Проблема
в нас. В нашем чрезмерном потреблении и обременении долгами.
Мы подъезжаем к аэропорту. Я начинаю чувствовать его гнев, несмотря на улыбку и элегантность.
— Мы предсказывали это на протяжении сорока пяти лет! Нас никто не хотел слушать. Нет ни одного европейского политика, который бы не говорил о росте. Но рост в его нынешнем понимании давно закончился. И он никогда не был устойчивым.
— И что нас ждет?
Машина въезжает в ту часть аэропорта, где я прежде никогда не бывала, проезжает в ворота и останавливается перед невысоким забором. По другую сторону забора я вижу бизнес-джет «Lear». Две стюардессы и два пилота в форме стоят перед самолетом наготове.
Они ждут Андреаса Баумгартена. Когда он выходит из «бентли», они отдают честь.
— Мы описали шесть различных сценариев краха.
Два сотрудника аэропорта открывают для него ворота. Здесь не надо предъявлять билеты или посадочные талоны, и здесь нет контроля безопасности.
Он входит в ворота, потом поворачивается и возвращается к забору.
— Есть кое-что, что вам следует знать, Сюзан. Во всех шести сценариях погибает больше людей, чем во время Первой и Второй мировых войн вместе взятых.
В его голосе звучит непонятное мне ликование.
— Это все были догадки.
Он снова улыбается.
— Все просто. Не нужны никакие комиссии будущего. Надо просто задать себе следующие вопросы: как повлияли две мировые войны на глобальное управление? Учитывая шестьдесят миллионов погибших? Они оставили один след: ООН. Маленькая, жалкая, слабая, подконтрольная американцам организация. И все. А вообще человечество продолжало жить, как будто ничего не произошло. Поэтому, конечно, все будет плохо.
Он оборачивается и смотрит на самолет. Его чемоданы как раз загружают.
— У меня в Национальном банке был один коллега. Входил в руководство Экономического совета. Один из лучших умов Скандинавии. Но у него были проблемы с алкоголем. Однажды ноябрьским вечером он подходит к набережной в Нюхауне, чтобы отлить. Но падает в воду. В эту минуту на мосту через канал появляется патрульная машина. Полицейские вытаскивают его. Двое суток он лежит в коме. Но удивительным образом приходит в себя. Через пару месяцев он снова начинает прикладываться к бутылке. Два года спустя, опять в ноябре, он снова подходит к краю набережной. Точь-в-точь в том же месте. Чтобы отлить. И снова падает в воду. Но на сей раз рядом не оказывается патрульной машины. Его нашли на следующее утро. На дне. Западный мир — это этот человек. Будущее для нас не предполагает возможность осознать свои ошибки. Мы не будем признавать, что эти ошибки имели место.
Я думаю о Тит и Харальде. О миллионах других детей.
— Есть выбор, — говорю я. — Всегда есть выбор.
— Кажется, вы говорили, что вы физик? Свободный выбор — это иллюзия. Мы биологические существа. Мы развивались в процессе конкуренции друг с другом. Наша нервная система запрограммирована на то, чтобы как можно больше приобретать. Чего бы это ни стоило.
Он поворачивается и идет к самолету.
— Да, — говорю я. — Вы-то уж точно немало приобрели.
Он останавливается. Медленно поворачивается ко мне. Возвращается.
— Сорок пять лет мы пытались достучаться до людей. Мы сделали две тысячи совершенно точных предсказаний основных направлений развития и отдельных событий национального и международного значения. В нашем лице Дания получила инструмент, равного которому никогда не было ни у одного правительства и ни у одной нации! А от нас отвернулись! Нас придушил Торкиль Хайн и разведка. Нас бросили. Отделались от нас подачками!
Уязвленное тщеславие звучит по-особому. Это звучание мне знакомо. По допросам, в которых я участвовала. По университету. По людям, которые относятся к верхушке общества. И более всего я узнаю саму себя.
— Вы продались, — говорю я. — Сколько вы лично получили?
Он подходит ко мне вплотную. От его царственного величия ничего не осталось.
— Дворец, — продолжаю я, — «бентли», бизнес-джет. Кирстен Клауссен купила церковь Багсверд. Хенрик Корнелиус построил монастырь за сто миллионов. Вы наворовали больше, чем вам когда-либо могло причитаться. Это вы в должниках.
Он обладает мгновенной реакцией крупных кошачьих. Я не успеваю глазом моргнуть, как он берет меня за горло и прижимает к забору.
— Вали назад, — шепчет он. — В ту дыру, откуда ты вылезла, Сюзан. Вали обратно. Включи какой-нибудь семейный сериал. И посиди, подожди.
Действую я не торопясь. Этому я давно научилась. И навыки эти я оттачивала в лабораториях, среди пипеток, солей радия и весов Меттлера. Без лишней спешки, но одним плавным движением я расстегиваю его пиджак, ладонь проникает в брюки, потом в трусы и охватывает его яички. Они покрыты плотным волосяным покровом, словно это львиная шкура.
Потом я сжимаю их.
У него подгибаются колени. Он отпускает меня. Женщина в сапогах для верховой езды направляется к нам. И тот мужчина, который был за рулем машины Дортеи, тоже.
Я снова сжимаю кулак.
— Скажи им, чтобы не приближались, — говорю я.
Говорить он не в состоянии. Но он поднимает руку. Мужчина и женщина останавливаются. Я склоняюсь к нему.
— Откуда такие деньги, Андреас?
Он молчит. Я нажимаю сильнее.
— Нет, пожалуйста, не надо!
— Откуда, Андреас?
Когда он открывает рот, слышен лишь шепот.
— Золото.
— Какое золото?
— Мы предсказали повышение цен на золото. Последствия пятнадцатого августа.
— Объясни мне это, Андреас. У меня никогда не было других золотых вещей, кроме обручального кольца.
— Пятнадцатого августа семьдесят первого года Никсон отказался от привязки курса доллара к золоту. Золото было международным стандартом с сорок четвертого года, со времен Бреттон-Вудского соглашения. Мы понимали, что из-за этого цены на золото взлетят. Из-за этого и из-за кризисов. И мы покупали его. Выжидали. Брали кредит и опять покупали.
Теперь я начинаю понимать.
— Наверное, это было самым простым, — говорю я. — Если бы вы занялись спекуляцией акциями или недвижимостью, то вас бы отследили. Тут все было совсем просто. Сколько ты получил, Андреас? Миллиард? Десять миллиардов?
В следующее мгновение происходит два события, которые отмечаем только мы с ним. Во-первых, его глаза как будто покрываются глазурью. Как мой рождественский картофель после испарения жидкости. Во-вторых, рядом со своей рукой я чувствую его затвердевший член — словно это цилиндр из гранита, нагретый над бунзеновской горелкой.
— Поехали со мной, — говорит он.
Сначала я не слышу его слов, и, когда он повторяет их, я ничего не понимаю. Все вокруг застыло — стало каким-то нереально неподвижным. Женщина в сапогах для верховой езды, помощники, джет, аэропорт Каструп.
— Куда?
— В Бразилию.
Я смотрю ему в глаза. И тут все понимаю.
— Андреас, ты хочешь, чтобы я сейчас поехала с тобой. И чтобы раз в день,
