Он хотел что-то сказать, но я его с ходу боднула головой в лицо. Этой штуке я научилась еще в светлом детстве, когда воевала со шпаной из нашей слободы. Я ему раскровенила нос и губы, но с таким же успехом могла бодать бетонную стену. Подключился другой охранник.
Это меня не остановило. Я пробивалась к двери наружу, царапаясь, лягаясь и вырываясь из их рук. Все кончилось тем, ч го они придавили меня сверху, связали руки брючным ремнем и отнесли на наш этаж по черной лестнице. Потому что в лифт они меня впихнуть так и не смогли.
В передней я умудрилась вырваться, уселась на полу и стала материться по-черному. Тем более что в зоне мой арсенал значительно пополнился. Я никогда не позволяла себе плакать при посторонних, но в эту ночь все запреты рушились и летели к чертям.
Я выла, визжала, хрипела и даже молила просительно:
- Отпустите меня... Что я вам сделала?
И в то же время пыталась достать их ногами наподобие кикбоксерши.
Позже Элга как-то мне сказала:
- Вы вели себя как взбесившаяся сноповязалка! Она же и вызвала спешно профессора Авербаха.
Тот примчался очень быстро в сопровождении той же мужеподобной медсестры-ассистентши. Они меня обездвижили, как вырвавшуюся из зоопарка на волю гиену, ширнули два укола, в задницу и предплечье, и отключили.
Пришла в себя я поздним утром, в постели, и представляла нечто киселеобразное, будто из тела вынули все косточки и пропустили меня через мясорубку. Все болело.
Авербах держал меня за руку, психотерапевтически обволакивал меня своим бездонным цыганским взором, перекачивал свое тепло и успокоение в мою душонку, в общем, пытался обмыть меня и расслабить в своей психосауне.
Мне было себя очень жалко, и я со странным удовлетворением думала о том, что теперь меня никто не выковырнет из кровати и я имею полное право не колыхаться, а лежать в тепле, тишине и уюте. И если еще позвать Гашу, то все станет, как когда-то в детстве, когда я болела и все вокруг ходили на цыпочках и любили меня, Гаша поила травами, а Панкратыч не отходил от кровати и читал мне вслух "Волшебника Изумрудного города" или рассказывал о моих предках, среди которых был даже лейб-медик двора его императорского величества, что тоже походило на сказку.
И мне страшно хотелось рассказать Авербаху, какая я несчастная и хорошая, и попросить его, чтобы он остался со мной, если не навеки, то хотя бы на ближайшие годы. Чтобы он так же гладил меня по голове, касался сисечек, засовывая свой стетоскоп под рубашку, и поил меня из чашки теплым молоком.
Где-то подспудно гнездилась мыслишка о том, что профессор самое то, от него исходили токи мощной самцовой силы, он был как бронированная дверь, которой я могла отгородиться от всего света, и, если это будет нужно для сохранения этой двери, я могу согласиться и на воспроизводство маленьких авербахчиков, пойти на такую жертву.
Но профессор Авербах неожиданно повел себя, как последний подонок, растоптал белую лилию моих мечтаний и надежд и выбил меня пинком под зад из той избушечки, куда я спряталась.
- Что вы разлеглись тут, как корова, мадам? - осведомился он. Устроили плач на реках вавилонских! Ваши дамы рассказали... Вам больно? Невыносимо, говорите? Когда невыносимо, не меня зовут, а молитвы читают! Чем я вам могу помочь, если вы сами себе помогать не хотите? Да бросьте вы, я вас знаю как облупленную! Удар вы держите классно... И нечего саму себя отпевать. Вы тут слюни размазываете, а между прочим, вы ведь тоже Туманская? Уж Нину Викентьевну я многие лета пас! Вот она черта лысого сама себя топить бы стала из-за того, что вы концом света вообразили! Вы хотя бы соображаете, сударыня, кто вы? Вон телефоны плавятся - десятки людей вас ждут, работа. Клин клином вышибают!..
- Как... вы... смеете?
- Ишь ты... Соображаете, значит, что мне позволено сметь, а чего не позволено?
- Это что, господин Авербах, такая новая методика обращения с больными? - психанула Карловна.
- Больных здесь нет! - отрезал он. - Здесь есть разнузданная, не очень умная истеричка, которая хочет, чтобы все прыгали вокруг нее! Мадам считает, если у нее понос, вокруг ее ночного горшка все человечество тоже должно на горшки усесться! Дабы разделить ее муки! Встать!
Самое смешное, что я действительно встала. И все мои боли куда-то пропали. Вообще, кроме злости, ничего не осталось.
- Влейте в нее кофе, Карловна, - приказал он. - Приоденьте, марафет наведите... Это в морге ей будет все равно. Когда-нибудь. Лет через семьдесят. И - на трудовой пост, мадам! К штурвалу!
Потом я поняла, что, если бы он не вонзил в меня светлое имя незабвенной Викентьевны, я бы вряд ли воскресла.
Но он ловко подцепил меня на крюк.
Через час я уже была на Ордынке.
* * *
Я до сих пор не знаю, по какой причине веселый доктор Авербах выбил меня из моей постели грубо и шоково, вернув в кабинет Туманских в офисе. Спас ли он меня от падения в новую шизу, руководствуясь клятвой Гиппократа, или это была затея Кена и его команды, которые продвинули свою комбинацию уже к финалу и которым просто нужно было, чтобы я была, присутствовала, все еще считалась Главным Лицом, ответственным за все, что деется в "Системе "Т", включая и наш банк. Если иметь в виду козла отпущения (в моем случае козу), которая будет лично отвечать за полный обвал всех дел, я их всех вполне устраивала, во всех позициях, юридических в том числе. Поскольку, ставя свою подпись на договорах, соглашениях, платежах и всей прочей мутоте, я отвечала за обязательства не только всем имуществом Туманских, но и собой персонально.
Наверное, мой срыв из-за Гришуньки мог стать прекрасным поводом для того, чтобы я отправилась в тевтонскую психушку, или как она там называется, на пару месяцев. И в этот раз я бы, наверное, согласилась. Только для того, чтобы не думать, забыться. Но они на такое не пошли.
В конце концов, несмотря на усилия Михайлыча, меня могли бы просто пристрелить, тем более что ни у кого это не вызвало бы особого удивления. Отечество уже привыкло к отстрелу персон, имеющих отношение (реально или нет - неважно) к Большой Монете. Но и это для них было бы несвоевременным и пока излишним, поскольку трагическая безвременная кончина фактической владелицы и генеральной управляющей поставила бы под сомнение безупречность репутации "Системы".
Так что мне еще давали пожить и продолжали бить в бубны и тамтамы, разрисовывая, как я делово и финансово динамична и какое неизбежно светлое будущее ждет "Систему" в грядущем.
Я напрасно грешила на Главного Кукольника. В этот раз он был ни при чем. За невидимые веревочки, к которым я была привязана, умело дергали совершенно другие, земные кукловоды, среди которых были и самые близкие мне (во всяком случае, я была в этом уверена) люди. Правда, узнала я об этом, как всегда, слишком поздно.
Если честно, с того дня, как у меня отобрали Гришку, я сломалась. Только-только начала всплывать после смерти Сим-Сима, и тут меня снова обрушили.
То, что я всерьез разбираюсь в собственном хозяйстве, было видимостью. Конечно, я торчала на всех этих оперативных летучках, очередных и внеочередных совещаниях, принимала каких-то ближних и дальних переговорщиков, но от меня осталась только оболочка, будто у меня все высосали из мозга и сердца. Я как бы отсутствовала, лишь внешне проявляя некую заинтересованность, а в действительности хотела только одного: чтобы меня оставили в покое.
Карусель вертелась, поскрипывая, но все летело как бы мимо меня. Я целиком доверилась Белле Зоркие, перегрузила кое-что на Элгу и Вадика. Более или менее я интересовалась "четверговыми" приемами, только попросила Вадима, чтобы он допускал всех, даже явных психов. В общем, любой псих по-своему интересен, нормальные типчики, тащившие проекты немедленного обогащения как себя лично, так и всей "Системы "Т", были скучны. Хотя и среди них попадались еще те экземплярчики.
Среди прочих вдруг неожиданно возник наш Цой. Он вернулся из поездки к своим азиатским родичам, решил, что не имеет права козырять своей близостью к Туманским, и заявился в порядке очереди. Я его облизала, как родного, и он сказал:
- А ты еще, оказывается, черовек, Ризавета... Цой страшно переживал, что наша территория прикрылась, и сказал, что хочешь не хочешь, но придется перебираться в Москву, что его зовут в ресторан "Чингисхан" и еще куда-то, но он хочет открыть свой ресторан, на паях с сородичами. И даже помещение нашел подходящее под аренду, первый этаж небольшой чулочной фабрики, где когда-то была столовая, со всеми коммуникациями, на бойком месте, вблизи Сущевского вала. Фабричка еле дышала, отечественных носков и колготок выпускала чуть-чуть, а потому сдавала помещения, чтобы чулочницы окончательно ноги не вытянули. Репертуар предполагался, само собой, экзотический, с китайско-корейско-японским уклоном.
- Я тебя беспратно кормить буду, Ризавета, - пообещал Цой.
