Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в глазури сиропа, и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно взял ее за подбородок. В долине руин дочка представилась ему пробивающимся росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим существом: глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.
Утренний воздух был напоен прохладой: осень остудила солнце и изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав там и сям коричневые пятна мертвой травы.
Йерген ласково сказал:
– Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.
Девочка выронила банку мирабели – вязкий сироп разлился по камням и обломкам кирпича.
Она заплакала.
Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.
– Не скучай, сегодня я вернусь рано. И принесу тебе одну вещичку, которую ты сможешь надеть.
Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не поднимутся по крутым ступенькам к боковой двери церкви.
Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру – человек шел по горам мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.
Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она обхватила его за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением понял, что это Моска.
Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского служащего. В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый оттенок, отчего на лице отчетливо проступили усталые морщинки.
– Я тебя обыскался, – сказал Моска.
Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели взгляд от американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли. Моска, похоже, это понял.
– Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.
Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись звонки трамвая. Он недоверчиво спросил:
– Зачем я тебе нужен?
Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов пополз вниз, вздымая тучу пыли, – это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял на ногах, чувствуя, как ботинки погружаются в предательски ненадежный грунт. Он сказал:
– Мне нужен морфий, кодеин и пенициллин для Геллы. Ты знаешь про ее зуб. Ей совсем плохо. – Он помялся. – Морфий нужен сегодня – она страшно мучается от боли. Я заплачу любую цену.
Йерген подхватил дочку на руки и двинулся по руинам. Моска шел рядом.
– Это очень сложно, – сказал Йерген, но все уже связалось у него в мозгу. Одним махом его отъезд в Швейцарию может приблизиться на три месяца. – Цена будет очень высокой.
Моска остановился, и, хотя утреннее солнце совсем не припекало, Йерген заметил проступивший у него на лбу пот. И еще он заметил, что Моска явно обрадовался.
– Господи, – сказал Моска, – я-то боялся, что ты вообще откажешь. Мне наплевать на цену, можешь назвать любую. Но достань мне все это сегодня же.
Они стояли на вершине мусорного холма, и их взору предстали уцелевшие городские кварталы и церковь, в которой жил Йерген.
– Приходи ко мне в полночь, – сказал Йерген. – Вечером не приходи: дочка будет дома одна. Она больна и может испугаться.
Он ожидал услышать от Моски слова сочувствия и разозлился, не услышав их. Если этот американец так опечален болезнью своей полюбовницы, что же он не увозит ее с собой в Америку и не лечит там? И мысль, что Моска готов сделать для своей любимой все, что угодно, все, что он, Йерген, не может сделать для своей дочери, воспламенило в его сердце жгучую ненависть. Он сказал почти жестоко:
– Если придешь до полуночи, я ничем не смогу тебе помочь.
Моска остался стоять на вершине холма, глядя на удаляющуюся фигуру Йергена с ребенком на руках. Он крикнул ему вдогонку:
– Не забудь – любую цену!
Йерген обернулся и кивнул, а девочка обратила личико ввысь, в неподвижное осеннее небо.
Эдди Кэссин и Моска вышли из управления гражданского персонала и в серых осенних сумерках направились к взлетно-посадочной полосе.
– Ну, вот еще один старожил уходит из нашей команды, – сказал Эдди. – Сначала Миддлтон, потом Лео, теперь Вольф. Следующим, надо думать, будешь ты, Уолтер.
Моска промолчал. Им навстречу шли толпы служащих базы: механики и грузчики – немцы, чей рабочий день закончился. Внезапно земля задрожала, раздался рев мощных двигателей: за зданием управления гражданского персонала замер огромный серебристый самолет.
Предзакатное солнце висело далеко над горизонтом. Моска и Эдди остановились и закурили.
Наконец они увидели, как от ангаров к взлетной полосе помчался джип. Они подошли к самолету в тот самый момент, когда джип, обогнув хвостовое оперение, остановился около трапа.
Из джипа показались Вольф, Урсула и отец Урсулы, который тотчас стал быстро выгружать тяжелые баулы. Вольф весело улыбнулся друзьям.
– Спасибо, ребята, что пришли проститься со мной! – сказал он и пожал обоим руки, а потом представил их отцу. С Урсулой они уже были знакомы.
Пропеллеры гнали потоки воздуха, заглушавшего их слова. Старик подошел к самолету, провел ладонью по его серому телу и, словно голодный зверь, крадучись стал обходить самолет сзади.
Эдди Кэссин шутливо спросил у Вольфа:
– Он что, хочет улизнуть зайцем?
Вольф засмеялся и ответил:
– Да он не смог тайком пробраться на «Куин Элизабет»!
Урсула не поняла юмора. Она пристально наблюдала, как багаж вносят в самолет, потом взяла Вольфа за руку.
Вольф еще раз протянул руку Моске и Эдди и сказал:
– Ну ладно, бывайте, ребята. Здорово мне с вами было, ей-богу. Когда приедете в Штаты, найдите меня. Эдди, у тебя же есть мой адрес.
– Само собой, – холодно сказал Эдди.
Вольф посмотрел Моске прямо в глаза и сказал:
– Удачи, Уолтер. Жаль, что то наше дельце не выгорело, но теперь я думаю, ты был прав.
Моска улыбнулся и сказал:
– Удачи, Вольф.
Вольф задумался и после недолгого молчания добавил:
– Последний совет. Не тяни с отъездом отсюда, Уолтер. Возвращайся в Штаты как можно скорее. Вот и все, что я хочу тебе пожелать.
Моска снова улыбнулся:
– Спасибо, Вольф, я постараюсь.
Из– за фюзеляжа показался отец Урсулы. Он подошел к Вольфу с распростертыми объятиями.
– Вольфганг! Вольфганг! – с чувством вскричал он. – Ты же не забудешь обо мне, Вольфганг?
Не оставишь меня тут? – Старик едва не плакал.
Вольф похлопал толстяка по плечу, и тот обнял его. – Ты мне теперь как сын, – произнес старик плаксиво. – Мне тебя будет очень не хватать.
Моска видел, что Вольфу это все действует на нервы: он, видимо, только и мечтал поскорее оказаться в самолете.
Отец обнял Урсулу. Он уже рыдал в голос:
– Урсула, доченька моя! Доченька моя! Ты единственное, что у меня осталось в жизни, ты же не забудешь папу, ты же не оставишь его одного умирать в этой ужасной стране? Нет, моя маленькая Урсула не сделает этого!
Дочка поцеловала его и ласково промурлыкала:
– Папа, не расстраивайся так. Как только я выправлю бумаги, ты приедешь к нам. Пожалуйста, не расстраивайся.
У Вольфа на лице застыла натужная улыбка.
Он тронул Урсулу за плечо и сказал ей по-немецки:
– Ну, пора.
Толстый старик испустил вопль:
– Урсула! Урсула!
Но девушка теперь уже и сама потеряла терпение: ее рассердило столь неподходящее проявление горя по поводу свалившегося на нее счастья.
Она вырвалась из цепких рук старика-отца и бросилась по трапу в самолет.
Вольф взял старика за руку.
– Вы расстроили ее. Но я вам обещаю: вы уедете отсюда и проведете остаток своих дней в Америке с дочерью и внуком. Вот моя рука.
Старик склонил голову.
– Ты добр, Вольфганг, ты очень добр.
Вольф смущенно помахал Моске и Эдди и торопливо взбежал по трапу.
В иллюминаторе появилось лицо Урсулы, которая сквозь грязное стекло махала отцу. Он снова заплакал и стал махать ей большим белым платком. Взревели двигатели. Бригада наземного обслуживания откатила трап в сторону. Большое серебристое тело самолета дернулось и медленно двинулось по бетонному полю. Самолет медленно повернул, чуть качнув крыльями, побежал прочь и вдруг, словно нехотя преодолевая сопротивление какой-то невидимой злой силы, оторвался от земли и взлетел в мрачное осеннее небо.
Моска смотрел на самолет, пока тот не скрылся в выси.
Эдди Кэссин процедил:
– Задание выполнено, еще один счастливчик покидает Европу. – В его голосе слышалась горечь.
Все трое молча смотрели в небо, и по мере того, как солнце выплывало из осенних туч и заваливалось за горизонт, их три тени постепенно сливались в одну гигантскую тень. Моска взглянул на старика, который никогда не выберется из Германии и не увидит родную дочь. Его широкое мясистое лицо было обращено к пустому небу, словно он искал там какой-то знак надежды или обещания. Потом его маленькие глазки-щелочки остановились на Моске, и он произнес с ненавистью и отчаянием:
