Ознакомительная версия.
Для тех, кто считает меня бессовестной грешницей, скажу, что плакала еще два раза. Когда, прибираясь в верхней мастерской, чтобы дети ничего не заметили, нашла приспособление для лощения бумаги из морской раковины, по детской привычке приложила раковину к уху и обнаружила, что шум моря в ней звучит куда тише. И когда увидела, что красная бархатная подушка, на которой отец в последние годы все время сидел, так что едва ли не сросся с ней, разорвана в клочья.
Наведя по возможности (многое было уже не восстановить) в доме прежний порядок с помощью Хайрийе, я безжалостно отказала ей в просьбе расстелить свою постель в моей комнате. Сказала, что дети утром могут заподозрить неладное, но, по правде говоря, мне просто хотелось остаться с ними наедине и наказать Хайрийе. Улегшись, я долго не могла заснуть – но мучилась мыслями не о кошмарных событиях этого дня, а о том, что ждет меня в будущем.
Когда Фирдоуси, автор «Шахнаме», пришел в Газни[81] и придворные поэты шаха Махмуда[82] стали унижать его, убогого чужака; когда он в ответ на их насмешки мгновенно придумал последнюю строчку четверостишия с очень трудной рифмой, которое никто не мог докончить, – я был там, на кафтане великого поэта. Я был на колчане могучего героя «Шахнаме» Рустама, когда тот отправился в далекие страны на поиски пропавшего коня, я тек в потоках крови, когда он своим чудесным мечом разрубил пополам чудовищного дэва, и позже, когда Рустам ночью предавался любовным наслаждениям с дочерью шаха, чьим гостем он был, я изгибался вместе со складками одеяла. Я был везде, и я везде есть. Когда воинства, прекрасные как сон, сшибались в степи на полном скаку, когда Тур, предательски заманив брата Ираджа в ловушку, отрубал ему голову, когда из носа Искандера, страдающего от солнечного удара, текла ручьем кровь, – я был там. Владыка империи Сасанидов[83] шах Бахрам Гур имел обыкновение проводить каждую ночь с новой наложницей, всякий раз из новой страны (а купол, под которым они лежали, на каждой странице раскрашивают новым цветом), и слушать их истории; когда во второй день недели он встретился с красавицей, в которую влюбился по рисунку, я был на ее платье. Мною было окрашено все одеяние Хосрова, от короны до кафтана, на том рисунке, по которому в него влюбилась Ширин. Я – на знаменах осаждающих крепости войск, на скатертях, покрывающих пиршественные столы, на бархатных одеждах послов, целующих ноги султанам, я – всюду, где рисуют мечи, истории о которых так любят слушать мальчишки. Под присмотром старых мастеров юные быстроглазые подмастерья достают лист плотной бумаги, привезенной к нам из Индии или Бухары, берут в руки тонкие кисточки – и я помогаю им изобразить что угодно: ковры из Ушака[84], узоры на стенах, рубашку печальной красавицы, выглядывающей из окна на улицу, гребешки дерущихся петухов, гранаты и другие дивные фрукты из сказочных стран, рот шайтана, тонкую линию рамки, извилистый орнамент на шатрах, мельчайшие цветочки, которые едва разглядишь невооруженным глазом (художники рисуют их для собственного удовольствия), сделанные из вишен глаза сахарных птиц, чулки на ногах пастуха, сказочные зори и тысячи, десятки тысяч ран на телах воинов, шахов, влюбленных. Когда рисуют расположившихся на лоне природы прекрасных юношей и поэтов, пьющих вино и слушающих музыку, я люблю, чтобы мной раскрашивали кафтан самого лучшего поэта. Мне нравится появляться в сценах сражений, где кровь расцветает, как цветы. Мне нравится быть на крыльях ангелов, на губах женщин, на отрубленных головах.
Слышу, слышу ваш вопрос. Каково это – быть цветом?
Цвет – это прикосновение глаза, музыка глухих, слово во тьме. Десятки тысяч лет я слушаю, как переговариваются духи, живущие в вещах и книгах (голоса их похожи на шум ветра), и поэтому могу сказать, что мое прикосновение подобно прикосновению ангела. У меня есть две ипостаси. Одна, тяжелая, – здесь, на бумаге; она обращена к вашим глазам. Другая, легкая, – парит в воздухе вместе с вашими взглядами.
Я так счастлив, что я – Красный! Во мне пылает огонь, я могуч, я заметен – и знаю, что вам нечего мне противопоставить.
Я не прячусь: изящество и слабость – не для меня, я весь – решимость и воля. Я заявляю о себе во весь голос. Мне не страшны ни другие цвета, ни тени, ни толпа, ни одиночество. Как это прекрасно: заполнить жаждущую меня поверхность своим всепобеждающим пламенем! Там, где появляюсь я, блещут глаза, крепнут желания, сердца бьются быстрее. Посмотрите на меня и поймите, как это прекрасно – жить! Следите за мной и поймите, как это прекрасно – видеть! Жить – значит видеть. Я виден везде. Верьте: с меня начинается жизнь, и все возвращается ко мне.
Помолчите и послушайте, как я стал таким замечательным Красным. Мастер, знаток красок, истолок в ступке пригоршню лучших сушеных красных жучков из самых жарких областей Индии, взял пять дирхемов этого порошка, дирхем мыльнянки и полдирхема еще одной травы. Потом налил в котелок три окки воды, бросил туда мыльнянку и вскипятил. Затем добавил в воду вторую траву, хорошенько размешал варево и кипятил, пока не пришло время выпить чудесного кофе. Мастер пил кофе, а я испытывал нетерпение вот-вот готового родиться младенца. Когда ум его прочистился, а зрение обострилось, мастер бросил в котелок красный порошок и как следует размешал его одной из тех тонких чистых палочек, которые он нарочно хранил для этой цели. Вот-вот я должен был стать настоящим Красным – только нужно очень внимательно следить за краской, ни недоварить, ни переварить ее нельзя. Мастер взял палочкой каплю жидкости и опустил на ноготь большого пальца (другие ногти ни в коем случае не годятся). Ух как здорово быть Красным! Я окрасил ноготь в красный цвет и не растекся на края, как сделала бы вода. Густота хорошая, но есть осадок. Мастер снял котелок с огня, процедил меня через чистюсенькую тряпицу, и я стал чище. Затем меня еще раз вскипятили, добавили немножко взбитых квасцов и поставили остывать.
Там, в котелке, в чистоте и одиночестве я провел несколько дней. Ожидание надрывало мне сердце: хотелось действовать, заполнить собой страницы, распространиться повсюду! В тишине я размышлял о том, что это значит – быть Красным.
Как-то раз (дело было в одном из городов Персии) подмастерье наносил меня кисточкой на попону коня, нарисованного по памяти слепым мастером, а я тем временем прислушивался к разговору художника, что нарисовал коня, с другим – тоже слепым.
Первый мастер сказал:
– Всю свою жизнь мы работали с верой и рвением, и в конце концов, понятное дело, ослепли – но мы знаем и помним, каков красный цвет, какие чувства он порождает. А вот если бы мы были слепыми с самого детства, как бы мы смогли понять сущность этого цвета, который наносит сейчас на бумагу наш милый ученик?
– Замечательный вопрос, – сказал второй. – Однако цвет нельзя понять, его можно только почувствовать.
– Объясни же тому, кто ни разу не видел красный цвет, какое чувство он вызывает.
– Если бы мы могли притронуться к нему пальцем, ощутили бы металл, похожий на железо или медь. Если бы взяли его в пригоршню, обожглись бы. На вкус он похож на соленое мясо и такой же сытный; если положить его на язык – заполнит рот целиком. Пахнет он как разгоряченный конь. А если сравнить его запах с запахом цветка, то это была бы ромашка, а не красная роза.
В то время, сто десять лет назад, европейский рисунок еще не представлял настоящей опасности, поскольку султаны и шахи знать его не хотели, а великие мастера верили в свои приемы и методы так же крепко, как в Аллаха; поэтому они лишь смеялись над тем, что европейские художники для изображения даже самой заурядной раны или самой обыкновенной ткани используют множество оттенков красного. Старые мастера воспринимали это как проявление неумелости или просто неуважения к своему искусству. Ведь только неумелый, нерешительный и слабовольный художник, говорили они, будет использовать разные оттенки, чтобы нарисовать, скажем, красный кафтан. Игра тени и света – очень глупая отговорка, ибо есть только один красный цвет, и только в него можно верить.
– А какой смысл несет красный цвет? – продолжал задавать вопросы первый слепой мастер.
– Смысл любого цвета заключается в том, что он здесь, перед нами, что мы его видим, – отвечал его собеседник. – Тому, кто не видел красного, невозможно объяснить, что это такое.
– Неверующие и безбожники утверждают, что Аллаха нет, потому что Его невозможно увидеть.
– Однако Он виден тем, кто умеет видеть. Ибо сказано в Священном Коране: видящий не сравнится с тем, кто не видит.
Красавец-подмастерье не торопясь покрывал мною попону. Как же приятно было заполнять контуры черно-белого рисунка, наделять его своей силой и живостью! От радости даже щекотно было, когда меня наносили на бумагу кисточкой из кошачьих волосков. Я расцвечиваю мир и словно бы говорю ему: «Будь!» – и он становится моего, кровавого цвета. Те, кто не видит, могут отрицать это сколько угодно, но я – повсюду.
Ознакомительная версия.
