Ознакомительная версия.
А сейчас он был просто рад, что ему предстоит провести хороший вечер в приятной компании Павла Петровича, его жены и остальных гостей. Молодец все-таки Павел Петрович! И человек он хороший, и в его обществе всегда душой отдохнешь. Нет в нем меркантильного современного духа, не выжига он, не честолюбец и не завистник. И охотиться вместе с ним всегда приятно, стреляет почти без промаха, и не надо опасаться, что ненароком угодит куда-нибудь не туда, в ногу егеря, к примеру, как иные недотепы. Нет, Павел Петрович — человек с понятием, не то что некоторые. И, пожалуй, хорошо, что он, Иван Андреевич, взял своего подчиненного с собой на новое место в Петербург. Конечно, он, Иван-то Андреевич, ему кое-чем обязан. Да что там кое-чем — многим, если говорить начистоту. Но это все в прошлом, и пусть оно там и останется, ни к чему об том сейчас думать.
Верховские повели дорогих гостей осматривать остальные комнаты, в которых, впрочем, уже не было ружей и вообще, с точки зрения Ивана Андреевича, не водилось ничего примечательного. Вскоре явилась Глаша и доложила, что пришел господин доктор де Молине. Евдокия Сергеевна, услышав имя приглашенного, поджала губы. Так и есть — Анна Владимировна и ее супруг не могли пригласить кого получше. Обязательно им надо было доктора тащить в гости, словно в доме больные!
Но Иван Андреевич был рад прибытию доктора. По отзывам знакомых, он уже знал, что Венедикт Людовикович один из лучших петербургских специалистов, а жизнь наша непредсказуема — болеют не то что тайные советники, но и сам государь император от хворей отнюдь не избавлен. Поэтому знакомство с хорошим доктором никогда не может повредить.
Время меж тем плавно катилось к половине восьмого. Явились братья Городецкие, адвокат и его брат, — оба высокие плечистые брюнеты, видные, представительные, холеные — и сразу же закрутилась карусель общего разговора. Владимир Сергеевич вспоминал службу в ведомстве и поздравлял Ивана Андреевича, а также хозяина дома с повышением по службе. Константин Сергеевич, не называя имен, но тонко на них намекая, рассказывал всякие занятные случаи из своей адвокатской практики, так что даже Евдокия Сергеевна поймала себя на том, что слушает его не без удовольствия. А Митенька сутулился в углу, не принимая участия в беседе, и про себя думал о том, какими же люди могут быть глупыми и пустыми.
— Натурально, представьте, выдал ей свидетельство по всей форме, что он на ней женится, — рокотал бархатный баритон адвоката. — И неустойку в нем обозначил, да такую, что и в сто лет не выплатить.
— А потом что? — с любопытством спрашивала Анна Владимировна.
— Но она ведь актриса! — с чувством отвечал адвокат. — Да-с, актриса… Ну, словом, вы и сами понимаете. Потом, как водится, проспался наш купец, а она ему бумагу — р-раз! — Константин Сергеевич даже зажмурился от удовольствия. — А у того родители староверы, строгие…
— Ха-ха-ха! — бисерно смеялся Павел Петрович, и глазки его лоснились от удовольствия, когда он представлял себе лицо молодого купца.
— Ну, само собой, помыкался он, помыкался, да и к Вольдемару, а Вольдемар его ко мне переправил, — говорил адвокат. — Плачет, кается, бумага, говорит, по всей форме сделана. Она ему диктовала, а он писал… И копию мне показал. Знала дама, что диктовала. На самом деле, конечно, бумагу грамотный адвокат составил, не подкопаться.
— А вы что же? — замирая от сладкого ужаса, спросила Анна Владимировна.
— Я Федю, то есть купца, вызвал к себе. Говорю, давай согласие на свадьбу. Он: как же так? Меня папенька выдерет так, что лежать не смогу, не то что сидеть. И я ему объяснил план дальнейшего. Словом, он дал согласие, а потом…
— Что же? — Павел Петрович аж на месте подпрыгивал от нетерпения.
Константин Сергеевич выдержал паузу и поглядел на брата.
— Адвокат-то тот был женатый, — объяснил Владимир Сергеевич.
— А! — Иван Андреевич ничего не понял, но на всякий случай сделал вид, что понял.
— Мы его и уличили, — добавил Владимир Сергеевич.
— С актрисой? — вытаращил глаза хозяин дома.
— Конечно. У него жена богатая, так мы ему на выбор и предложили: или его жена обо всем узнает, или он сделает так, чтобы той бумаги больше не было. А если он даже предпочтет разводиться, то наше дело сторона. Мы актрису в суд вызовем и докажем, что прелюбодеяние невесты перед свадьбой — вполне достаточная причина, чтобы никакой свадьбы не было. А свидетели у нас имелись надежные.
— И что же? — снисходительно уронила Евдокия Сергеевна.
— Бумагу он, конечно, нам принес. Так вот мы и спасли купеческого сына от брака с актрисой, — объяснил Константин Сергеевич.
— Ах, какой вы! — покачала головой тайная советница, обмахиваясь веером.
Доктор-француз, куривший на диване, хрустнул пальцами.
— А потом она попыталась отравиться, — неожиданно сказал он.
— Что, простите? — удивленно обернулся к нему Владимир Сергеевич.
— Та дама, о которой вы говорили, — сухо произнес Венедикт Людовикович. По-русски он говорил почти без акцента, что было неудивительно, учитывая, что доктор провел в России не меньше десятка лет. — Купеческий сын ее оставил, адвокат тоже, а денег у нее не было. Мне пришлось ее спасать, и хорошо, что удалось.
— Вздор! — отозвался адвокат. — Никогда не поверю, чтобы она всерьез пыталась свести счеты с жизнью. Скорее всего, просто хотела разжалобить… э… своего воздыхателя.
— Или обоих, — подал голос Иван Андреевич.
Доктор угрюмо посмотрел на него и хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
«Какой неприятный тип, — подумала Евдокия Сергеевна. — И на француза-то непохож. Те обычно любезные, а этот угрюмый, как памятник. Никогда не буду приглашать его к нам!»
Впрочем, она скоро забыла о неприятном докторе, потому что явились новые гости. Ими оказались скандальная графиня Толстая и красивый молодой человек, представившийся как Никита Преображенский, композитор. Евдокия Сергеевна, которая в Петербурге уже успела наслышаться про похождения графини, с острым любопытством всматривалась в новоприбывших. От нее не ускользнули ни преувеличенные комплименты, которыми встретили гостью братья Городецкие, ни искренняя любезность хозяина дома Павла Петровича. Интересно, подумала мадам, он действительно так наивен или просто глуп, как пробка? Относительно его жены Евдокия Сергеевна уже давно решила, что та откровенно глупа.
На вид графине Толстой около тридцати лет. В свете она слыла роковой красавицей, и, судя по всему, не зря. У нее было тонкое надменное лицо, маленькие ноздри и ослепительно белые плечи. В каштановых взбитых кудрях сверкала маленькая бриллиантовая диадема. Евдокия Сергеевна знала, что в юности графиню выдали за человека, который по возрасту годился ей не то что в отцы, но даже в деды. Юная супруга очень быстро его возненавидела, следствием чего стало то, что она стала вести самый предосудительный образ жизни. Как говорили, жена сделала все, чтобы свести мужа в могилу, но до самой своей смерти старик не давал строптивице развода. Овдовев, графиня не изменила своим привычкам, да, возможно, уже и не могла, потому что хорошее общество давно закрыло перед ней двери. У нее было несколько громких — и не очень — романов с людьми искусства, и то, что ее спутник оказался композитором, никого не удивило. Удивить могло разве то обстоятельство, что никто никогда не слышал его музыкальных произведений и не знал о них, что, однако, не помешало Павлу Петровичу принять нового гостя с обычным радушием.
Если не считать отсутствия собственных произведений, Преображенский был безупречен почти со всех точек зрения. Правда, некоторые сочли, что красивый сероглазый брюнет куда уместнее смотрелся бы с дамой постарше, — по крайней мере, тогда бы ни у кого точно не возникало никаких вопросов о роде его занятий. Внешне, впрочем, все оставались вежливы и корректны, и только холодок в сочном баритоне Константина Городецкого показывал, что какой-то Преображенский — это вам не графиня Толстая, и с ним вовсе незачем соблюдать политес. Однако вскоре явился новый гость, и все внимание присутствующих переключилось на него.
Глава 4
Встреча старых врагов
— Маэстро Беренделли! Какая честь! Quel honneur! Мы вас так ждали! Прошу сюда… C’est notre fils, il s’appelle Dimitri, я о нем вам говорила. Il est heureux de vous voir.[8]
— Бонжур, — бормотал диковатый, лохматый недоросль Митенька, и его ладонь утонула в могучей лапе гостя.
Да, да, маэстро Беренделли, знаменитый хиромант, мало походил на своих, так сказать, коллег по профессии — гадателей, предсказателей и шарлатанов всех мастей, которые в изобилии водятся во все эпохи и особенно размножаются во времена вселенских кризисов. Сии господа обыкновенно учтивы, незаметны, тщательно подбирают слова и к тому же отличаются довольно субтильным телосложением — надо полагать, потому, что с таким телосложением легче удирать от людей, если те сочтут, что их обманывают, и потребуют свои деньги назад. Однако Беренделли явно выделялся среди них. Прежде всего, он был крупный, могучий, дородный, и когда он входил в комнату, сразу же как-то начинало казаться, что в ней не очень много места. Затем, он обладал чисто итальянской живостью и говорил куда более громким голосом, чем принято в обществе, считающем себя хорошим. Волосы у Беренделли были угольно-черные, как и глаза, на груди лежала окладистая борода. Он явился в черном фраке, словно шел на очередное свое представление; на манжетах сверкали бриллиантовые запонки, на указательном пальце красовался крупный перстень с какими-то сложными письменами. Речь его составляла забавную смесь французского и итальянского языков, однако изредка он ухитрялся вставлять даже русские слова, которые выучил уже здесь, в Петербурге.
Ознакомительная версия.
