Вдруг она открыла глаза и посмотрела на повитуху.
— Мы успеем? — спросила она.
— Только ангелам это ведомо, — ответила Филомена.
Она растирала ноги Франчески от самого верха до щиколоток, зная по опыту, что сейчас это самая действенная помощь ребенку — до боли крепкое нажатие на одну ногу, затем на другую.
— Чем я могу помочь? — спросил Паолино, стоявший за спиной повитухи.
Филомена повернула голову и несколько мгновений искоса рассматривала Паолино.
— Ты любишь эту женщину? — спросила она.
— Очень, — сказал Паолино, как бы случайно отведя глаза в сторону.
— Тогда стой рядом со мной, смотри в глаза твоей жены и не отвлекайся ни на что. — С этими словами Филомена вновь повернулась к Франческе. — Ну, вот, и подошло время, моя маленькая! — выкрикнула она, пытаясь перекрыть шум. Вокруг клубился дым — такой густой, что еще немного, и по нему можно было бы взлезть к самому люку. — Набери воздуху, сколько сможешь, и тужься изо всех сил. Я сделаю все остальное.
Франческа Конти Вестьери кивнула и в последний раз обвела взглядом окружавшую ее неприглядную картину. Про себя она молча молила Бога, чтобы Он, несмотря на творившийся вокруг ужас, грязь и пожар, дал ее ребенку родиться живым и здоровым. Потом посмотрела мимо повитухи на мужа.
— Пообещай мне одну вещь, — сказала она.
— Какую? — Он перегнулся через Филомену, взял жену за обе руки и крепко сжал ее ладони, покрытые мокрой грязью и сажей, смешанными с кровью, сочившейся из многочисленных царапин. Он смотрел ей. в глаза и сквозь ее боль, сквозь жар, начавшийся у нее, сквозь ее страх и гнев, все же различал жестокую ненависть, которую его жена испытывала к нему.
— Ты устроишь для этого ребенка хорошую жизнь в новой стране, — сказала Франческа. — Дай мне слово.
— Я обещаю, — сказал Паолино.
— Дай мне слово! — визгливо выкрикнула Франческа.
Паолино опустился на колени и почти прикоснулся губами к уху жены.
— Я тебе обещаю, — прошептал он. — Как твой муж и как мужчина.
Франческа кивнула. Ее прекрасные волосы свалялись в сырой колтун, она вся обливалась потом и кровью, ее грудь часто вздымалась.
Паолино отступил в сторону. Дым щипал ноздри, заполнял легкие, до слез разъедал глаза. Он смотрел вокруг, на кучки людей, яростно борющихся друг с другом, чтобы выбраться наружу, под небо, которого они не могли увидеть. Трюм превратился в яму, где гулял огонь, куда хлестала через видимые и невидимые дыры забортная вода, где валялись мертвые и еще живые тела, где крики о помощи и вопли отчаяния сливались в один невнятный гул. Судно накренилось вправо, его усталое от многолетней борьбы со стихией тело было готово сдаться не знающему милосердия океану.
Юношеские ожидания и мечты Паолино Вестьери о простой и счастливой жизни — все это превращалось — нет, уже превратилось! — в копоть и горячие головешки.
Филомена опустилась на колени, упираясь локтями в пол и нащупывая ладонями между ног Франчески новую жизнь, готовую выбраться на свет. Пламя бушевало прямо у нее за спиной, но она не обращала внимания ни на что, кроме того, чего требовало ее призвание.
— Головка показалась! — крикнула Филомена, заглушив шум. На несколько секунд разогнув спину, она с неожиданной силой оторвала большой кусок от подола собственного платья и принялась стирать кровь с внутренней поверхности бедер Франчески, улыбаясь при этом точно так же, как улыбалась сотням рожениц в теплых домах на твердой земле.
Франческа до крови закусила нижнюю губу.
— Долго еще, синьора? — спросила она сквозь зубы.
— Это уже как ты сможешь, — ответила Филомена.
На них сползали по настилу тела погибших в давке и задохнувшихся в дыму. Из-за крена судна и роженице, и повитухе приходилось все сильнее цепляться за мокрые грязные доски.
— Тужься, тужься, деточка, — приговаривала Филомена, — тужься изо всех сил.
Франческа запрокинула голову и закричала так громко, что ее голос гулким эхом разнесся между покрытых испариной ржавых стен трюма. Потом часто-часто задышала. Ее глаза выпучились от боли. Акушерка опять наклонилась между ног Франчески, ее руки мягко, но крепко ухватились за макушку показавшейся головки ребенка. Между ногами роженицы быстро увеличивалась лужа крови. Крови было гораздо больше, чем многоопытной повитухе доводилось видеть при нормальных родах, и старуха знала, что обе жизни удастся сохранить, лишь если Бог проявит к этим людям особое милосердие. В похожем на ад трюме даже время текло совсем не так, как обычно, каждое мгновение растягивалось на целую вечность, каждая секунда вмещала в себя без остатка жизнь, полную тяжких воспоминаний. А огонь метался среди людей, равнодушный к жизни и смерти. Все, каждый человек из тех, кто еще оставался в этом огромном помещении, знали, что означало прикосновение холодной руки незваной гостьи.
В пароход ударила очередная волна, да так, что прогнулась стена совсем рядом с Филоменой и Франческой. От сотрясения их всех, вместе с Паолино, швырнуло вниз по наклонному полу. Их спины лизнули языки пламени, их руки тщетно цеплялись за покатившихся вместе с ними мертвецов. Филомена упала ничком и напоролась головой на торчавшую железку. Сразу хлынула кровь.
— Дай я помогу тебе, — сказал Паолино, хватая старуху за плечи.
— Забудь обо мне, — отозвалась та слабым голосом. — Позаботься о младенце. Ребенок — вот кому ты сейчас нужен. Только ему ты и сможешь помочь. — Она с усилием приподнялась, схватила Паолино за рубашку и подтащила к себе. — Только ему, — повторила она.
Паолино повернул голову к жене, неподвижно лежавшей на боку рядом с холодной, покрытой застарелыми пятнами машинного масла стеной.
— Ты ошибаешься, — сказал Паолино, но в его голосе слышалось больше страха, чем уверенности. — Она будет жить. Они оба будут жить.
— У тебя нет времени, — перебила его Филомена.
Густые клубы дыма наползали на нее, то и дело скрывая лицо. — Иди и спаси то, что еще можно спасти.
Паолино опустил голову повитухи на пол, подложив под нее тряпку, оторванную от подола ее черного платья, и на коленях подполз к жене. Их окутывал дым, совсем рядом яростно ревел огонь. Он взял жену за плечо и нерешительно потянул; она перевернулась на спину, тяжело стукнувшись об пол головой и обдав лицо и грудь мужа крупными брызгами темной крови. Паолино опустил взгляд к ногам жены, пытаясь в дымном мраке разглядеть лицо ребенка, которое должно было уже показаться из чрева Франчески, и тщательно обтер руки о рубашку. Потом он вынул из заднего кармана тряпку, немного обтер жену от крови и пота, и лишь после этого потянулся к голове ребенка. Его правая ладонь легла на мягкую макушку, и несколько долгих секунд он боялся сделать хоть какое-то движение. Подняв голову, он видел лицо жены, еще недавно такое красивое, а теперь перемазанное жирной грязью, с пылающими лихорадочным румянцем щеками, с губами, сделавшимися мертвенно-синими. Он разглядел вопрос в ее глазах, и ему захотелось наклониться к ее уху и сказать, как сильно любит ее. Сказать, как сильно он сожалеет о той боли, которую ей причинил.
Но он не издал ни звука. Напротив, Паолино опустил голову и осторожно потянул ребенка, пытаясь высвободить его из теплого безопасного материнского чрева, которое с минуты на минуту должно было превратиться в смертельную ловушку. Головка повисла неподвижно; Паолино освободил плечи, а потом, уже почти без его помощи, ему на руки выскользнуло все тельце. Шума и криков, все так же раздававшихся вокруг, он совершенно не замечал. Он не замечал ни того, как что-то взрывалось в машинном отделении, ни того, как волны с новой яростью пытались сокрушить борта парохода. Он не замечал ни ада, окружавшего его, ни холодного океана, дожидавшегося, пока какой-нибудь глупец выберется из этого ада, чтобы сразу же поглотить его.
В правой руке он держал пуповину, последнюю связь матери с младенцем, и лихорадочно крутил головой в поисках чего-нибудь острого, чем можно было бы ее перерезать. Отчаявшись, он оторвал щепку от доски трюмного настила и принялся поспешно перепиливать этот живой канатик, чтобы освободить ребенка. В конце концов это ему удалось; он отделил ребенка от неподвижно лежавшей Франчески. Подняв его к лицу, Паолино дважды шлепнул по спинке ладонью и в течение мгновения, которое показалось ему не короче целой жизни, ждал, когда же младенец подаст хоть какой-то признак жизни.
И улыбнулся, услышав пронзительный крик ребенка, заглушивший вопли и рыдания людей, метавшихся по трюму, стоны обессилевших, в страхе ожидавших приближения смерти. Прижав сына к груди, Паолино опустился на колени перед лицом Франчески.
— Смотри, любимая, — прошептал Паолино. — Посмотри на твоего сына.
