Тысячи наших читателей слали нам письма с поддержкой, одобрениями и комментариями. Некоторые из них шли еще дальше. Один из них, несмотря на предельную занятость в банковском бизнесе, где его имя пользовалось известностью, постоянно отрывая время от своей работы, следил за ходом наших расследований, звонил губернаторам, стараясь заинтересовать других, чтобы они побуждали губернаторов своих штатов реагировать на те дела, которые мы расследовали.
И где бы ни оказывались члены нашей группы, они неизменно встречали людей, которые старались рассказать им, с каким уважением относятся к нашей деятельности и как они полны желания хоть чем-то помочь нам.
Все это имело огромное значение. Мы чувствовали, что общество просыпается от спячки.
Тем не менее этот возникший общественный интерес повлек за собой для нас новый груз ответственности и обязанностей.
Например, мы просто тонули с головой в обилии новых дел.
Том Смит, который день и ночь мотался по стране, налаживая расследование тех или иных дел, решил, что эта работа требует от него куда больше энергии, чем у него есть. Скрепя сердце, он неохотно подал прошение об отставке.
В поисках другого следователя мы пришли к выводу, что Маршалл Хоут с его подготовкой и опытом следователя, полученными в ФБР, с его знанием законов будет идеальным кандидатом, и после некоторых раздумий Маршалл Хоут решил полностью посвятить себя Суду Последней Надежды.
Интересно было бы прикинуть, разбираясь в огромных кучах материалов, скопившихся в Суде Последней Надежды, сколько человекочасов было потрачено на то, чтобы отделить зерна от плевел, сколько времени ушло на то, чтобы добиться освобождения тех, кто, по нашему мнению, стали жертвами судебных ошибок.
Не стоит думать, что все эти дела были тем, что принято называть в просторечии «сопли и вопли». Некоторые из них относились к этой категории, некоторые нет. Нередко нам приходилось выслушивать истории о такой несправедливости, что невольно кровь кипела в жилах от возмущения. И лишь спустя несколько недель, потратив на расследование время и деньги, мы выясняли, что заключенный просто врал нам о некоторых аспектах дела и умалчивал о других. Ничего иного нельзя было и ждать. Но таких случаев встречалось куда меньше, чем можно было бы предполагать. В целом заключенные были куда более этичнее по отношению к этим темам, чем мы ожидали.
Когда мы впервые обсуждали программу действий с пенологами — специалистами тюремного дела — они предсказывали, что любому заключенному, которому хочется выйти на свободу, — а этого хотят все — нечего терять, и он может только приобрести, обращаясь к нам, что потребует от нас огромных усилий в разборке их просьб.
Любопытно отметить, что среди этой публики существовало и понятие о чести. Довольно часто мы получали письма от заключенных, которые благодарили нас за работу и предлагали к рассмотрению дела других заключенных, с болью подчеркивая, что сами они не могут представить интереса для Суда Последней Надежды, потому что осуждены справедливо.
Но даже когда нам самим удавалось найти дело, по которому человек был неправильно осужден, это еще не означало, что мы можем рассказывать публике о нем. Насколько это было возможно, мы старались приберегать энергию для таких дел, в которых совершенно определенно факты говорили о невиновности заключенного. Не обязательно нам удавалось найти новые аргументы, но мы могли представить фактические доказательства невиновности, заново сопоставив уже известные факты и по-новому оценив их.
Нам встречались десятки таких дел. Они представляли собой, может быть, самые сложные и запутанные проблемы с точки зрения уголовных законов. Главная роль в них отводилась не столько сумме доказательств, сколько показаниям очевидцев, что нередко приводило к трагическому исходу дела.
Но в случае, например, с Джоном Доу, хотя мы и смогли доказать, что произошла ошибка в опознании, мы были связаны по рукам и ногам. С самого начала все доказательства были перед глазами жюри. Оно имело то преимущество, что человек стоял перед ними на свидетельском месте и члены жюри сами могли составить мнение, говорит ли этот человек правду или лжет, ошибается ли он или точен в своих показаниях. Если же мы, значительно позже занявшиеся этим делом, предложили бы освободить Джона Доу только потому, что мы не согласны с вердиктом жюри присяжных, мы были бы подняты на смех, значительно ослабив свою программу.
Естественно, что Джон Доу рассматривал ситуацию с другой точки зрения. Он невиновен. Осужден он неправильно. Он отбывает пожизненное заключение за преступление, которого не совершал. И конечно, он считал, что его дело должно привлечь наше внимание, чье-то внимание, внимание всех.
К сожалению, подсудимые, которых опознают при помощи свидетельских показаний, несут неподъемный груз неопровержимого доказательства вины и часто в зале суда предстают достойными сожаления фигурами.
К сожалению, свидетель, который проводит опознание и от которого очень много зависит для исхода дела, чувствует себя в зале суда очень неуютно.
Человек со всей ответственностью честно подходит к своей задаче.
— Было очень темно, — говорит он. — Я только мельком смог увидеть напавшего на меня человека. В то время я был в состоянии крайнего возбуждения. Мне кажется, что обвиняемый — именно тот человек, который напал на меня. Он очень смахивает на того налетчика.
Когда приходит время перекрестного допроса, представитель защиты начинает трепать несчастного свидетеля.
— Неважно, что вам кажется, — кричит он на него. — Вы должны быть уверены! Можете ли вы поклясться, что обвиняемый — тот самый человек, что напал на вас?
— Я думаю, что это тот же самый человек.
— Уверены ли вы в этом?
— Мне кажется, что так и есть, но я не могу быть совершенно уверенным.
— Значит, у вас есть определенные сомнения, пусть и достаточно смутные, но, тем не менее, вы сомневаетесь?
— Ну, если вам так угодно… Мне кажется, что это тот самый человек. Это все, что я могу сказать.
После этого адвокату остается лишь улыбнуться жюри присяжных и сказать:
— Итак, джентльмены, не забывайте, что вы дали клятву оправдать подсудимого, если у вас будут сомнения в его вине. Перед вами стоит сомнительный свидетель, который признал, что не уверен в своих показаниях. И вы не можете избавиться от своих определенных сомнений, потому что сомневается он сам.
С другой стороны, есть свидетели, которые, придя к недвусмысленному мнению, не позволяют себе попадаться в ловушку перекрестного допроса, как бы ни старался ловкий адвокат, — свидетель с плотно сжатыми губами сидит на своем месте и повторяет лишь одно:
— Я знал, что освещение очень слабое. Возможно, в то время я и испытывал возбуждение, но я видел нападавшего на меня и могу утверждать, что сейчас этот человек сидит справа от вас — обвиняемый по этому делу. Да, это тот самый человек.
Полиция знает, как много-много раз она получала от жертвы описание преступника, а когда он наконец попадал ей в руки и в факте преступления не оставалось никаких сомнений, выяснялось, что описание из уст жертвы до смешного абсурдно.
И много-много раз проходили ошибочные опознания, о которых было известно только полиции, когда они хватали какое-то подозрительное лицо. У полиции против него не было никаких доказательств, и они приглашали жертву недавнего нападения лишь «бросить взгляд».
Можно предположить, что одна из жертв или даже несколько опознавали этого человека. К тому времени в полицию попадал другой человек, у которого находили что-то из вещей ограбленного, и опять та же самая жертва опознавала нового подозреваемого. Подозреваемого номер один выставляли за дверь, и он стремился как можно скорее унести ноги. Подозреваемый номер два не знает, что опознание другого человека уже состоялось. Совершенно естественно, что и полиция не сообщает об этом защитнику обвиняемого, да и свидетель, наконец убежденный, что теперь-то он говорит правду, тоже молчит об этом.
Иногда события разворачиваются по другому сценарию.
В деле Богги полиция задержала человека, который вроде бы должен был быть виновен. Трое свидетелей опознали его. Затем, после того, как выяснилось, что у человека есть алиби, полиция выпустила его. Свидетели были твердо убеждены, что они должны были ошибаться. Ведь у этого человека было алиби, разве не так?
Позже, когда полиция задержала Богги, она почувствовала, что против него можно выдвинуть весомое обвинение. Помедлив и поколебавшись, свидетели все же опознали Богги, который, напомним, оказался невиновным.
