Ознакомительная версия.
Трофимов покачал головой, но предпочел промолчать.
Дорога заняла не больше сорока минут. Небо хмурилось все больше и уже напоминало Турецкому давешний сон в самолете.
Еще в машине Турецкий просмотрел материалы по гибели Малахова.
– Калибр оружия?
– Стандартный: 7,62 мм. Стрелять могли из чего угодно.
– Количество пулевых ранений?
– Три. Два в область живота и одно в голову.
– Другие следы насилия? – настаивал Турецкий.
– Отсутствуют.
– Выстрел в голову похож на контрольный?
– Вполне. За исключением того, что явно сделан с большого расстояния, как и два предыдущих, судя по результатам баллистической экспертизы, там у вас в папке это все есть. Но именно ранение в живот было смертельным. Так что не похож он на контрольный, – ухмыльнулся Трофимов, делая поворот.
– Неужели с такими дырками сумел выползти из леса?!
– Вот это, конечно, самое поразительное. Судя по большой потере крови, Малахов полз довольно долго, есть подробное заключение судмедэкспертизы.
– Или лежал на самой опушке без сознания, затем в последний момент очнулся и выполз?
– Едва ли, судя по одежде. Он прополз порядком.
– Понятно. А возможно ли по грязи на одежде определить его путь?
Трофимов задумчиво покачал головой.
– Я же говорил, был сильный дождь. Сами видите, как погода все время меняется, – он показал на небо. – Разве только Малахов в лесу что-нибудь выронил и мы действительно сгоним на поиски этого полк солдат…
– Жена может знать, что у него было с собой? Кто с ним обычно охотился? – Турецкий буквально засыпал вопросами, причем делал это специально. – Он вообще часто это делал? Есть тут постоянный егерь? Вас Малахов с собой никогда не приглашал?
– Я – человек довольно мирный, – спокойно реагировал Трофимов, продолжая гнать с бешеной скоростью. – А остальное – выясним, оплошали, это точно. Но вы же сами знаете, на такие дела всегда хорошо смотреть с расстояния.
Шоссе было свежеасфальтированное и довольно узкое. Со стороны моря оно было ограничено редкими столбиками, кювет за которыми был пугающе глубоким. Но наконец приехали.
– Действительно, здесь очень мало места, чтобы разъехаться. Кстати, в то утро движение тут было более оживленным. Юный автогонщик успел сказать: когда раненый мужик выполз на дорогу, едва не случилась авария.
– Где это место?
Трофимов показал. За стеной бурьяна ничего не было видно. Но начинавшийся через десяток метров густой и темный лиственный лес мог вообще скрыть любую тайну.
– Да, – кивнул Турецкий. – Теперь я понимаю ваш скепсис относительно поисков. Но других вариантов пока что нет. Существует какая-нибудь карта этой местности?
– Есть, – улыбнулся Трофимов. Он сломал тоненький прутик и, ни секунды не задумываясь, начертил карту. – Эта дорога относительно леса – кольцевая. Здесь заканчивается лиственный лес и начинается хвойный – очень рекомендую. А тут заканчивается и хвойный и начинается уже песчаная отмель.
– Отмель?
– Да-да. Здесь каскад из трех озер. По сути, это водохранилище, оно ни с чем не связано, ниоткуда не вытекает и никуда не втекает. Я думаю, Малахов там рыбачил. Потому что стрелять тут можно только куропаток – довольно сыро, и они гнездятся на берегах озер. Основная живность начинается дальше, километров через тридцать, где кольцевая размыкается и лес расширяется примерно до семидесяти километров в диаметре, если можно так сказать. Вот там уже настоящие джунгли. Там диких кабанов навалом. У Малахова было с собой очень серьезное ружье – охотничий «Мосберг».
– Где оно сейчас?
– Было на Малахове, когда он выполз.
– Ну и ну! – поразился даже Грязнов, растирая свои ноющие виски.
– Жена говорит, что «Мосберг» ему подарил еще в советские времена министр МВД Щелоков за отлично организованную охоту для московских шишек.
– В каком состоянии было ружье?
– Было сделано не меньше десяти выстрелов, это судя по упаковке патронов… Но… – Трофимов замялся.
– Договаривайте.
– Ствол был уже чистый. То есть…
– …То есть выстрелы были сделаны на охоте, а не по людям, правильно?
– Да. Естественно, никаких охотничьих трофеев, даже куропаток, при нем не было.
– Ну вот, а говорите, в лесу нечего искать, – укоризненно обронил Турецкий. – Жизнь прекрасна и удивительна.
– Просто ситуация абсурдная, – объяснил свои чувства Трофимов, хотя они были ясны и понятны каждому. – Если его так называемые приятели действительно были охотниками, то добычу запросто могли забрать себе, охотники в этом отношении бывают – просто маньяками. Если, конечно, вообще эта добыча была. Но рыбачил-то Малахов всегда сам. Если он оказался в этом перелеске, значит, он именно рыбачил: на куропаток Малахов размениваться не станет – это подтвердили все.
– У него были снасти с собой?
– Снасти он держал в сторожке егеря.
– Значит, егерь все-таки есть?
– Есть только сторожка, егеря нет. Малахов его сам посадил за браконьерство: старикан тот еще был – рыбу гранатами глушил.
– А снасти где?
– Неизвестно, в сторожке – пусто.
– Значит, Малахов поохотился, возможно, с кем-то, потом пришел на водохранилище, порыбачил, а потом его кто-то подстрелил? Мог он доползти от водохранилища?
– Мог-то мог, – почесал голову Трофимов. – Но, честно говоря, я не уверен, что он вообще охотился.
– Ну да, – скривил губы Турецкий, – он рыбачил, на него напали, он отстреливался. Потом они решили, что добили его, и ушли. После этого умирающий Малахов почистил свое ружье и пополз на дорогу, так, что ли?
Грязнов предпочитал молчать.
– Действительно, какой-то бред, – пробормотал Трофимов. – Если ружье чистое, хотя патроны израсходованы, значит, он все же охотился, а не отстреливался.
– А что вот там дальше? – Они прошли с десяток метров вперед по широкой, регулярно вытаптываемой тропе.
– Там заканчивается городской лесопарк, но это только название, до города довольно далеко. На самом деле – здесь дачный поселок. Практически все боссы города тут живут. Удобно: лес под боком, хочешь – море, хочешь – озеро.
Они вышли к лесопарку, и Турецкий с Грязновым смогли убедиться в том, что домики местной элиты действительно выглядели – будь здоров.
– У Малахова, конечно, тоже была здесь дача? – Грязнов безразлично развернулся обратно в сторону оставленной на дороге машины.
– У Малахова родительский дом в поселке, и тот разваленный. Он был почти поэт. Кроме своей работы и охоты, чихать на все хотел. Детьми и домом жена занималась. То есть занимается, конечно… – торопливо поправился Трофимов.
– Вы слышали? – сказал вдруг Турецкий.
Раздался приглушенный крик. Затем – снова.
– Пожалуй, да, – согласился Трофимов.
– Это оттуда, – резво вернувшийся Грязнов показал на двухэтажный особняк из красного кирпича.
– Разве? Далековато будет, – засомневались и Трофимов и Турецкий.
– Ветер сильный, натурально доносит, – объяснил Грязнов.
Следующий крик не оставил сомнений в его правоте: полным отчаяния голосом кричала женщина…
В эту ночь, впрочем, как и во все предыдущие, Гиббону не спалось. Мучил давнишний, приобретенный еще тридцать лет назад в лагере, ревматизм. Возможно, он бы уже давным-давно забыл и холодные бараки, и темные шахты, где по колено в воде грязные, оборванные зеки, еле ворочающие отбойными молотками, долбили стену, добывая столь необходимую стране никелевую руду.
Сам Гиббон, конечно, никогда бы в жизни не прикоснулся к отбойному молотку даже под страхом смерти, ведь чтящему воровской закон уркагану, каковым он и являлся, работать не полагалось. Но администрация лагеря строго следила за тем, чтобы все без исключения заключенные спускались в забой. Там-то Гиббон и заработал свой ревматизм.
Где– то вдалеке три раза ударили корабельные склянки. Промучившись еще с полчаса, Гиббон встал с постели, включил маленькую лампу, стоявшую на тумбочке, и, вытащив из пачки сигарету, неторопливо закурил. Затем снова щелкнул выключателем, подошел к окну и раздернул плотные шторы.
За толстыми, пуленепробиваемыми стеклами перед ним открылась панорама ночного Владивостока. Город спал. Освещенной оставалась только широкая Светланская улица и военный порт вдалеке. Время от времени черноту ночного неба пропарывал широкий луч маяка.
Внизу, во дворе, вдоль высокой глухой стены, окружавшей трехэтажный дом Гиббона, то и дело пробегали огромные сторожевые псы. Целый день спавшие на псарне ротвейлеры по ночам устраивали игры, порой переходящие в настоящие схватки. Тогда выходил кто-нибудь из охраны и утихомиривал разыгравшихся животных, чтобы те, не дай Бог, не разбудили хозяина.
Впрочем, в последнее время Гиббон чаще всего по ночам бодрствовал. И виной тому был не только застарелый ревматизм. Старый вор стал замечать за собой неприятную вещь – с наступлением темноты его охватывал странный, необъяснимый страх. И хотя дом Гиббона больше напоминал укрепленную крепость, беспокойство ни на миг не покидало его до тех пор, пока из синей дымки Амурского залива не поднимался желтый диск солнца.
Ознакомительная версия.
