Ознакомительная версия.
Вездесущего репортера вечерней газеты Валентина Куцего, подписывавшегося Вал. Индустриальный, в уголовном розыске знали все. Ходил он в солдатских ботинках, толстовке и суконных штанах, совершенно обтрепанных по низу. Бахрома на штанинах была не просто бахромой, свидетельствующей лишь о том, что новые штаны пока непозволительная роскошь для молодого гражданина еще более молодой республики. Бахрома была символом. Она символизировала: а) непримиримость к мещанству и буржуазным приличиям, б) международную пролетарскую солидарность: если пролетарий в Танганьике вообще ходит без штанов, то пролетарий в Москве, с учетом климатической зоны, ходит в обтрепанных штанах, в) чувство хозяина страны: раз мы хозяева, то можем носить и такие штаны.
Вал. Индустриальный относился к великой когорте ниспровергателей. Он не признавал личной собственности, любви, спорта, поэзии, родственных отношений, обычая здороваться и прощаться, права наследования и такого предрассудка, как чистить по утрам зубы. Кроме того, он был убежден, что собственная комната — первый признак перерождения. Поэтому он ночевал где придется: у ребят в общежитии, в редакции, в моем кабинете, в коридоре биржи труда, а то и в свободной камере арестного дома.
Даже для того времени взгляды Вал. Индустриального отличались— некоторой крайностью, а его характер был малопригоден для постоянного общения.
Тем не менее у него было бесчисленное количество друзей, а те, кому приходилось с ним сталкиваться, воспринимали его как неизбежное, а порой даже приятное зло, вносящее определенную остроту в привычную пресность будней. Ему прощалось все: бесцеремонность, категоричность суждений, привычка брать без спросу деньги («Взял я у тебя из стола червонец. В получку занесу. Валентин».) и множество других вещей.
Появлялся Валентин внезапно и, как правило, в самую неподходящую минуту. И, ожидая Фреймана, который вот-вот должен был приехать из антикварного магазина, я совсем не удивился, когда дверь со вздохом распахнулась (Вал. Индустриальный из принципа никогда не стучал) и в кабинет деловой походкой чрезвычайно занятого человека вошел Валентин. Не обращая внимания на меня и человека, с которым я беседовал, он прошел прямо к дивану, сел и начал расшнуровывать ботинки.
Допрашиваемый хмыкнул и с интересом начал наблюдать за происходящим.
— Решил переночевать у тебя.
Сообщил он мне об этом просто, мимоходом, как о деле, давно уже решенном.
— Переночевать?
— Ну да. Думал расположиться у Сухорукова, но он домой уехал и ключ с собой забрал. Вот и решил к тебе…
— Очень приятно. Надеюсь, мы тебе не помешаем? — ядовито спросил я, предчувствуя, что ни поработать, ни побеседовать с Илюшей мне уже толком не удастся.
— Нет, ничего, — успокоил меня Вал. Индустриальный, который обладал завидной способностью не замечать иронии. — Можете продолжать. Я спать еще не хочу. Надо кое-какие записи просмотреть…
— Может, все-таки пойдешь к Булаеву? Кабинет свободен… Открыть тебе?
— Нет, не надо. У него северная сторона и окна не заклеены, — обстоятельно объяснил Валентин, — а я где-то чих подхватил… Слышишь? — он пошмыгал носом.
Валентин выложил из карманов на стул блокноты и, прикрыв ноги моей шинелью, растянулся на диване. Все это он проделал с таким безмятежным видом, как будто в комнате никого, кроме него, не было.
Допрашивать человека в присутствии третьего всегда затруднительно, но вести допрос, когда этот третий — Валентин, было невозможно. Я отпустил свидетеля. Но улизнуть мне не удалось. Вал. Индустриальному требовалась моя помощь. Он собирался писать статью о социально-криминологическом и психиатрическом исследовании личности преступника. Я посоветовал ему съездить на Арбат в криминологическую клинику (была и такая!), но оказалось, что он уже там побывал и объяснения специалистов его не устраивают.
— Так что ты от меня хочешь?
— Классового осмысливания, — торжественно сказал Валентин и уселся с ногами на диване.
— Ну, это не для меня.
Лучше бы я промолчал!
— Вот,вот! — обрадованно закричал Индустриальный, злорадно шмыгая носом и приподнимая брови, которые мгновенно приняли боевую треугольную форму. — Пра-а-актик! — ехидно пропел он. — Хватать и не пущать, да? — Он внушительно покачал перед моим Носом пальцем. — Нет, так дело не пойдет.
Валентин жаждал спора, и он мне этот спор навязал.
— Давай рассуждать конкретно, — говорил он. — Что такое преступность? Социальное явление. Так? Так. А чтобы бороться с социальным явлением, надо бороться с его корнями. Так? Так. А как ты можешь с ними бороться, если не хочешь их изучать?
— Подожди, — оборонялся я, — у нас задачи более узкие. Нам поручено определенное дело. Уголовный розыск должен…
Но чем должен заниматься уголовный розыск, сказать мне не удалось.
— Нет, это ты подожди, — перебил меня Валентин. — Если на то пошло, уголовный розыск вообще выдуманное учреждение.
— То есть как выдуманное?
— А так. Выдуманное. На месте Политбюро я бы его ликвидировал.
— А что бы ты сделал на месте Политбюро с уголовниками? — заинтересовался я.
— Лечил бы их…
— Касторкой, каплями датского короля?
— Провокация не метод спора.
— А все же?
Вал. Индустриальный высморкался и со свойственной ему непосредственностью вытер нос полой моей шинели.
— Тебе известно, что у 80 процентов преступников Москвы наследственное отягощение?
— Какое отягощение?
— А такое: их родители — алкоголики, сифилитики и больные туберкулезом. Известны тебе эти факты^ Неизвестны. А такие факты нужно изучать и классово их осмысливать.
— Ну-ну.
— Что «ну-ну»? Вот Ляски проводил обследование мошенников. Знаешь, что оказалось? В 37 случаях из 100 осужденные за мошенничество зачаты родителями в пожилом возрасте. Факт? Факт. Осмысли его. Тогда ты и поймешь, как нужно бороться с мошенничеством.
— А ты что предлагаешь? Запретить женщинам после тридцати лет рожать или направлять их младенцев сразу же в исправдом?
Валентин побагровел и спустил ноги с дивана: он готовился к сокрушительному удару, который должен был стереть меня в порошок. Но нанести этот удар он не успел. В комнату вошел Фрейман. Илюше не потребовалось много времени, чтобы правильно оценить ситуацию. Мельком взглянув на раскрасневшегося Валентина, он сказал:
— Белецкий, быстро! Срочный выезд на место происшествия. Собирайся.
Валентин насторожился: спорщик мгновенно уступил место репортеру.
— А что за происшествие? — спросил он.
— Ничего для тебя интересного — обычная классово-однородная драка.
— Не врешь?
— Спи спокойно, гладиолус, — прочувствованно сказал Илюша, — даже на заметку не потянет. Только отдай Белецкому шинель. Тебя согреет твое горячее сердце. Давай, полноценное дитя юных родителей!
Я набросил шинель и вышел вместе с Фрейманом в коридор.
— Умучил тебя?
— Не говори.
— А я только сейчас освободился.
— Хоть с толком поработал?
— Черт его знает, сам еще не разберусь. В голове такой туман, как будто всю ночь с Вал. Индустриальным проспорил. Может, разговор до завтра отложим?
— А за что, спрашивается, я муки принимал?
— Тоже верно.
Мы прошли к Фрейману. Илюша подробно рассказал о посещении магазина Богоявленского.
— Значит, нюх Кемберовского все-таки не подвел?
— Не подвел, — согласился Илюша. — Убит Богоявленский. И убил его тот самый человек, который потом побывал у него на квартире.
— Это уже кое-что.
— Кое-что, но не так уж много.
По мнению Фреймана, отпечаток подошвы был малопригоден для идентификации. Следов пальцев рук он нигде не обнаружил.
— Судя по всему, профессионал? — спросил я.
— Наверняка. В этом мы с Мотылевым не расходимся. И отжим дверей, и взлом сейфа сделаны чисто, правда, грубовато, топорно, но со знанием дела: чувствуется, что не впервой. Надо будет потрясти медвежатников.
— За этим дело не станет. Завтра же поговорю с Савельевым. Ты квартиру опечатал?
— Опечатал.
Я посмотрел протоколы допросов и осмотра места происшествия и, уточнив некоторые детали, спросил:
— А почему ты отвергаешь версию Мотылева? Дуракам иногда тоже приходят в голову неглупые мысли. Старик вполне мог быть наводчиком. Мне в Петрограде пришлось столкнуться с похожим делом. Месяца два по малинам лазили, а оказалось зря: вор свой, домашний. Симпатичные старички — народ опасный. Что, если он в паре работал? Риск на одного — добыча на двоих…
— Вряд ли.
— Почему?
Фрейман не торопился с ответом.
— Нюх?
— Нет, не нюх. — Он улыбнулся. — Напрасно стараешься. Ни с ищейками, ни с оперативниками я не конкурирую. У меня, гладиолус, нюха нет.
Ознакомительная версия.
