нас есть правосудие, а вам совсем сидеть ни к чему.
– Правосудие ваше! Вон коллекторы сколь народу покалечили, а ваше правосудие всё лытки тянет.
– Спасибо вам, Пётр, за помощь. До свиданья.
– Покедова, – пробормотал он сердито и медленно поплёлся к своему красному гаражу.
Едва они сели в машину, как Мирослава позвонила Высочанской и, извинившись за звонок, спросила:
– Паулина Евгеньевна, вы, случайно, не строите дачу в Новосёлках?
– Случайно, не строю, – сдержанно ответила Высочанская, – у меня уже есть дача недалеко от города. – И вдруг неожиданно добавила: – А в Новосёлках приличные люди дач не строят.
– То есть?
– Без комментариев, – ответила та и отключилась.
– Интересное дело, – проговорила Мирослава и задумалась.
Вернувшись, домой, Морис полез в словарь, долго его листал.
Потом открыл интернет и узнал, что Курмыш это старинный уездный русский город в Симбирской губернии, основанный в 1372 году.
– Интересно, что же имела в виду Мирослава, называя «курмышом» улицу в частном секторе… – пробормотал он недоумённо.
Позднее он задал этот вопрос Наполеонову.
Тот посмотрел на него, улыбнулся и объяснил:
– В народе так называют захолустье.
– А… – ответил Морис и добавил: – Всё равно непонятно.
– Почему?
– Потому что вас, русских, не поймёшь.
– А вы, ливонцы, у нас как на ладони, – подмигнул ему заговорщицки Наполеонов.
– При чём тут ливонцы?! – с досадой отмахнулся от него Миндаугас.
За ужином и после ужина Миндаугас всё ждал, что Мирослава расскажет Наполеонову, чем они занимались эти дни. Но она не обмолвилась об их расследованиях ни словом.
На следующее утро Морис застал Мирославу как ни в чём не бывало сидящей на диване в столовой с книгой в руках.
У него даже чуть не вырвалось: «Нашли время для чтения». Но он сдержался. Подошёл, сел рядом, спросил:
– Что читаем?
– Овидия, – ответила она, – стихи.
– Овидия? – переспросил Морис рассеянно.
– А что, виртуозно пишет. Вот смотри: «Будь уверен в одном: нет женщин, тебе недоступных! Ты только сеть распахни – каждая будет твоей!»
– Угу, – усмехнулся Миндаугас – ему же принадлежат и другие строки, если мне не изменяет память.
Он процитировал:
Если ты в здравом уме, не мечтай,
Что верна тебе будет та,
Что в объятья твои пала с такой быстротой.
– Память тебе не изменяет, – улыбнулась Мирослава. – А я тут для тёти несколько строк нашла. Хочу ей по электронке переслать.
– Что за строки?
– А вот, послушай:
Женщина к поздним годам становится много искусней:
Опыт учит её, опыт, наставник искусств.
Что отнимают года, то она возмещает стараньем;
Так она держит себя, что и не скажешь: стара.
Лишь захоти, и такие она ухищренья предложит,
Что ни в одной из картин столько тебе не найти.
Морис посмотрел на неё испытующим взглядом, а потом посоветовал:
– Если вы не хотите нажить в лице тёти врага до конца дней своих, то не вздумайте это делать.
Мирослава расхохоталась:
– Я пошутила. А ты небось читал его «Науку любви»?
– Было дело, – признался Морис.
– И «Лекарства от любви»?
Миндаугас кивнул и добавил:
– Только вот советы мне его не пригодились.
– Жаль.
– А я думаю, нисколько. Хотя читать в отрочестве было интересно. Только я тогда очень намучился.
Мирослава посмотрела на него удивлённо, и он пояснил:
– Я уже в том возрасте неплохо знал русский язык, но мне попалось старое издание с твёрдым знаком на конце слов.
– Понятно. Я когда-то читала его «Метаморфозы».
– И как?
Она неопределённо пожала плечами:
– Я не одобряю превращения…
– Между прочим, зря вы иронизируете, – вступился за Овидия Морис, – признано, что «Метаморфозы» оказали огромное влияние на европейскую литературу. Сюжеты «Метаморфоз» вдохновляли скульпторов, художников, писателей не только в античные времена, в эпоху Возрождения, но и гораздо позднее. И кстати, – пылко проговорил он, – Овидий приветствует Данте вместе с Гомером, Горацием, Луканом и Вергилием у входа в Ад.
Мирослава закашлялась.
– Простите, – пролепетал Морис, – я хотел сказать…
– Я отлично поняла, что ты хотел сказать, – перебила его Мирослава, – и если тебе показалось, что я качу на Овидия бочку, то ты ошибаешься.
– Какую бочку? – переспросил Морис растерянно.
– Ту, в которой Диоген сидел, – усмехнулась Мирослава и, не давая ему сообразить, что к чему, продолжила: – Я с удовольствием присоединяюсь к почитателям таланта Овидия. Жаль, что в последние годы жизни ему оставалось только писать «Скорбные элегии» да «Понтийские письма». «Всё текуче, и нет ничего неподвижного в мире», как верно и как печально, – сказала Мирослава.
– А мне особенно близки, – сказал Морис с оттенком грусти, – его строки:
Две он пернатых достал из стрелоносящего тула,
Разных: одна прогоняет любовь, другая внушает.
Та, что внушает, с крючком, – сверкает концом она острым;
Та, что гонит, – тупа, и свинец у нее под тростинкой.
– На что ты намекаешь? – спросила она подозрительно.
– Ни на что…
– Понятно. Во всяком случае, даже если ты Аполлон, я уж точно не нимфа.
– Охотно верю. Вы бы никуда не побежали, а уложили наглеца приёмом карате.
Она улыбнулась.
– Но и я на Аполлона, описанного Овидием, ничуть не похож.
– Почему?
– Потому, в трактовке Овидия Аполлоном двигала не любовь, а примитивное вожделение, разжигаемое красотой Дафны.
– Но с проказами Юпитера дела обстоят ещё хуже, – фыркнула Мирослава. – В кого он только не превращался сам и не превращал своих возлюбленных. Например, одна из них Ио, дочь Инаха, была превращена Юпитером в корову, под благовидным предлогом, дабы спасти её от ревности Геры. Впрочем, сам Овидий сказал, что «величие и любовь редко уживаются». И в этой связи меня зацепили две строки Овидия…
– Какие?
– «Тёлка – подруга твоя.
Белый цвет чистоте её сроден».
– Не понял…
– Как разделанные вампиром жертвы попадали в его руки?
Морис опешил от столь резкой смены темы.
Помолчав с минуту, он наконец спросил:
– Вы хотите сказать, что это дело рук тёлок? Простите, – быстро поправился он, – девушек?
– Я хочу сказать, что приманкой мог служить именно секс. Вон смотри, – она кивнула на журнальный столик, где были навалены кипы газет, – я просмотрела гору бесплатных объявлений на интимную тему.
– Почему именно бесплатных?
– Мне один умный человек сказал, что Ипполит Тимагин был большим любителем халявы.
– В смысле?
– Деньги тратить он не любил.
– На что?
– На всё! На удовольствия в том числе. А так как жена выгнала его из дома за измену, то, значит, сходить налево Ипполит был не прочь. Это же самое при
