— Ещё бы! — выпалил я, совершенно не в состоянии сдержать свою реакцию на столь нецивилизованное поведение в эпоху королевы Виктории.
Аттерсон продолжил, оставив без внимания мою реплику:
— Негодяй мог бы скрыться, ибо шёл быстро, однако шаг Энфилда оказался шире, и за углом он схватил его за ворот. К тому времени подоспели родные девочки, они вызвали местного врача, и хотя, благодарение Господу, вреда ребёнку причинено не было, ярость их оказалась столь сильной, что они вполне могли наброситься на обидчика и прямо на месте разорвать его на куски, не удержи их мой кузен силой одного лишь разумения. Не подумайте, что молодой человек испытывал хоть какое-то сочувствие к негодяю: с его стороны это было лишь проявлением уважения к человеческой жизни. Обидчик девочки был, насколько я могу судить, отъявленнейший мерзавец и вызывал необъяснимое отвращение у всех, кто бы ни взглянул на него в свете фонаря, включая и самого Энфилда.
— Дабы сохранить свою жалкую жизнь или, по меньшей мере, избежать судебного преследования, негодяй согласился выплатить семье девочки сумму в размере ста фунтов и лично проводил их до двери обветшалого здания в переулке в одном из деловых кварталов города, после чего попросил свой конвой подождать, а сам достал ключ и вошёл. Несколько минут спустя он вернулся с кошельком, содержавшим десять фунтов золотом, и чеком на остальную сумму, выписанным на счёт человека, хорошо известного Энфилду. Поскольку негодяй, что вполне естественно, не вызывал доверия, было решено — по его же собственному предложению — провести ночь в квартире моего кузена. Этого человека отпустили только утром, когда открылся банк и они смогли обналичить чек, оказавшийся, впрочем, подлинным.
— Скверный случай, — сказал Холмс, — но едва ли что разъясняющий. Как он связан с делом, которое мы обсуждаем?
— Самым странным образом, мистер Холмс. — Аттерсон нервно пожевал кончик сигары. Было очевидно, что ему стоило больших усилий держать себя в руках. — Помнится, когда кузен мне всё это рассказывал, мы стояли как раз через улицу от той самой двери, в которую негодяй вошёл, чтобы вынести деньги и чек. Я заинтересовался, и Энфилд показал мне её. Это оказался боковой вход в дом доктора Генри Джекила, а чек был выписан на его счёт по приказу предъявителя, некоего Эдварда Хайда.
— Бог мой! — вскричал я.
Холмс, до сих пор слушавший повествование Аттерсона в дремлющей позе, которую он неизменно принимал, когда ему излагали факты нового дела, вдруг выпрямился. Его стальные глаза сверкали. Какое-то мгновение он и адвокат молча смотрели друг на друга.
— Отошлите кэб, Уотсон, — наконец произнёс Холмс.
II. Шерлок Холмс берётся за дело
Протестовать было бессмысленно. Я знал своего друга слишком хорошо, чтобы понапрасну сотрясать воздух, пытаясь увести Холмса с пути, на который направили его естественные склонности. Вместо этого я спустился по лестнице, уговорил дородного извозчика помочь мне занести наши чемоданы обратно в комнаты и спровадил его, наградив полусовереном за труды. К тому времени в камине уже весело пылал огонь, а Аттерсон, освободившись от пальто и цилиндра, пил наш лучший портвейн, стаканчиком которого угостил его Холмс. Однако с тем же успехом мы могли предложить адвокату и низкосортный эль: бедняга, похоже, даже не почувствовал вкус напитка. Сам Холмс, отдав долг гостеприимства, стоял возле камина и с таким усердием набивал табаком трубку из вишнёвого дерева, что можно было подумать, будто сейчас это для него важнее всего на свете.
— Скажите мне, мистер Аттерсон, — начал он, нахмурившись, — сколь далеко вы продвинулись в своём собственном расследовании? Ладно, ладно, не разыгрывайте передо мной невинность. Я ещё не встречал ни одного адвоката, который не был бы в душе детективом — и наоборот, если уж на то пошло. — Холмс оторвал взор от трубки и вперил его в нашего посетителя. Он буквально сверлил его взглядом. От недавней апатичности моего друга теперь не осталось и следа. Холмс сбросил этот кокон и расправил крылья, намереваясь направить все силы на разрешение загадки. В такие моменты воздействие его личности на окружающих было поразительным. Аттерсон заёрзал под его неистовым пронзительным взглядом.
— Вижу, скрывать что-либо от вас бессмысленно, — произнёс он, надевая очки. — Что ж, ладно. Да, я действительно провёл расследование, потому что, как адвокат Генри Джекила, обязан был сделать это, хотя и опасался, что вы обвините меня во вмешательстве. Первым делом я отправился на Кавендиш-сквер, к доктору Гесте Лэньону, нашему общему другу, — осмелюсь сказать, что, помимо меня самого, он является старейшим другом Джекила. Однако я с удивлением узнал, что эти двое не общаются вот уже лет десять, — разрыв между ними произошёл из-за расхождения во взглядах на какую-то научную проблему. Так что Лэньон не смог ничего сообщить мне об Эдварде Хайде.
— Одну минуту, — прервал его Холмс. — Упоминал ли он, в чём именно состояли разногласия, из-за которых они разошлись?
Аттерсон покачал головой:
— Лэньон ничего не сказал об этом, а только осудил теории Джекила как «антинаучный вздор». Одно лишь воспоминание об этом привело его в ярость.
— Интересно. Но продолжайте.
— Рассказывать мне осталось совсем немного — только о встрече с Хайдом.
Холмс, раскуривавший трубку, замер.
— Так вы с ним виделись? Когда? Где?
— Встреча наша была недолгой, но весьма памятной. — Адвокат вздрогнул и торопливо глотнул портвейна. — Именно из-за этой сцены и её последствий я и провёл большую часть сегодняшнего дня в блужданиях по улицам Лондона, как вы сразу догадались. Я должен был решить, что же мне теперь предпринять.
Покинув Лэньона, я пришёл к убеждению, что единственная возможность разгадать сию тайну — добиться встречи с главным действующим лицом загадочной истории. С этой целью я стал дежурить у двери, которую показал Энфилд, ибо знал, что она вела в старую прозекторскую, где Генри Джекил обустроил лабораторию. Это было единственное место, где, как я резонно надеялся, можно было рано или поздно встретить Хайда. Занятие оказалось не из весёлых, и я могу с определённой уверенностью сказать, что подобное ожидание напрочь отбило у меня какое бы то ни было желание становиться сыщиком.
Полагаю, я примелькался прохожим — в особенности одной сомнительной репутации юной леди, которая без устали пыталась навязать мне свои услуги невзирая на то, что я регулярно отклонял её любезные предложения. Как бы то ни было, шёл уже одиннадцатый час — дело было прошлой ночью, которая, если помните, выдалась ясной и холодной, — когда моё терпение наконец-то было вознаграждено и я узрел объект своего внимания.
Сначала до меня донеслись его шаги по улице, и я тотчас понял, что это он, ибо за дни и ночи ожидания уже успел изучить все походки, и ни одна из них не походила на столь необычный пружинящий шаг. Я поспешил отступить в тень. Стоило мне укрыться, как из-за угла появился этот просто одетый человечек и направился по переулку в направлении двери, шаря на ходу в кармане брюк. У входа он вытащил ключ и собирался уже вставить его в замок, когда появился я.
Негодяй перепугался, когда я положил руку ему на плечо, и занёс свою трость наподобие дубинки. Хотя я не мог видеть выражения его лица, которое было скрыто тенью полей засаленного цилиндра, у меня были все основания полагать, что мерзавец не преминет обрушить на меня её тяжесть. Реакция, впрочем, вполне естественная, если учесть, какие люди ходят ночью по лондонским улицам, а потому я от души порадовался, что и сам тоже вооружён тростью. Я поспешно представился, упомянул наше общее знакомство с Генри Джекилом и выразил предположение, что вижу перед собой Эдварда Хайда.
Он подтвердил свою личность, издав какие-то странные сдавленные гортанные звуки, однако лицо своё мне так и не открыл. Я спросил, сможет ли он меня принять. Он ответил, что в этом нет необходимости, поскольку Джекила нет дома. После чего поинтересовался, каким образом я его узнал. Я оставил этот вопрос без внимания и попросил Хайда показать своё лицо. Он некоторое время колебался, но потом вызывающе развернулся, так что свет газового фонаря на углу осветил его черты.
Адвокат снова глотнул вина, словно от воспоминаний его внезапно пробрал холод.
— Да уж, такое лицо я не хотел бы увидеть ещё раз, мистер Холмс. Прежде я никогда не встречал человека, которого столь невзлюбил бы — нет, что там, просто возненавидел! — буквально с первого взгляда. На него словно бы наложено в качестве проклятья какое-то жуткое уродство, и всё же, если вы спросите у меня, что же именно в этом человеке не так, я не смогу дать вразумительного ответа. Навряд ли мне удастся описать Хайда словами, но я мгновенно узнаю его снова. В общем, меня охватило полнейшее отвращение.
