Новгородская замолчала, разглядывая поверхность стола.
— Зачем же вы меня вызвали? — произнесла она наконец.
— Чтобы порадовать вас. Картины найдены! Разве вы не этого требовали от нас весь этот месяц?
Новгородская снова замолчала. Затем произнесла:
— Следовательно, найден и убийца моего мужа?
— Вот с этим сложнее, — вздохнул Грязнов.
— То есть как? — Женщина вскинула на него серые глаза. Глаза горели напряженным огнем.
— Видите ли... У следствия есть основания полагать, что хищение картин и убийство вашего мужа — это суть два разных преступления.
— Почему? — Этот возглас вырвался у нее нечаянно и звучал вполне искренне.
— Почему? Есть ряд улик, которые подтверждают мои слова. И есть тайна следствия. А оно еще не закончено. Вера Павловна, мне очень неприятно затрагивать больную для вас тему. Но я вынужден коснуться вашей семейной жизни.
— Ее уже касался ваш... коллега, — глухо произнесла Новгородская.
— Да, Александр Борисович пытался говорить с вами об этом, но вы от разговора уклонились. Видите ли, мы довольно много времени занимаемся расследованием убийства вашего мужа. И круг, так или иначе, сужается. Я очень прошу вас, расскажите о вашей семье, — действительно попросил Грязнов, накрыв руку женщины своей ладонью. Вера Павловна секунду сидела неподвижно, словно птичка на плече великана, затем убрала руку, молча полезла в сумочку, достала пачку «Вог». Грязнов поднес зажигалку. Женщина затянулась, руки ее подрагивали. — Хорошо, я вам помогу. Вы познакомились с Георгием Максимилиановичем в мае двухтысячного года на московской конференции, посвященной вопросам образования. Вы на этой конференции сделали блестящий доклад о разработанной вами методике изучения английского языка. В перерыве к вам подошел симпатичный мужчина, представился, выразил восхищение вашим докладом и лично вами... И не отходил от вас ни на шаг. Правильно?
Новгородская молча кивнула.
— Вы к тому времени — разведенная женщина, воспитывающая сына, без алиментов, безо всякой помощи, с больными стариками родителями за спиной. Едва сводящая концы с концами, несмотря на талант педагога. Правильно? Правильно. Вы устали от одиночества, от вечной заботы о хлебе насущном, а ваш новый знакомый, как выяснилось, имел весьма радужные перспективы... хм-м, трудоустройства в Москве. Он довольно быстро сделал вам предложение. И вы его приняли. У будущего мужа было много достоинств. И лишь один недостаток. О котором он вас не предупредил.
— Зачем вы говорите мне все это? Вам так нравится мучить людей? — еле слышно процедила Новгородская.
— Нет, мне совсем не нравится кого-либо мучить. В том числе вас. Но я делаю свою работу. Итак, Новгородский прошел выборы в Думу, переехал в Москву, вы расширили жилплощадь, ибо к тому времени уже были замужем... И жизнь пошла своим чередом.
Грязнов помолчал, прикурив новую сигарету.
— Когда вы узнали, что он гей? — мирно спросил он.
— Какая разница? — устало произнесла Вера Павловна. — Какое это имеет значение? Вообще — его сексуальная ориентация, кого она касается? Меня мой муж устраивал. У нас сексуальная свобода. Он имел право спать с теми, с кем хотел.
— Вот как? — Грязнов внимательно рассматривал лицо сидящей напротив женщины. — Вера Павловна, я буду вынужден пригласить на допрос вашего сына.
— Как? — одними губами промолвила Вера. — Вы не имеете права! Он несовершеннолетний!
— Я имею право. Согласно статье сто пятьдесят девятой УПК я имею право его допросить. При допросе будет присутствовать педагог. И, может быть, вы. Если следствие сочтет это необходимым.
— Вы не сделаете этого! Оставьте его в покое! — закричала было женщина. Но горло ее перехватил спазм. Она зашлась мучительным кашлем.
— Выпейте воды! — Грязнов протянул стакан, который Вера Павловна с силой оттолкнула. Вода пролилась на мундир, но Грязнов не обратил на это никакого внимания.
— Пейте, я прошу вас! — почти страдальчески произнес он.
Женщина послушалась, сделала пару глотков. Кашель стих. Она смотрела на Грязнова ненавидящими глазами.
— Вера Павловна, это вы убили мужа? — тихо спросил Грязнов. — Вернее, вы его заказали?
Новгородская рассмеялась сухим, каким-то лающим смехом:
— Я его убила? Ха-ха! Да я бы сто раз убила его! Сто, а не один, понимаете? Он влез в мою душу стихами, музыкой, выставками, спектаклями... Он приручил меня, как собачонку. Он очень быстро перестал спать со мной, это так. Я научилась думать, что это не важно! Что он устает на работе. От этой сволочной депутатской работы и половой гигант станет импотентом.
Мне было важно, что он рядом. Что он умен, богат, успешен. Рядом с ним и я была богата и успешна. Для женщины в сорок пять это важнее секса. Мне было важно, что он полюбил моего мальчика, что он заботился о нем! Я жила в этих иллюзиях два года, пока «добрые самаритяне» не раскрыли мне глаза... Я чуть с ума тогда не сошла: мой муж — гей! Но я научилась жить и с этим, понимаете? И скрывать от Костика причины ночных похождений отца. Он ведь усыновил моего мальчика, понимаете?
Новгородская кричала, но кричала почти беззвучно, как выброшенная на берег рыба. Грязнов боялся вставить даже звук в этот горячечный поток слов. Ему казалось, что от возникшего в кабинете почти осязаемого, словно разряды молнии, напряжения вот-вот лопнет пленка диктофона.
— А потом я встретила Бондаренко, нормального мужика. Ленивого, циничного, но нормального, понимаете? А у меня пять лет вообще не было мужчины. Как будто я в колонии строгого режима отсидела. И я в него влюбилась. Просто влюбилась в его запах, его постель, его член, называйте это как хотите. И потеряла голову. Да! Потеряла голову. И упустила ситуацию... А когда поняла, что с Костей что-то происходит, было поздно!
Она разрыдалась отчаянно. Без слез. Мучительными спазмами.
— Знаете, когда я узнала всю правду, до конца? Когда уехала с Костиком в Египет. Только там, вдали от своего «папаши», он признался мне, что Георгий растлил его, понимаете? Своего приемного сына! Он заставлял моего мальчика заниматься с ним всякими гнусностями и шантажировал его. Он пугал ребенка тем, что со мной может что-нибудь случиться! Что я каждый день за рулем, и мало ли что... Подонок! Он так запугал Костю, что тот перестал разговаривать! Мне казалось, у него начался аутизм, понимаете? И я увезла его. Только за границей, за тысячи верст от дома, он открылся мне. Так он боялся своего папочки, понимаете?! Вы считаете, что это я его убила? Ха! Я летела домой с единственной мыслью застать этого подонка дома и всадить кухонный нож в его поганые яйца! И поворачивать, поворачивать! Раскрошить его гнусную мошонку в клочья, в дым! Но меня опередили...
Она разрыдалась уже по-настоящему, по-бабьи... Слезы струились по лицу, ставшему почему-то очень молодым, но и очень несчастным.
Грязнов подавленно молчал. Вера выплакалась, подняла на него глаза в опухших веках.
— Почему вы не рассказали всего этого сразу? При первом допросе? — спросил Вячеслав Иванович.
— Потому что я защищала своего ребенка, неужели непонятно? Новгородскому уже не поможешь. Да, честно говоря, собаке — собачья смерть! Я думала, его убил кто-то из «голубых». И картины прихватил заодно. Но если бы я все рассказала, вы начали бы допрашивать Костю! А это невозможно! Я этого не позволю! — она опять закричала, и осеклась, и посмотрела на Грязнова раненой птицей, и тихо добавила: — Вы ведь не тронете моего мальчика, да? Вы не сможете этого сделать...
— Успокойтесь, Вера Павловна. Я вам обещаю, никаких допросов не будет. Занимайтесь сыном и ни о чем больше не думайте. Я сейчас вызову машину и вас отвезут домой, хорошо? — глухо проговорил Вячеслав Иванович.
Вера молча кивнула.
Глава тридцать вторая ЯБЛОНИ В ЦВЕТУ
15 марта 2000 года
Дорогой Сереженька!
Какая у нас радость! Митька почти студент! Представляешь, поступил в свой университет с первой же олимпиады! Еще три месяца учиться в школе, а он уже зачислен в вуз! Ура, ура!! Как жаль, что ты не дожил до этих дней, не можешь порадоваться вместе с нами. А мы все счастливы: твоя теща закармливает внуков
вкусностями, Севка прислал телеграмму со своей границы, поздравил племянника. Он ведь скоро демобилизуется. И что будет делать дальше? Ладно, найдет себе применение. Что-то у меня мысли разбегаются, как тараканы. Ты всегда ругал меня за то, что перескакиваю с одного на другое, помнишь?
Лучше я тебе расскажу побольше о Мите. Он в начале учебного года так пугал меня! По математике сплошные двойки, представляешь? Это в выпускном классе! А потом как-то взялся за ум. Правда, опять пришлось позаниматься с Юрием Максимовичем. Теперь уж Митька сам к нему ходил. Все-таки Юрий Максимыч очень деликатный человек: понимал, что вводит меня в лишние расходы — обеды, ужины, — и перенес занятия с Митей на свою территорию. Митька, правда, всю осень и зиму бродил угрюмый, неразговорчивый. Прямо весь в себе. Я думаю, он очень боялся, что не поступит. Сейчас, когда стало известно о зачислении, немного повеселел. А Санечка весь год ходил на подготовительные курсы в Митькин лицей, как раз в группу Юрия Максимовича. И влюбился в Максимыча, как Митька когда-то. В мае будет поступать туда. Надеюсь, поступит. Как здорово, что у них с Митькой такой учитель! Тебе бы он тоже очень понравился, честно. И мне он нравится.
