– Приезжай ко мне в Гусятников. Дорогу, я думаю, ты еще не забыл.
Встретила меня в халатике на голое тело и босоножках с десятисантиметровыми каблуками. Типичная шалава-стриптизерша. Чему только за границей училась?
Что ж, достойная пара продюсеру Желдину. И украшение нашей эстрады. Только непонятно, при чем здесь битлы?
– Выпьешь чего-нибудь, Синичкин? – с придыханием спросила Мишель.
Не знаю, возможно, она ждала новой секс-атаки? Но я, бывает, и облажаюсь – однако на своих ошибках настаивать не люблю.
– Не выпью, Монина, – сказал я ей в тон.
– А зачем пришел?
– По делу.
Мы уселись в черно-белой лакированной гостиной.
– Давай, излагай, Синичкин.
Она выговаривала мою фамилию так, что та звучала, словно омерзительная кличка.
– Мне нужна твоя помощь в раскрытии ограбления твоей квартиры.
– А оно – раскрыто.
– Нет, Монина. Что ты скажешь, если и я, и оперативники, ведущие следствие, соберем свою пресс-конференцию? И расскажем, что Василиса Кирпиченко невиновна. И заявим, почему ее подставили. И кто это сделал. И ради чего.
Ее лицо помертвело.
– Ты этого не сделаешь, Синичкин.
– Почему же? – легким тоном ответствовал я.
– Да потому, что я – твоя заказчица! – прошипела она. – А ты работаешь на меня. И обязан выполнять мою волю! И если ты пойдешь против меня – я тебя засужу. Уничтожу!
– Ох, славная драка получится! – воскликнул я. – С одной стороны – твой папочка с его деньгами и продюсер Желдин. А противостоять тебе будет ГУВД Москвы, а также примкнувшие к нему силы ФСБ, следственного комитета и прокуратуры.
– Только не надо меня пугать своими ментовскими связями.
– А ты не пугай своими деньгами.
– Будь проклят тот день, когда я с тобой связалась!
– Ты еще будешь добрым словом поминать эту минуту. После того, как мы с тобой договоримся.
– Чего тебе надо, Синичкин? – сказала Мишель устало, и я понял, что она сдалась.
Видимо, просчитала в уме возможные варианты и поняла, что со мной бодаться ей не с руки.
– Чего ты хочешь?
– Давай заключим сделку.
– Какую еще сделку?
– Я никому и ни при каких обстоятельствах не расскажу, как вы подставили Василису. А ты взамен честно ответишь на мои вопросы.
– Честно? Хм. Честно. Ха! Ты веришь в честность?
– В твою? Нет. Но просто – есть ложь, есть истина. Есть вымысел, а есть факты. Вот и изложи их мне.
– Изложи, ложи… Все б тебе ложить, Синичкин… Давай, ложи тогда свой телефон на стол. И подойди сюда, ко мне, я тебя обыщу.
– Ты прям как босс наркокартеля, – сказал я, выкладывая сотовый на журнальный столик. – Боишься прослушки?
Она раскрыла мой телефон, вытащила батарейку.
– Подойди поближе. – Пробежалась своими сильными пальчиками по моим карманам и прочим укромным местам. Я заржал. – Ты чего?
– Боюсь щекотки.
– Юродивый, – брезгливо сказала она. – Одно слово – Синичкин.
– Да будет тебе, – увещевающе молвил я, – ведь мы – партнеры. Сейчас договоримся обо всем и доведем дело до конца, к всеобщему удовлетворению.
– На самом деле все из-за тебя! – озлобилась она. – Из-за твоей медлительности, Синичкин. Неповоротливости. Если б ты работал быстрее, ничего придумывать не пришлось бы.
– Давай по порядку. Кража была?
– Была.
– Настоящая?
– Хуже не бывает.
– И кто грабил, ты не знаешь?
– Представления не имею.
– А потом?..
– Потом Желдина вдруг осенило. Ведь мне, певице Мишель, пора раскручиваться. Он предложил: давай используем ситуацию с кражей для пиара. Но когда просто кража – какой там пиар! И от автографа битлов отдельно тоже не очень-то много рекламы. Потому что – неправдоподобно. А от двух этих событий вместе: «УКРАЛИ НЕИЗВЕСТНУЮ ПЕСНЮ БИТЛОВ!» – народ протащится. Конечно, хорошо было бы, чтобы его, допустим, у меня Пугачева скоммуниздила. Но как Примадонну-то под это подставишь! Хотя домработница, укравшая песню, тоже неплохо… Долгоиграющий пиар, понимаешь! Прикинь, сначала все говорят о том, что украли неизвестный песняк битлов. Потом – что нашли его. Затем – сделали экспертизу. После – исполнили, записали клип… И каждый раз обо мне пишут, пишут, пишут… Снимают, снимают…
– Ты мне лучше скажи: автограф – настоящий?
– А я откуда знаю! – окрысилась Мишель. – Он мне от матери достался, Джулии. Она верила, что настоящий. А маманя получила его от бабки моей, Натальи. Ну, ее я спросить не могу, она еще до моего рождения гробанулась.
– А поездка битлов в СССР?! – вскричал я. – Она-то была? Или это тоже мистификация?!
– Не знаю, Синичкин! Понимаешь, в точности – не знаю! Я документов архивных не читала. Все – по рассказам. Семейное предание. Да ты у деда Васнецова спроси, если тебе интересно. Мне он рассказывал, как дело было. И в мемуарах своих все подробно описал.
– Так он мемуары свои все-таки уже написал?
– Пишет. Точнее, диктует. Этой шлюхе, Толмачевой.
«Кто бы говорил о шлюхах», – подумалось мне, но я вернулся к разговору:
– Итак. Кража никак не раскрывалась. Ни милицией, ни мною. И Желдин решил – что?
– Он предложил прикинуться, что автограф тоже украли.
– А его – не украли?
– Нет.
– И как бумажка – и разные побрякушки – оказались в вентиляционной трубе у Василисы?
– Да проще простого. Мужичок с Коломенского проезда, с которым моя бывшая уборщица сожительствует, пьет. И вот дядя с деньгами (ну, деньгами в понимании мужичка, конечно) оказался рядом с ним в винном отделе. Тут же ему был готов в квартире на Коломенской и стол, и дом. Они вместе выпили, а потом хозяин благополучно заснул. И побрякушки можно было спрятать в его жилье где угодно.
– Неужели Желдин сам этим занимался?
– Он любит меня. И верит в наш проект.
– Давай вернемся к реальному ограблению. Тогда похитили только деньги? Или, – я вспомнил о том, как Бачеев в начале восьмидесятых выносил из квартир ограбленных женщин альбомы по искусству, – еще что-то?
Мишель небрежно махнула рукой:
– Стащили какие-то бумаги прадеда. Точнее, ксерокопии.
Я удивился:
– А почему Петр Ильич хранил их у вас?
– Не он хранил. Лет двадцать назад они попали в руки моей матери, случайно. Дед ей чемоданчик отдавал припрятать на время путча. А она их тайком отксерила. Ну, дедуля чемодан потом забрал, а копии – остались. Мамуля их хранила. И меня просила не выкидывать.
– И что в тех бумагах было?
– Банковские дела. Речь шла об иностранных банках. Швейцарских.
Тут уж я был не то что удивлен – поражен сверх всякой меры:
– И ЧТО?
– Ничего. Там номера банковских ячеек.
– Никогда не поверю, что ты не пыталась к ним подобраться.
– За дуру меня не держи, Синичкин! Конечно, пыталась. Желдин даже в Швейцарию специально ездил. Но ему сказали то же самое, что говорила мне мать: доступ закрыт. Нужен код. А его никто не знает. Разве что дед Васнецов. Но он никому не говорит.
– Для чего тогда хранить номера ячеек?
Она пожала плечами.
– А почему нет? Они есть не просят. Чемодан без ручки только носить тяжело. А когда он просто лежит – ничего страшного.
Я задумался. Очень похоже на почерк Бачеева. Сначала он крутит любовь с одинокой женщиной – Толмачевой. Она живет на даче, брать там нечего, однако есть квартира – пусть не ее, но другой одинокой дамочки. Происходит кража. Вот только… Неужели Бачеев нацеливался лишь на деньги и брюлики Мишель? Может, его целью были те самые бумаги? Старые ксерокопии? Номера ячеек в швейцарских банках?
А откуда он проведал про них? Может быть… Ведь дедуля Васнецов диктовал гражданке Толмачевой мемуары. Мемуары, мемуары… Н-да, запросто мог рассказать в них обо всем. Доверить свои тайны бумаге и, соответственно, Толмачевой. И рассказать потомству, как принес чемоданчик внучке. Но может, он доверил своей любовнице код? В восемьдесят лет люди способны на неожиданные поступки. Например, лишить наследства внучку и правнучку в пользу последней в жизни любви.
А, главное, в доме Васнецова были запасные ключи от квартиры Мишель Мониной, внучки битла. И Толмачева запросто могла их позаимствовать. Или сделать слепок.
– Знаешь, – молвил я, – мне надо поговорить с твоим прадедом. И с Толмачевой – тоже.
Девушка криво усмехнулась:
– После тех фоток, что мы им показали? Нет, без меня. Еще собаками потравят.
* * *
В качестве группы поддержки я взял с собой Римку. Надеюсь, ее обаяние поможет растопить сердце старичка Васнецова, оказавшегося столь падким на женскую молодость и красоту. А я возьму на себя Толмачеву – неужели не уболтаю дамочку средних лет, пусть изначально против меня настроенную?
Однако, когда мы вдвоем прибыли в Щербаковку, все пошло совсем не так, как я рассчитывал. Мы позвонили у калитки – нам ответил собачий лай. А потом – мужской голос: «Фу, Зара!» И калитку впервые отворил Сам – орденоносец, бывший секретарь ЦК и прочая, прочая. Он даже не спросил, кто там. При виде нас его лицо скривилось:
