Лучше я тебе расскажу побольше о Мите. Он в начале учебного года так пугал меня! По математике сплошные двойки, представляешь? Это в выпускном классе! А потом как-то взялся за ум. Правда, опять пришлось позаниматься с Юрием Максимовичем. Теперь уж Митька сам к нему ходил. Все-таки Юрий Максимыч очень деликатный человек: понимал, что вводит меня в лишние расходы — обеды, ужины, — и перенес занятия с Митей на свою территорию. Митька, правда, всю осень и зиму бродил угрюмый, неразговорчивый. Прямо весь в себе. Я думаю, он очень боялся, что не поступит. Сейчас, когда стало известно о зачислении, немного повеселел. А Санечка весь год ходил на подготовительные курсы в Митькин лицей, как раз в группу Юрия Максимовича. И влюбился в Максимыча, как Митька когда-то. В мае будет поступать туда. Надеюсь, поступит. Как здорово, что у них с Митькой такой учитель! Тебе бы он тоже очень понравился, честно. И мне он нравится.
Если честно, я была бы не против видеть его постоянно в нашем маленьком сумасшедшем доме. Но он очень самодостаточен. Увы!
Марина раскрыла дневник наугад и попала как раз на эту запись, сделанную в марте. А теперь уже конец мая. Вовсю цветут яблони.
Девятого мая приходил Юрий Максимович. Захо-
тел познакомиться с Марининой мамой. Это было настолько неожиданно, что Марина перепугалась и чуть было не отказалась, придумав на ходу поездку на дачу. Но мама расхворалась, никуда не захотела ехать и, как нарочно, напросилась в гости. Пришлось перезванивать Максимычу и приглашать. А то могло получиться очень неловко: Марина патологически не умела врать. И наверняка потом проговорилась бы, что девятого мая была дома.
Опять огорчил Митька, удравший из дома еще поутру, едва узнав о визите бабушки и своего учителя. Наговорил с три короба: встреча класса, катание на лодках... И ушел, как Марина ни уговаривала его остаться.
Знакомство произошло в той самой напряженной обстановке, которую так умела создавать Маринина мама. Все чувствовали себя скованно под ее пристальным взглядом, просвечивающем, как рентген. Юрий Максимович был главной мишенью артобстрела. Но нужно отдать ему должное: терпеливо и учтиво отбивал стрелы противника.
Марине в конце концов удалось вытащить Максимыча на кухню покурить. И здесь произошла другая неожиданность: Юрий Максимович предложил ей вместе с мальчиками совершить поездку в Европу.
— Как это? — не поняла Марина.
— Что — как? Выбираем маршрут и едем. Вы, я, Митя и Саша.
— Но... Это очень дорого, я не смогу собрать такой суммы, — пролепетала Марина.
— Во-первых, у меня есть люди, работающие в турагентствах. Нам могут подобрать недорогой маршрут. Во-вторых, вы, кажется, забыли, что находитесь в нашем туристическом клубе на льготных условиях?
Основную часть расходов я беру на себя. Мне очень хочется порадовать Митю, который досрочно стал студентом, и Сашу, который наверняка станет лицеистом. А также вас и себя. Вы прикиньте, сколько вы сможете потратить, чтобы не чувствовать себя... обязанной, что ли. Хотя мне было бы приятно освободить вас от всех расходов.
У Марины часто-часто забилось сердце. Это было что-то новое в их устоявшихся отношениях. При сдержанности Максимыча это приглашение можно было рассматривать как предложение руки и сердца...
К счастью, мама засобиралась домой, категорически запретив ее провожать. И через несколько минут они втроем сидели на кухне и прорабатывали предполагаемый маршрут. Максимыч настаивал на Италии, Саня вопил, что хочет в Испанию на корриду (как будто он повидал все, кроме корриды!), Марина соглашалась и на то, и на другое.
— Я сейчас рекламную газету принесу, — заявил Саня, сползая со стула, на котором сидел немыслимой колбасой, закрутив ноги чуть ли не за уши.
— Иди, иди, и побыстрей! — Юрий Максимович звонко шлепнул мальчика по заду.
Саша на мгновение почувствовал его пальцы в своей промежности и ошалело обернулся.
Марина увидела лицо сына. Действительно, жест Максимыча был каким-то непотребным. «Так девок в кабаках шлепают», — подумала Марина, стараясь отогнать неприятное впечатление
Юрий Максимович тут же отвлек ее каким-то разговором. Затем вернулся Саня с газетой, и они погрузились в ее изучение.
За этим занятием их и застал Митя.
— Сынок, слушай, какая новость потрясающая! —
воскликнула Марина. — Юрий Максимович приглашает нас съездить вместе за границу.
— Куда? — опешил старший сын.
— Куда-нибудь! Мы как раз маршрут выбираем. Присоединяйся!
— А с какой это стати? И на какие мы деньги поедем? — ни на кого не глядя, спросил Митя.
— Это мой подарок. Тебе на поступление в институт. Саше — на поступление в наш лицей, — Юрий Максимович посмотрел на Митю своим особенным взглядом, властным и колючим.
Митя очень хорошо знал этот взгляд. Тем не менее возразил:
— Он еще не поступил в лицей. А я еще не окончил школу.
— Так мы не завтра и поедем, — спокойно ответил Максимыч, но глаза его сверкнули злобным огнем.
— Митя! Это вместо «спасибо»? — укоризненно произнесла Марина.
— Большое вам спасибо, Юрий Максимович, — вежливо ответил Митя, не глядя на учителя.
— Ладно, Марина Борисовна, отложим этот разговор на несколько дней. Завтра я уезжаю в Москву на конференцию, вернусь через три дня. А вы за это время примите общее решение: куда именно вам хотелось бы поехать. Рассчитываем на август, идет?
Марина радостно кивнула. Прямо как девочка.
— А теперь позвольте откланяться. Как всегда все очень вкусно. У вас очаровательная мама, Марина Борисовна.
— Спасибо. Удачи вам на конференции.
— Благодарю.
Едва дверь за учителем захлопнулась, Митя заявил:
— Я никуда не поеду. Ни в какую заграницу.
— Почему? — Марина опустилась на стул.
— Не хочу, и все. Я хочу провести лето на даче. А вы поезжайте. Не обязательно всем колхозом по Европе шастать.
И ушел в свою комнату. Как он умеет одной фразой испортить матери настроение!
Прошло три дня, затем пять. Прошла неделя, другая. У Митьки приближались выпускные экзамены. Санечка поступил в лицей, в класс Юрия Максимовича.
Учитель давно вернулся со своей конференции, но ни разу не позвонил. Это было странно, совершенно не похоже на Максимыча. И Марина не находила никакого объяснения объявленному бойкоту. Неужели он так обиделся на Митю? Марина сама завела с сыном разговор о путешествии.
— Митька, ты что же, хочешь лишить свою мать единственной возможности побывать за границей?
— Это ты о чем?
— Как — о чем? О приглашении Юрия Максимовича. Если ты не поедешь, я тоже не поеду.
— Расслабься. Мы оба не поедем — усмехнулся сын.
— Почему?
— Поговаривают, что Максимыч уезжает в Москву.
— Как это? Надолго?
— Говорят, навсегда.
— Почему?
— Говорят, он женится на москвичке. Буквально на днях. И переезжает в Москву.
Марина рухнула на стул, распахнув на сына черные глаза.
— А как же... Как же мы?
— А что мы? Я поступил куда хотел, Саня тоже. Чего же еще?
Вглядевшись в побледневшее лицо матери, Митя опустился перед ней на колени и с жаром произнес:
— Мама! Ты не переживай! Не нужно переживать! Ты даже не представляешь себе, до какой степени тебе не нужно расстраиваться из-за его отъезда!
— Что? — рассеянно переспросила Марина.
Она словно не слышала сына, уставившись пустыми глазами в окно.
Глава тридцать третья ДЕСАНТ
Турецкий сел в поезд, отправлявшийся в Великий Новгород. Ровно три дня тому назад на этом же вокзале его встречал Гоголев. Начальник питерского угро стал еще осанистее, сановнее, прибавив в весе и количестве звездочек на генеральском погоне. Но для Турецкого он оставался тем же Виктором Гоголевым, с которым не раз приходилось работать вместе. С которым было легко работать и приятно отдыхать за празднично накрытым столом.
Они обнялись и направились в «Октябрьскую», гостиницу, где обычно останавливался Турецкий, приезжая в Петербург. Там Гоголев еще раз рассказал Саше все, что удалось узнать о судьбе «ранее судимых Малевича и Филонова».
Собственно, он повторил то, что уже поведал Грязнову в телефонном разговоре. Действительно, отсутствие картин в эрмитажном хранилище было установлено при проверке, которую проводило Министерство культуры в августе 1999 года. «Тогда, знаешь ли, копали под директора — вот и организовали проверку», — пояснил Гоголев. Но картины эти не значились в соответствующих списках, поскольку были личным даром умершего в блокаду коллекционера тогдашнему директору Эрмитажа. А тот, человек в высшей степени щепетильный, передал картины музею. Но блокадная зима, которая выкашивала сотрудников как траву в сенокос, бомбежки и прочие военные трудности — все это и привело к двусмысленной ситуации: кто-то из администрации забыл издать соответствующее распоряжение, так как много других, более срочных и неотложных дел приходилось решать ежедневно. А сотрудники не спешили вносить картины в официальный каталог, ибо они все-таки значились личным даром умершего лично академику. Словом, к моменту проверки картин в хранилище не оказалось.
