Но некогда заниматься писаниной. Главное — разыскать этого, пока еще условно воскресшего, Карла Локкера. А где и как его искать?
«Нет, — подумалось Ковалю, — чепуха какая-то! Не может отец зверски убить собственную дочь, каким бы он зверем ни был! — Подполковник даже оцепенел от этой мысли. — И зачем, какого черта Локкеру через столько лет понадобилось убивать свою жену, дочь и еще одну девочку?! Невероятно!»
После вскрытия могилы Коваль попросил Бублейникова и Вегера проверить все мелкие происшествия, зарегистрированные в милициях Закарпатья в течение суток с пятнадцатого на шестнадцатое июля. Майор сразу же взялся за дело. Вообще его словно подменили. Получив конкретное задание, он проявлял кипучую энергию.
«По существу, хороший человек, — думал о нем Коваль. — Оперативный, энергичный. Хотя и не без недостатков. Впрочем, у кого из нас их нет? Пожалуй, и ему осточертели бумажки. Именно поэтому, дорвавшись до живого дела, он так горячится…»
После обеда Коваль получил нужные ему сведения.
Бублейников и Вегер лично проверяли каждое происшествие, но ничего интересного не обнаружили: пьяницы, подобранные на улицах и отправленные в вытрезвители, мелкие кражи, хулиганство, семейные скандалы — все это не имело никакого отношения к трагедии семьи Иллеш.
Но, просматривая список, поданный Бублейниковым, подполковник обратил внимание на случай в гостинице «Ужгород», где останавливались венгерские туристы, и начал расспрашивать о нем майора.
— Ничего интересного, — ответил тот. — Гражданка из Киева, некая Татьяна Красовская, двадцати лет, пыталась пробраться в гостиницу через окно, по стене. Была задержана. Доставлена в отделение милиции, нанесла оскорбление действием сержанту — помощнику дежурного. Получила свои пятнадцать суток и завтра будет освобождена.
— А зачем она лазила в гостиницу?
— Дурная голова ногам покоя не дает. Что-то вроде пари, из принципа. Парень там у нее был, артист какой-то. Ее задержали на том самом, третьем этаже, где венгерские туристы ночевали.
— Привезите ее сюда. Времени у нас мало, но с ней все-таки поговорю.
— Как ваше имя?
— Таня. Таня Красовская.
— Скажите, пожалуйста, как вы оказались в Ужгороде пятнадцатого июля?
— Меня спрашивали об этом миллион раз. Проездом.
— Надолго останавливались?
— На три дня.
— Где жили?
— У подруги.
— Подруга может это подтвердить?
— Может, но не подтвердит.
— Почему?
— Потому что я не собираюсь давать вам ее адрес. Если я виновата, с меня и спрашивайте. Целиком и полностью отвечаю за свои поступки, а ее нечего дергать.
— Вот как! Засекреченная, значит, у вас подруга. А куда вы направлялись через Ужгород? Это тоже секрет?
— Почему секрет? Я ехала сюда. На границу.
— А зачем вам граница?
— «Зачем, зачем»… Парень у меня тут служит. Знакомый.
— Жених?
— Не знаю. Видно будет. А вам какое дело? Вот еще сегодня отсижу здесь, а потом поеду куда захочу. Хоть к черту на кулички.
Ковалю трудно было разговаривать с этой девушкой, допрашивать ее, Наташкину ровесницу. И почему она такая колючая? Что за глаза? От мелкой обиды таких глаз не бывает. Скорее в них — устоявшаяся неудовлетворенность собой и окружающими. Девушка молодая, обаятельная, а такая озлобленная, недоверчивая, и это — в каждом взгляде, жесте, движении. Почему? Нет, дело здесь конечно же не в тех пятнадцати сутках, которые она вполне заслужила.
И при всем том надо было вызвать ее на откровенность с человеком, который ее допрашивает.
— Скажите мне, Таня, честно, почему вы ударили сержанта?
— Он оскорбил меня.
— И вы не побоялись поднять руку на представителя власти?
— Я не побоялась ударить плохого человека. Человек, который оскорбляет женщину, не имеет права быть представителем власти. Мне стало обидно и больно даже не оттого, что он сказал мне грязные слова: минутой раньше он учил вежливости какого-то хулигана и тут же нашел возможным оскорбить меня. Неужели я такая, что меня можно всякими словами обзывать? Это ведь и про меня сказано, что человек звучит гордо!
Ковалю понравился Танин ответ. Честный и откровенный!
— Что касается поведения сержанта, мы разберемся. Звание работника милиции, представителя власти, обязывает каждого из нас, от сержанта до генерала, быть сугубо справедливым и интеллигентным. Несмотря на специфику нашей работы. А теперь, Таня, не смогли бы вы рассказать — обстоятельно и точно — о том, что же все-таки случилось в тот вечер. Для меня это очень, вы понимаете, очень важно. Прошу вас, постарайтесь, пожалуйста, вспомнить решительно все — до мельчайших подробностей.
— Я уже рассказывала много раз. Но повторить не трудно, — сказала она уже спокойнее. Видимо, ей понравилось, что подполковник не разговаривает с ней сухим, официальным тоном, а вежливо просит. — В тот день я познакомилась с одним человеком. Зовут его Виталий, он из Москонцерта, на гастроли приехал. Ну, бродили по городу, ели мороженое. Вы, наверно, думаете: вот вертихвостка, парень в армии, а она с артистами развлекается. Нет, это не так. Мне этот Виталий ни к чему. Просто было в тот день как-то тоскливо на душе, а тут хороший человек подвернулся.
«А подруга?» — хотел спросить Коваль, но сдержался, понимая, что нарушит этим свободное течение разговора. Да и не это было сейчас главным.
— Виталий тоже никого в Ужгороде не знал, — говорила тем временем девушка. — Вместе нам было веселее. Но он мне, честно говоря, совсем не нравился. Вечером Виталий пригласил меня к себе в гостиницу. Ужин заказал в номере.
— И вы не побоялись пойти с малознакомым мужчиной в гостиницу?
— А чего мне бояться! Я себя всегда могу защитить! К тому же Виталий был какой-то застенчивый, я даже удивилась, когда узнала, что он — артист, думала, артисты смелее, даже немного нахальные. Правда, потом он оказался не только застенчивым, но еще и трусом и даже предателем. — Коваль уже читал показания Виталия, в которых тот открещивается от Тани, и еле заметно усмехнулся: девушка нравилась ему все больше. — Ну, может быть, он за свою карьеру боялся, — примирительно заметила Таня. — Потом пытался мне туда, в милицию, передачу протолкнуть, но я отказалась. Одним словом, пришли мы в гостиницу поздно, около десяти. Ужин тоже долго не несли. А когда принесли, явилась коридорная и не очень-то вежливо попросила меня убраться. Я не люблю, чтобы со мной разговаривали таким тоном. Просто я ей чем-то не понравилась. Мы с Виталием вышли на улицу. Ну, а дальше вы знаете.
— Знаю. Вы решили вернуться в гостиницу через окно. Назло врагам.
— Назло этой дуре! — Заметив, что подполковник поморщился от такого эпитета, Таня добавила: — Я проголодалась, а там на столе остывал вкусный ужин. Ну и захотелось еще немного посидеть с Виталием. Он интересный собеседник. А по улицам слоняться уже надоело, да и ноги устали.
— Но вы должны были знать, что гостиничные правила обязательны для всех. В одиннадцать нужно уходить, даже если вы в гостях у папы римского.
— Я раньше в гостиницах никогда не бывала и этого не знала.
— Виталий должен был вас предупредить. Он-то уж знал, раз на гастроли ездит.
— Кроме правил, есть еще люди. И я хочу, чтобы меня уважали те, которые требуют, чтобы я уважала их правила. Логично? По-моему, вполне. — Таня умолкла, собираясь с мыслями, бросила на подполковника Коваля пристальный взгляд, и в глазах ее отразилось удивление, словно она неожиданно спросила себя: «А что это я, собственно, откровенничаю с этим милиционером?» Но тут же она взяла себя в руки.
— Так на чем я остановилась?
— На том, что вы решили вернуться.
— Я отправила Виталия вперед и сказала, чтобы он ждал меня в номере. Виталий отговаривал — и он ни в чем не виноват. Разве только в том, что трус.
— Почему же «трус»? Просто умный человек. Я бы на его месте тоже не советовал бы вам лезть в окно.
— Ну, допустим. Значит, я неумная. Я полезла, и меня сняла милиция — какой-то психованный дед снизу заметил и начал вопить как резаный.
— С какого этажа вас сняли?
— С третьего. Вернее, не сняли — сам Виталий втащил меня в окно. Иначе я бы разбилась. Сначала я ошиблась окном, потом растерялась и перепугалась насмерть.
— Ошиблись окном? Вы заглядывали и в другие окна?
— Только в одно. Оно было открыто настежь. А в номере никого не было.
— Это рядом с номером вашего Виталия?
— Да.
— Вы не дошли, так сказать, до своего приятеля или, наоборот, проскочили его окно?
— Не дошла. Это окно ближе к трубе и пожарной лестнице. Как я ошиблась, не пойму! Снизу точно рассчитала, а наверху потеряла ориентацию. Темно было. И в этом окне тоже было темно. Влезла, смотрю — нет никого. Хотела выйти — дверь заперта. Одна дорога — снова на карниз.
