парадное на засов и пошла в свою комнату.
От неожиданного рева телевизора, заглушившего поставленную ею пластинку, она вздрогнула.
— Налей себе выпить, — крикнула она.
Не отвечая, Ал последовал ее совету и развалился в кресле Крамнэгела, вперившись в телевизор. Шел старый фильм о похождениях Чарли Чана на Гавайях. Но как только Ал начал понимать суть интриги, вошла Эди, облаченная в свое прозрачное одеяние, с мундштучком а-ля Мата Хари в руке.
Ал залился хохотом.
— Над чем ты смеешься? — возмутилась она.
— В жизни не видел такого! Ух ты! — И он испустил боевой клич ковбоя на родео.
По привычке Ал проснулся в половине седьмого утра. Эди, к удивлению, уже не спала и смотрела на него серыми, печальными, прячущими тревогу глазами.
— Привет, — сказал он. — Как я сюда попал?
— Ох, Ал, — пробормотала она разбитым голосом, — я думала о Барте.
— Барт, конечно, отстрелялся, — ответил Ал, стараясь выразиться помягче.
— Это зло.
— Что зло?
— Зло сейчас говорить о Барте «отстрелялся»…
— А и черт с ним, — прорычал Ал. — Ну ладно, тогда я скажу «обделался», как и хотел сказать с самого начала.
— В его случае даже это слово лучше, чем «отстрелялся». Бедный Барт. В тюрьме, на чужбине, за тысячи миль от нас…
— Это намного уменьшает возможность его возвращения домой прямо сейчас…
— Я никогда не жила по-настоящему, пока не встретила тебя…
— Держу пари, ты всем так говоришь.
— Я говорю совершенно искренне, Ал. О боже, какой ужас!
— Ужас?
— Я чувствую, что влюбляюсь в тебя, Ал.
— Постой, постой, — Ал даже сел. — Мы же с тобой едва знакомы.
— Я знала тебя много лет… Не зная тебя настоящего… — продекламировала она нараспев.
— Это еще что значит, черт побери? Послушай, Эди, не надо строить иллюзий. Я этого не стою. Я превращу твою жизнь в сплошную муку.
— Может, мука с тобой лучше, чем счастье с другим?
— Что-что?
— Барт, — сказала она печально. — Жлоб несчастный.
— Вот это и есть демократия, — объявил Ал. — Ты пришла наконец к точке зрения большинства.
— Ты всегда так считал?
— Всегда.
— С самого начала?
