Но так уж устроена жизнь, что счастье и радость никогда не бывают безоблачными. Стоит только забыться, как судьба тут же напоминает тебе о том, что день сменяется вечером, что кроме света есть и тень, а течение жизни подвержено своим закономерностям, когда за полосой везения следует серия неудач. И потому-то нередко, перед тем как преподнести человеку горькую пилюлю, судьба посылает ему знак — у него вдруг появляется, чаще всего неосознанная, мысль — как здорово все у меня складывается! Увы, все меньше и меньше людей умеют распознать этот намек судьбы. Так же, как до поры до времени не чувствует человек, что вдруг в повседневной сутолоке появляется первый сбой в ритме еще совсем здорового сердца. Но если бы люди всегда были счастливыми, человечество, возможно, могло и поглупеть.
…Однажды вечером, когда Люба ушла на смену, а Жогин лежал на диване с книжкой, зазвонил телефон. Евгений спокойно отложил книгу в сторону, не спеша всунул ноги в шлепанцы, подошел к телефону, стоявшему в прихожей, и, сняв трубку, привычно спросил:
— Але?
— Евгения Афанасьевича, — спросил молодой мужской голос.
— У телефона, — лениво ответил Жогин.
— Женя, привет тебе от Левы Бура, — весело сказал звонивший.
И спина у Жогина сразу покрылась ледяным потом. Лева Бур, пожилой «специалист» по сейфам, признанный в лагере пахан, сидел с ним в одной колонии.
— От Левы Бура! — повторил мужчина, не дождавшись ответа Жогина, и Евгений понял, что говорит не Бур, а кто-то другой, значительно моложе. Да и не мог говорить сам Лева — когда они вместе вышли из колонии, Бура оставили на три года на поселении в Архангельской области. Таким был приговор суда. Евгений это хорошо помнил. Бур сказал ему на прощанье: «Не вороти нос от старых друзей, салага. Может, еще и сведет судьба».
Жогин тогда промолчал, а Лева усмехнулся и, наклонившись к уху, прошептал, чтобы не слышали другие заключенные: «Таких, как мы с тобой, умельцев — на всю Европу не больше пяти сыщется. Без нас, кирюха, ни одно крупное дело не обойдется…»
— Спасибочки за добрую весть, — выдавил наконец из себя Жогин. — С прибытием его…
— С прибытием… — ворчливо сказал собеседник. — Для его встречи еще оркестр не готов! Не знаешь, что ли? — И без всякого перехода спросил: — Ты один? Говорить можешь?
— Один. А с кем говорить-то? С телефоном-автоматом? — сдерзил, приходя в себя от первого испуга, Евгений.
— Будет время, познакомимся. Коля меня зовут, — дурашливым голосом сказал мужчина. — Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй… Знаешь такого. — И зашептал: — Дело есть. Крутое. Некогда Леву дожидаться, такой случай раз в три года выпадает. Инструмент нужен. Ты ведь уже пахать начал.
— Нет, — твердо ответил Жогин. — Не могу. Сейчас занят. Опоздал ты с заказом… — Он не мог, просто испугался вот так прямо взять и сказать, что не хочет знать никаких Буров, никаких заказов. Что он завязал, завязал навечно со всей этой кодлой, со всеми их делами.
Его собеседник по-своему понял намек на «занятость» и разочарованно протянул:
— Жа-аль… А мы-то рассчитывали. Может, через неделю?
— Не могу. В цеху всего неделю. Мастер все время над душой стоит. Не знаю, как первый-то «заказ» выполню.
— Ну, бывай, — быстро сказал собеседник. — Позвоню еще. Может, надумаешь? — И повесил трубку.
Настроение у Жогина испортилось надолго. «Разыскали, суки! — думал он зло. — Хоть в другой город уезжай. Это небось Левина работа. Он меня запродал. — Потом Жогин вспомнил веселый, молодой голос звонившего. — Не похож он на урку. Не похож! Не тот разговор. Может, милиция проверяет? А я, дурак, уши развесил. Про «заказ» баки забивать стал! Нет, только не милиция, — тут же успокоил себя Евгений. — Небось какой-нибудь фрайер».
Когда пришла жена, он, по традиции приготовив к ее приходу ужин и сидя напротив нее за маленьким кухонным столом, рассказал о звонке.
Люба сначала нахмурилась, а потом махнула рукой:
— Ничего! Позвонили и умылись. Еще позвонят — отбрешешься. — Она подошла к мужу, села к нему на колени и обняла за шею: — Мы с тобой теперь, Женечка, вдвоем. Отобьемся.
— Раз уж они знают, что я на завод пошел, кто-то им сообщил. Может, и у нас в цеху какая шпана околачивается.
— К тому времени и Бур этот растреклятый появится. О тебе и думать забудут.
Еще с утра Борис Дмитриевич Осокин сказал жене, что после работы он поедет на дачу. Следующий день был у него свободен от консультаций и приемных экзаменов в институте, и Осокин решил провести его на природе: сходить за грибами, собрать на участке поспевающую клубнику. Он любил, когда выдавалась возможность, побыть в одиночестве, без суеты, без пустых, ненужных разговоров, знать, что не услышит телефонных звонков.
Жене он говорил шутя: короткая разлука — лучший тоник для супружеской жизни.
Последняя консультация у вечерников закончилась в десять. Осокин позвонил домой, но жены не было — зная, что муж едет на дачу, она поехала на Васильевский навестить мать и еще не вернулась. Осокин поговорил с дочерью. Алене было шестнадцать, она перешла в десятый класс музыкальной школы, прекрасно играла на рояле, знала французский и вообще постоянно радовала родителей.
— Мама сказала, чтобы ты привез банку варенья, — сказала Алена. — Черничного. Там на крышке написано. И не забыл собрать клубнику.
Осокин хмыкнул:
— Вы бы с мамой о ней так помнили, как я!
— И банку огурцов из подпола, — добавила дочь.
— Принято к исполнению! — шутливо отрапортовал Борис Дмитриевич. — А у тебя никаких заказов?
— Нет, папочка, никаких. Вот когда приедешь… — Алена таинственно понизила голос: — Тогда… тогда будет заказ.
— Говори сейчас, пока я добрый.
— Нет уж. Сейчас не скажу, а то испугаешься и не приедешь.
— Ого! Значит, что-то серьезное?! — удивился Осокин. — Это мы еще посмотрим.
Он повесил трубку, спустился по широкой институтской лестнице вниз, сел в машину и тоже, как и жена, поехал на Васильевский остров, но только не к теще, а к своему приятелю Коле Рогову, такому же одержимому страстью собирательства человеку, как и он сам.
Борис Дмитриевич, несмотря на свой далеко не юношеский возраст, коллекционировал значки. Их у Осокина было уже за шесть тысяч, но стоило ему услышать про какой-то новый значок, Борис Дмитриевич мог мчаться не только на окраину города, в Гавань, как он поступил сейчас, а даже на край света. Относился он к собиранию значков со всей серьезностью. Собрание Осокина хорошо знали городские коллекционеры и считали одним из самых основательных. Когда устраивались какие-нибудь выставки, — а они в наше время устраиваются очень часто, — Бориса Дмитриевича всегда приглашали выставиться, и он делал это с большим удовольствием. Экспонировал самые редкие значки, в свободное время постоянно дежурил у стенда, давал объяснения и консультации. Даже тому, что он хорошо знал французский язык, — и помог овладеть им своей дочери, — Осокин был обязан значкам. Когда у тебя такая богатая коллекция, поневоле возникают связи и с иностранными собирателями. То интуристы придут на выставку, и среди них окажется заядлый коллекционер, то кто-то из знакомых приведет приехавшего в командировку иностранца поглазеть на огромную стену в квартире Осокина, сплошь завешанную значками. Потом завязывается переписка, обмен дубликатами. Короче, без языка не обойтись.
Даже в институте, где Борис Дмитриевич преподавал политэкономию, собирательство создало ему некий ореол, потому что время от времени о коллекции Осокина писали то в «Вечерке», то в молодежной газете, а один раз даже в журнале «Наука и жизнь». И в этих заметках о его собрании употреблялись ласкающие слух эпитеты: «строго систематизированная», «научная», «глубокая» и прочие другие.
Кто в детские и юношеские годы не был коллекционером? Не собирал марки, монеты, открытки, маленькие календари, минералы или даже складные ножи? Трудно представить себе не переболевшего этой детской болезнью мальчишку. Страсть эта могла не коснуться разве уж какого-нибудь заядлого шалопая, предпочитавшего стрелять из рогатки по воробьям и играть в пристенок, чем охотиться за новой маркой. Но проходят годы, и по разным причинам повзрослевшие собиратели чаще всего забывают о своих коллекциях. Лишь немногие, не лишенные, наверное, известного педантизма и одержимости, остаются верны им всю жизнь.
Николай Петрович Рогов, к которому заехал Осокин, посулил ему в обмен на три значка с изображением животных, — а Рогов именно такие значки собирал — только с козлами, собаками и прочими представителями фауны, — значок добровольного пожарного общества Сейшельских островов.
Обмен состоялся к обоюдной радости, потом Азалия Васильевна, жена Рогова, поила их прекрасным цейлонским чаем.
