— Но природа ведь все равно в мальчике берет свое?
— Так как мама с детства разрушает в нем женский образ, он начинает обращать свои мысли в другую сторону.
— О, господи!
— Это не закономерность, но уж очень часто.
— А среди нас были мальчики с такими мамами?
— Были.
— Интересно, кто?
— Да, я уж и не помню. После вас столько ребят было в моей жизни.
— Но, мне кажется, такие человеческие экспонаты помнятся?
— Конечно. Но время прошло. Они выросли. Мамы постарели и, наверно, энергия поугасла. Бог знает, как сложилась их жизнь.
Я начинаю быстро думать, как вытащить из Веры Федоровны фамилию Митин, Дима Митин. Неужели Живой соврал?
— Вера Федоровна, сейчас очень многие становятся верующими. А вы?
— Нет, не стала. Правда, я перестала быть ярой атеисткой, но Бога, то есть Иисуса, воспринимаю только как историческую личность. Понимаешь, именно сейчас во мне разделились три понятия: религия, церковь и Бог. К церкви у меня много вопросов.
— Каких?
— Она призывает каждый жест, каждое слово, каждую мысль и каждый поступок сопоставлять с карою божьей. Но почему в жизни самых больших высот достигают воры и убийцы?
— Вам интересны пророки?
— В те времена в них была необходимость.
— А сейчас?
— С тех пор, как придумали фразу: нет пророков в своем отечестве, — им перестали верить, даже, если они говорили правду. А вот в бога в душе, как нравственный и моральный стержень, я верю. Без этого, неуемное животное, под названием человек, наверно, жить не сможет. Не сможет сам себя обуздать.
— А пророк Моисей?
— Тебе интересен он, как историческая личность, или возможность выхода из рабства?
— Я не знаю, как вам объяснить. Меня, скорее, интересуют люди с претензиями на пророка. Мне кажется, что они сами объявляют себя пророками. Их никто об этом не просит. И еще. А многие ли, находясь в рабстве, хотят стать свободными? Ведь консерватизм — очень распространенное человеческое качество. Даже в дискомфорте можно найти комфортность. Интересно, евреи просили Моисея об исходе? Может быть, таково было его внутреннее убеждение? Он считал это своим предназначением?
— Ты начала сталкиваться с людьми такого сорта?
— Да. Мне хочется их понять.
— Для чего?
— Не знаю. Может быть, это понимание даст возможность лучше найти общий язык. И еще. Мне кажется, что у претендующих на эти исторические должности, есть комплексы неполноценности или какие-то грехи.
— О чем ты задумалась, Лена?
— Понимаете, пророку, в отличие от Христа, не нужно идти на Голгофу.
Вера Федоровна очень внимательно рассматривала меня. Складывалось впечатление, что мы не задаем друг другу, интересующие нас вопросы, и не отвечаем на них. Какая-то странная игра в кошки-мышки.
Мои наводящие вопросы иссякли, а учительница мне так ни о чем не рассказала.
Может попросить посмотреть фотографии? Но ни Живой, ни Митин со мной в одном классе не учились. Это точно.
— Леночка, а помнишь, как вечно спорили над твоей фамилией? Спасова — это от слова «спас» или «спасать»? А может, это, вообще, одно и тоже слово? О тебе всегда говорили: ей, как никому, подходит эта фамилия. Ты и сейчас всех спасаешь?
— Уже не всех. Но не топлю. Это точно. Вера Федоровна, мы с вами сегодня ни о ком не посудачили, не рассказали новостей обо всех. Весь вечер профилософствовали.
— Ну, почему же?
До полуночи не могу уснуть. Мне не дает покоя последняя фраза нашего разговора: «Ну, почему же?» Она на пенсии. Телевизор смотрит. Конечно же, видела Митина на экране, где в подробностях рассказывали, в каком месте обнаружен труп. Мой интерес к Митину ей понятен. Наверно, решила, что я вспомнила его историю. Неужели, старая учительница связывает события 30-летней давности с трупом? А может, Живой тогда, в ее присутствии, клялся в отмщении? Что же произошло?
В справочном бюро поинтересоваться нельзя. Вычислят. Если милиция уже знает его фамилию имя и отчество, тогда вычислят. А если нет? Не буду рисковать.
Удивительно, но ведь Марина знает о случившемся: весь город целый месяц гудел. Но не спрашивает ничего.
Все очень странно.
Живой, Марина, Вера Федоровна и сотрудники фирмы «Хозарсифь» молчат.
С Живым понятно. Марина, возможно, вспомнила Митина, но не знает, вспомнила ли я. И еще один вариант: не вспомнила. Интуиция мне подсказывает, что у школьных учительниц память значительно лучше, чем кажется. А если она одинокая женщина и жила только работой, то, конечно же, все вспомнила. Теперь только один вопрос: что вспомнила?
Вера Федоровна, Вера Федоровна, ну, к чему этот заговор молчания? Правда, на все это можно посмотреть с другой стороны. Я прихожу в дом поздравить с праздником. Даже для приличия, не спрашиваю ни о здоровье, ни о делах, ни об общих знакомых. А с каким-то усердием бросаюсь философствовать и все в одну сторону. Естественно, должен возникнуть вопрос: зачем? Я вспомнила Митина? Мне кто-то рассказал, что это Митин? Меня, как и других жителей поселка, попросила доблестная милиция? Зачем мне эта информация? Стоп. А, в самом деле, зачем? Человеческое любопытство? Необъяснимое желание оправдать Живого? Желание просто попробовать: могу ли я распутать этот клубок? Может, это вовсе и не клубок? Может, для кого-то все это яснее ясного?
Остался один вопрос: для кого?
Сама себе удивляюсь: какая я стала неуемная с этой историей. Не могу успокоиться. Вечер, проведенный у Марины, практически, ничего не добавил кроме одного — фотографий. Боже мой, сколько было в нашей жизни вечеров. Сколько восторгов и слез. Сколько счастья и катастроф, после которых казалось, что жизнь закончена.
Никогда не забуду, один долгий вечер и разговор с мамой Марины. Это случилось как-то неожиданно. Я прибежала поболтать ни о чем, Маринки не было, а мама сидела вся в слезах. Видимо, был тот момент, когда вываливаешь всю свою боль первому, кто зашел в дом.
В каком-то далеком разговоре упоминалось об очень тяжкой участи мамы, но до подробностей не доходило.
А тут вдруг, как поток. Маринин отец погиб. Мама, совершенно не приспособленная к жизни женщина, пыталась, хоть как-то, подзаработать. Кончилось все трагедией. Что уж она продавала и за что ее увели в милицию, никто не знает. Ее посадили на три года. У девочки два варианта: первый — детский дом, второй — к тете, которая держала притон для шоферов. Вот так, тринадцатилетняя девочка, при попустительстве родной тети, была изнасилована пьяницей. И три года, пока не вернулась мать, ей пришлось жить у тети. Ничего в жизни не проходит даром. А уж такая жизнь, подавно. Мама вернулась, «снежный ком» продолжал катиться. Но молодость на то и молодость, чтобы пришла любовь. И она пришла. В лице красивого мальчика-скрипача. Все прошлое было позади, а впереди свадьба и счастье. Но мир не без «добрых» людей, и родителям жениха рассказали все, что могли рассказать. Реакция их понятна. И все. Марина родилась без папы. Дальше жизнь все-таки улыбнулась им. Мама вышла замуж за хорошего человека. Он стал настоящим отцом Маринке, родился брат. И все пошло нормально. Только в подруге моей жила, чуть ли не с детства, какая-то настороженность к мальчикам. Она позже нас всех вышла замуж. Меня удивляло, как она жалела маму и бабушку. Я никогда не слышала слова осуждения ни по какому вопросу. Только, когда мы учились в институте, появился ее отец. Он так и остался скрипачом в провинциальном оркестре. Видимо, до него дошли слухи, что чужой человек вырастил ему умную, серьезную, хорошую дочь. видимо в тот день одинокий старик-вдовец, брошенный детьми, просил у Марининой мамы прощения. Он каялся, стоя на коленях. Когда люди обижают любя, в этом есть что-то другое. Видимо, они всю жизнь любили друг друга. Но для Марины, я знаю, он так и остался чужим.
Весь вечер думаю, как же подвести ее к интересующему меня разговору? Она ничего не подозревает. Мне кажется, я ненавязчиво сделала так, что мы стали рассматривать школьные фотографии. Теперь, я вспомнила и Живого, и Митина. Единственный раз, все восьмые, девятые и десятые классы, вместе, поехали в село, на прополку. Наш был 9в, Живой тоже учился в 9, но не в нашем. А Митин, похоже, на год старше, в 10. Рассматривая с Мариной старые фотографии, вспоминали какие-то события, но имена и фамилии не вспоминались. Мы их просто забыли. Я пыталась воспоминаниями натолкнуть подругу на что-нибудь, что приближало бы меня к оправданию Живого. Но ничего.
Почему столько лет?
Жизнь развела в разные стороны? Притупилась боль? Не представлялась возможность? Что же натолкнуло на воспоминания вновь? Какое-то еще одно событие? Ведь 30 лет — это не шутка. Живой мог и не дожить до часа возмездия? Где же искать? Под каким-нибудь предлогом прийти на его фирму? Что они могут знать? Но может, я пойму, почему сотрудники молчат?
