Вот почему страшно не мироздание и уж тем более не далекие, почти абстрактные космические пустоты, и даже не город Беловодск, обращающий к тебе обезображенную физиономию прокаженного, а страшен какой-то ночной заповедник, куда непонятно зачем пришел и где неизвестно чего ищешь. Небытие там, где менее всего ожидаешь с ним столкнуться. Глаза Григория не напрасно расширялись от ужаса. По тонкой жердочке приходится бродить над пропастью, и слишком часто ночь берет свое. Вдруг она победит здесь и сейчас, когда он, переспавший со случайно подвернувшейся девчонкой, блуждает среди кладбищенских нагромождений, превращенных в музейные экспонаты?
И все же возможность и необходимость ясности укрепляла его. Когда суета жизни и невнятица идеалов отступают в ночь, а на дневную поверхность выходит конкретный, обусловленный твердыми воззрениями выбор между жизнью и смертью, лучше понимаешь светлую силу вечной жизни и даже смерть, случайная, ничтожная или вынужденная, не кажется уже такой страшной.
14.ВАРИАНТ ЯНУСА
Очень скоро на остывающих углях восторга по поводу исцеления и возвращения к нормальной жизни Мягкотелов прояснил для себя сокровенную важность обещания Пети Чура позаботиться о его будущем, пристроить к делу. Сама жизнь вела его в объятия гладкого и могущественного чиновника, ведь надо было кормить семью и кормиться самому, а прежние источники доходов, обусловленные работой в демократических организациях и печатных органах, иссякли, поскольку Антон Петрович, следуя договору с Петей Чуром, от прежней деятельности отошел. Кстати сказать, эта добровольная отставка прошла тихо, и никто из бывших соратников Мягкотелова не упрекал. Возможно, тут сказывалось уважительное отношение к человеку, перенесшему тяжелую и загадочную болезнь и чуточку, пожалуй, даже не долечившемуся, если принять во внимание то настораживающее обстоятельство, что Антон Петрович вдруг резко поправился, а его собрат по несчастью так и остался при своих противоестественных габаритах. Но, с другой стороны, соратники слишком много двигались и мелькали в своих органах, действовали и говорили, воображая, что делают исключительно новое и важное для Беловодска дело, дело, которое их земляки не оценят по достоинству и сто лет спустя, - и им некогда было считаться с каждым конкретным человеком, даже с такой заметной фигурой, как Мягкотелов. У них не было столь мощной и продуманной до мелочей дисциплины, как у их противников, позволяющей им как в свой дом родной входить в душу каждого члена их организации и топтаться в ней как в кабаке. Если бы кто между делом и назвал Антона Петровича свиньей, это не имело бы даже сотой доли сходства с официальным отлучением, с той грозной "анафемой", которая вскоре разразилась над Леонидом Егоровичем.
Но все эти организационные проблемы уже не занимали Антона Петровича. Он сунулся было в театр, где до взлета политической карьеры продвигал искусство в качестве режиссера, но мало того, что принадлежавшее ему некогда место оказалось прочно занято (этого, естественно, следовало ожидать), ему еще и дали понять, что не возьмут простым осветителем и даже сторожем, гнушаясь его изменой демократическим идеалам. В этой резкой отповеди не стоит усматривать политическую зрелость и стойкость деятелей искусства. Они всего лишь отомстили толстячку, который был бездарным режиссером, а затем стал бездарным политиком и в конце концов, предав и искусство, и демократию, возомнил, что его встретят распростертыми объятиями, если он устремится по местам своих былых провалов. Мягкотелов был задет за живое, и тогда-то обещание Пети Чура наполнилось для него глубоким содержанием.
От того не было никаких вестей. Такое отношение к данному слову показалось Мягкотелову легкомысленным, но не очень удивило его, поскольку чиновники мэрии вообще относились к своим обязанностям, в лучшем случае, именно легкомысленно, а когда брались за дело, то уж непременно наносили гражданам какой-нибудь колдовской ущерб. Так что оно, может быть, и лучше, что в мэрии забыли о нем, Мягкотелове. Однако Антона Петровича, потерпевшего от нынешних властей и из их же рук получившего исцеление, просто неудержимо тянуло в мэрию, даже не столько к Пете Чуру, сколько вообще, а в особенности, похоже, к Кики Моровой, которая столь резко изменила его судьбу. Ему неприятно было сознаться в этом сомнительном и болезненном влечении даже самому себе, и он предпочитал называть его разумной необходимостью, которая оправдывалась тем, что у него нет иного выхода, как обратиться за помощью к тем, с кем он заключил договор о взаимной безопасности.
Петя Чур, прилизанный, как это у него было в заводе, и вместе с тем какой-то разбитной, не стал увиливать от встречи, напротив, он велел тотчас же пропустить своего друга и с замечательным радушием принял его в просторном и светлом кабинете. Не без патетики выразил этот кудесник удовольствие по поводу полного и окончательного выздоровления Антона Петровича и уверенность, что отныне его жизнь будет складываться наилучшим образом, на зависть всем тем, кто своей ленью и бесконечными неудачами губит как собственное, так и общее российское благополучие. В ответ Антон Петрович смущенно пробубнил:
- Мне бы работу, вы обещали... А то я скоро останусь без средств, ну а жить надо... Жена, знаете ли... И дети...
- Работа? - подхватил Петя Чур с радостным изумлением. - Вам нужна работа? И вы хотите работать? Прекрасно! Не часто приходится слышать подобное! Но почему бы и нет? Работайте! Работы хоть отбавляй, буквально непочатый край. Без дела вас не оставим, мил человек. Чем бы вы хотели подзаняться? Чем-нибудь руководящим, а? Не торопитесь, начинать всегда нужно с малого.
- Но я уже начинал в свое время... - резонно возразил отставной политик. - Я ведь не желторотый юнец.
- Согласен, согласен и вашу поправку принимаю. Но не забывайте, дорогой Антон Петрович, что вы открываете совершенно новую страницу в своей жизни. Вы пришли в мэрию и будете работать в ней. Перед вами этажи власти. Но где же, как не на самом нижнем, вам оказаться, если вы только что пришли? Но уже сам факт, что вы приняты на службу не куда-нибудь, а в мэрию, это большой, для многих недостижимый успех. А та свобода, о которой вы долго кричали на улицах... кричали, простите, как какой-нибудь, если сравнивать ваши деяния с великой французской революцией, оборванный и полубезумный санкюлот... здесь у нас выражается в том, что когда вы становитесь нашим скромным служащим, перед вами отнюдь не закрыт путь наверх, к самым высоким вершинам. Старайтесь, проявляйте всю свою смекалку и расторопность, инициативу в нужных случаях и некоторое даже подобострастие, если не раболепие, когда вам придется иметь дело с вышестоящими, которые явно превосходят вас во всех отношениях, - и карьера вам обеспечена. Прошу!
Петя Чур с грубоватой заботливостью опекуна подхватил нового работника под руку и вытащил его из кабинета. В дыхании чиновника, мягко окутавшем его голову, Антон Петрович уловил запах спиртного, и еще более туманными показались ему функции этого парня, который много говорил и, судя по всему, немало пил, но не находил нужным распространяться о круге собственных обязанностей. Они пробежали по пустому коридору к лифту и спустились в подвальное помещение, где в тесной клетушке с фанерными стенами, заваленной всякой письменной рухлядью, сидел при свете настольной лампы с зеленым абажуром маленький и сморщенный, как бы оплетенный седыми прядями волос старичок Никола Баюнков. Петя Чур игриво подскочил к столу этого деятеля и, лукаво подмигивая ему, а затем и Мягкотелову, воскликнул:
- Ну, Никола, давай, не тушуйся и не прикидывайся, будто ты нас не замечаешь! Принимай дорогих гостей! Знаешь, кого я привел? кем он был и кем стал? Это твой новый помощник, так что не сиди мухомор мухомором! Он был уличным оборванцем, гаврошем, а теперь остепенился и поступает к нам на службу.
Старичок не взглянул на красноречивого молодого человека и только поерзал на скрипучем стуле, выражая недовольство.
- Тебе бы только по гостям шататься, заплутай, - проворчал он. Только дай повод...
- Ты что, чудо-юдо, проповедь собрался читать? - перебил Петя Чур со смехом. - Перед новым человеком выставляешься в выгодном свете, моралистом и праведником? Да он у тебя будет работать, под твоим началом, и все твои слабости постигнет через пять минут. Будь попроще!
Антон Петрович не почувствовал необходимого расположения к своему новому начальнику. Тот наконец смерил его оценивающим взглядом, а затем нырнул под стол и достал початую бутылку водки и три стакана. Петя Чур в предвкушении удовольствия потирал маленькие изящные руки.
- За вступление в должность выпить не грех, - согласился Баюнков. Мне помощник давно нужен, один уже не справляюсь, а все прежние никуда не годились. Народ какой-то вздорный пошел...
