так я поясню! Мне ведь, например, не было никакого дела до сведений о местах, где устраивали свои сборы эти самые «общественники», то есть члены новой организации. Ивану же, напротив, было все равно, кто и как говорил о каких-то письмах, в которых они обсуждали идеи своей будущей деятельности. Ну, а как только мы совместили свои, так сказать, эскизы, оказалось, что контуры-то стали отчетливо видны и стали общими! Проще говоря, — поднялся Скорняков из-за стола, — Иван был убежден, что Балясная и была тем самым центром, куда собирались на свои собрания эти господа. Ну, а я смог сделать предположение, что именно это сообщество и начало разрабатывать идеи сепаратизма, а потом и молодых людей отправило в столицы, чтобы придать своим идеям больше известности.
Воронов не удивился. Скорее разочаровался.
Рассказ Скорнякова был повествованием человека о чем-то важном для него, но совершенно обычным, рядовым для всех остальных.
Интерес Овсянникова? Ну, это тоже понятно: два пожилых человека случайно обнаружили совпадение своих интересов. Ну, и замечательно, тем более что для удовлетворения этих интересов ничего нового придумывать не нужно. Появляется, как сейчас говорят, площадка общения. И — замечательно!
Оставалась только одна трудность: как уйти без обид и выговоров? Уйти просто так, так начнет выспрашивать: нужно ли все то, что рассказал? А потом, чего доброго еще и в полицию отправится: мол, я ему рассказывал, а он вам передал ли?
Решать что-то прямо сейчас Воронов не хотел и потому сказал:
— Завтра похороны Ивана Герасимовича, так вы поедете?
Скорняков всплеснул руками:
— Ах, ну, что вы! Конечно, поеду! Как же иначе! Во сколько?
Вопрос застал Воронова врасплох. Он и представления не имел, как и что решили в Балясной.
— Ну, я полагаю, с утра.
— С утра? — задумался Скорняков. — Ехать тут часа три, пожалуй, а?
Он посмотрел на часы.
— Да и вам сейчас ехать совсем неудобно, автобусы ушли, а попутки… ненадежный транспорт в наших краях… Давайте отправимся пораньше с утра. Как раз часов в десять там будем. Надеюсь, раньше-то не начнут?
Воронов не хотел оставаться на ночь в гостях, но и разумных доводов не нашел. О том, что его ждет машина, решил не говорить, чтобы не порождать лишние вопросы.
— Ну, если я вас не отягощу…
— Да, о чем вы говорите, Алексей, — пожал плечами Скорняков. — Кстати, вот, полюбопытствуйте.
Он подошел к стеллажу, вытащил еще один том, раскрыл его.
— Иван считал, что это — герб общества, о котором я вам говорил.
Воронов скользнул взглядом по рисунку.
— Кто-то рисовал еще тогда?
— «Тогда» — это?..
Скорняков указал рукой куда-то назад.
— Нет, что вы! Это, кстати, рисовано рукой вашей милой Ирмы. С натуры.
— С натуры?
— Именно! А рисовала она прямо тут.
Скорняков раскрыл створки шкафа, стоящего в углу, и достал деревянный ларец явно старинной работы, с металлическим гербом на крышке.
Воронов смотрел на него неотрывно, оглядел со всех сторон.
Не удержался, полюбопытствовал:
— А внутри что?
— Вот во внутрь-то мы и не заглядывали, — развел руками Скорняков. — Каким мы его нашли, таким вы его и видите. Ломать было очень уж жалко, да и вообще… Реликвия! Кстати, нашли мы эту красоту опять-таки при участии Ирмы.
— Интересно, — улыбнулся Воронов. — Мне она ничего об этом не рассказывала.
Скорняков помялся:
— Помните, я вам говорил, что она что-то скрывает?
— Да, похоже на то…
После ужина решили лечь спать пораньше, чтобы утром выехать ни свет ни заря.
Воронов долго ворочался, то и дело поднимался. То курил, то просто прогуливался по комнате.
Дождавшись, когда часы покажут полночь, набрал телефонный номер:
— Дядя Паша, ты мою картинку получил?
Долго выслушивал ответ, потом сказал:
— Ты подъезжай, чтобы послезавтра утром я тебя на вокзале встретил. Как «где»? В Городе, конечно! Потом все расскажу!
16
Сава ко всякому делу готовился очень ответственно. Потому, наверное, и был в авторитете. Собираясь в Город, он долгое время провел, составляя картину того, с чем предстоит там столкнуться.
Однако, приехав, он в первые же дни был поражен той сложностью переплетений, которые составляли суть отношений тут, где каждый стриг свой клок волос.
Можно было, конечно, преподать урок с применением методов «лихих девяностых», но Сава понимал, что на всякое действие есть противодействие, а время не только лечит, но и помогает думать.
