везет больше, а кому-то меньше.
Второй случай произошел, когда я учился в колледже. Автобус, на который мне посчастливилось проспать, разбился в тоннеле на Айлэнд-стрит. Хотя «вампирский тоннель» и был объектом обожания террористов, в тот день обошлось без терактов: одна из опор просто не выдержала, и своды рухнули прямо на проезжавшие под ними машины, включая единственный на этом маршруте автобус. Власти Родлинга назвали катастрофу одной из самых крупных за последние десять лет. Почти все, кто был в тоннеле, погибли на месте, а выжившие оказались настолько тяжело ранены, что каждый из них скончался по дороге в больницу. И среди них вполне мог быть я, если бы не штуковина, которую принято называть удачей.
Думаю, если были люди, которые из сотни торговых точек могли зайти в одну и купить выигрышный билет, что-то вроде удачи определенно существует. Моим выигрышным билетом стало наследство от внезапно умершего предка, о существовании которого я и не подозревал. Может, такое и сложно назвать везением, но я воспринял это событие почти так же, как бродяга, которому по номерку на пивной крышечке выпал джек-пот. По крайней мере, настолько неожиданным и невероятным оно мне показалось, особенно в те дни, когда едва удавалось сводить концы с концами.
Деньги позволили мне получить образование по летной специальности и наладить связи в космическом агентстве Орион. Наверное, многие в детстве мечтали стать космонавтами, но мало кто протащил эту мечту до зрелого возраста. Да и я, чего таить, вряд ли стал бы воплощать детские мечты в реальность, если бы не внезапно доставшийся куш. Но раз уж удача сама идет в руки, почему бы не воспользоваться ею?
Я не считаю себя кем-то вроде Вайолетт Джессоп, которая не только пережила две крупнейших корабельных катастрофы, но и выбралась из раскромсанной шлюпки. Хотя и отрицать не стану: как ни крути, три невероятных везения уже смахивает на закономерность, а четыре так и вовсе заставляют чувствовать себя избранным.
На этот раз мне удалось пережить все человечество. Другими словами — я теперь и есть все человечество. Которому, кстати говоря, осталось существовать меньше двадцати часов — именно настолько хватить кислорода в скафандре. Не так много, как хотелось бы, но достаточно, чтобы целиком осмыслить сложившуюся ситуацию — пока я пятьдесят лет плавал в космосе, на Земле случился конец света, и мне в очередной раз повезло.
Среда по ту сторону костюма, скорее всего, мгновенно убьет меня. Я наблюдаю по двадцать два рассвета и заката в час, а значит, энтропия в пятьсот раз выше нормы. Хотя, если подумать, дело обстоит ровно наоборот: не все вокруг ускорилось, а замедлилось мое субъективное восприятие этого «всего», что заставляет думать, что время течет быстрее. Иначе говоря, поезд тронулся мой, а не соседний.
После аварийной посадки в Провене сложнее всего было найти развалину, по высоте недоступную растениям. При таком течении времени даже самый обыкновенный плющ превратился бы в проворное и всепоглощающее существо, а тут еще и вирус сделал свое дело. Не меньшую опасность представляют насекомые, но эти твари не станут меня трогать, пока я нахожусь в скафандре. Еще постоянно приходится стряхивать налипающую на стекло пыль — можно только представить, каково будет дышать таким воздухом.
А в открытом космосе замедленному мироощущению цены не было. Время относительно, поэтому изменив специальными приборами его восприятие, можно добиться чего-то вроде «гипербодрствования» — пятьсот дней за сутки, а значит, и ресурсов понадобится в пятьсот раз меньше. Плохо только, что аппаратура в аварийном отсеке шаттла, которая могла вернуть мой организм в нормальное состояние, накрылась радиоактивным тазом. И похоже, в таком состоянии мне суждено провести остаток жизни, наблюдая, как солнце раз за разом выскакивает из-за холмов, после чего в считанные минуты сползает за горизонт, сменяясь еще более быстрой луной.
Остальное человечество вымерло не из-за ядерной зимы, как можно было предположить. Пока я летал до Проциона и обратно, по Земле расползлась какая-то неведомая штуковина вроде ковида. Насколько я понял из новостных вырезок, эта хворь была похлеще любого из известных вирусов — от нее человек в считанные дни превращался в дряхлого старика. В итоге вышло так, что в век поиска омолаживающих средств, люди вымерли от «мгновенной старости». Вот так ирония.
Впрочем, только мне теперь решать, как именно прекратит существование человечество. Что бы не происходило на Земле до моего возвращения, какие-бы эпидемии, войны и катастрофы не случались, важно, какой будет последняя точка. И я сделаю все возможное, чтобы точка эта стала максимально изящной.
Раз уж я приземлился недалеко от Парижа, перед смертью нужно побывать на Эйфелевой башне. А когда в скафандре кончится кислород, спрыгнуть с нее будет неплохим способом покончить со всем этим. Как говорилось, «увидеть Париж и умереть», но теперь уже в буквальном смысле. Тем более, лучшего эшафота для человечества, чем эта красотка, не сыскать, так что все сводится только к одному возможному варианту — уйти красиво.
Нужно лишь дойти до Марсова поля, не умерев раньше времени. Надеюсь, и на этот раз мне повезет.
Когда туман развеялся, я взобрался на трухлявую крышу отеля и понял — изначальный план придется менять. Второй ярус «Железной леди» превратился в скоп торчащих ржавых прутьев, а от верхней части и следа не осталось, словно густая сизая пелена, рассеявшись, утащила ее с собой. Теперь сердце Парижа походит на бесформенную груду металлолома, нагроможденную над могилой цивилизации. И это действительно печальное зрелище, учитывая, через сколькое я прошел, чтобы добраться до нее.
Впрочем, высоты первого яруса вполне хватит, чтобы осуществить задуманное. Мой полет не станет менее изящным только потому, что продлится на десять секунд меньше. В конце концов, я слишком долго готовился к этому, чтобы так просто передумать. Так что все должно пройти согласно первоначальному плану, и точка.
Остается спуститься по шаткому скелету лестницы, пока отростки плюща не перекинулись на мансарду, после чего пробраться сквозь развалины города протяженностью в несколько миль, прямо к башне. Путь предстоит нелегкий — изрыхлевшие постройки продолжают обваливаться, а вьющиеся ветви деревьев больше похожи на щупальца гигантских спрутов, ползающих по стенам и просачивающихся в прорези окон. Но с другой стороны, могло быть и хуже — не будь сейчас начало осени, меня ждали бы непроходимые живые джунгли, кишащие
