— Ну вот, видишь, а я что говорила? — обрадовалась Мойра. — Настоящее сокровище. Хотя не знаю, найдется ли покупатель на одну-единственную бусину, — добавила она задумчиво, и мы снова покатились со смеху.
Я была рада, что наконец-то могу видеть в произошедшем смешную сторону.
— По крайней мере, не такая вот пластиковая дрянь, — заметила Мойра, вытягивая нитку бус, которые могли составить счастье своей хозяйки году этак в шестидесятом. Я лишь вздохнула. — И не такое безобразие, — продолжила она, выуживая из общей груды особенно страшненькую брошку.
— Не удивительно, что это так и не востребовали на таможне, — простонала я. — Путевые расходы не окупились бы!
Я вынула из коробки деревянный ящичек и открыла его. Внутри, в аккуратном гнездышке из соломы, покоилась ваза или чаша шести или семи дюймов вышиной, с раструбом. По внутреннему краю широкого горлышка вилось превосходно изображенное змееподобное существо. Снаружи, под узко перехваченной шейкой, теми же изящными, мастерскими линиями была изображена совершенно фантастическая сцена: изысканно одетые фигуры, одни вполне человеческого вида, другие с птичьими и звериными головами обнимали тонкий стебелек.
— Ах! Какая красота! — воскликнула Мойра, когда я бережно достала вазу из ящичка. — Что это? Выглядит очень древним.
— Ну да, выглядит, — согласилась я. — И все-таки…
Я повернула к ней донышко вазы, чтобы она тоже увидела выдавленные в глине слова «Hecho en Peru» — сделано в Перу.
— И вот еще, — я вытащила и перевела Мойре вложенную в ящичек карточку. — Реплика вазы доколумбового периода. Сделано в Кампина Вьеха, Перу, что, если мой испанский меня не подводит, значит «старая маленькая ферма». Наверное, какой-нибудь мелкий городок.
Мойра засмеялась.
— Хорошо, что я не торгую всякими древностями. Не то попалась бы, как миленькая.
— Да тут почти всякий попался бы, — утешила ее я. — Понимаешь, с этими репликами в том-то вся и штука. В отличие от репродукций, которые просто копии и есть, реплики делаются так, чтобы в точности воспроизводить оригинал: те же материалы, те же методы производства, все точно то же. На самом деле, иногда в репликах даже специально допускают какую-то небольшую погрешность, чтобы потом отличить их от оригинала, если вдруг куда-то денется документация, удостоверяющая, что это лишь копия. Возможно, например, что тут одна из линий рисунка идет немного не так, что-нибудь в этом духе. Вообще-то изготовление реплик — штука недешевая, но изделия доколумбовой эпохи настолько дороги, что, думаю, затраты вполне окупаются. И, по крайней мере в данном случае, реплика четко помечена, а знала бы ты, как часто не слишком щепетильные мастера, гм, скажем так, забывают подписать на донышке «Hecho en Peru».
— И тогда туристы переплачивают втройне, а потом пытаются вывезти мнимое сокровище, закутывая его в грязное белье, — хмыкнула Мойра. — А как ты думаешь, с чего именно эта реплика? Написано, Перу, значит — что-то инкское?
— Не уверена. Ты же знаешь, я немного изучала историю доколумбовой Америки, особенно майя, но не помню, чтобы видела что-то подобное. Возможно, раз сделано в Перу, значит, что-то инкское — хотя… понятия не имею. Наверное, наведу справки, как выдастся минутка-другая, просто интереса ради.
— Может, тебе спросить Лукаса? Уж он-то должен разбираться во всяких перуанских штучках, правда?
В голосе Мойры звучало лукавство. Ей всегда нравился мой предыдущий друг, Лукас, и она считала, что мы с ним снова должны сойтись. Почему-то, по ее представлениям, год назад разрушила наш роман именно я, хотя на самом деле виновником был Лукас. Он, дескать, не может выполнять свой патриотический долг перед Мексикой и поддерживать отношения со мной. По представлениям Мойры, все это были лишь технические детали.
— Мойра, он специалист по майя, а не по Перу. И вообще — между нами все кончено. Поняла?
— Более или менее, — буркнула Мойра. Насколько я могла судить, ее бы не устроило ничего, кроме полного примирения. Временами все эти Мойрины глупости ужасно раздражали, но порой было в них что-то трогательное. — Ну ладно, чем бы эта штуковина ни оказалась, ты ведь можешь продать ее в лавке, правда? — продолжила она, вертя вазу в руках. — По-моему, как раз в твоем стиле. Ты ведь иногда торгуешь какими-то доколумбовыми поделками.
— Могу — и продам, — согласилась я. — На самом деле, и правда самое оно. Только вот сколько бы за нее запросить? Как по-твоему, на пять сотен потянет?
— Вряд ли, — покачала головой моя подруга. Я скорчила недовольную гримасу. Мойра встала. — Пора идти. У меня свидание. Новый парень. Как ты думаешь, может он и есть Тот, Единственный?
— Вряд ли, — покачала я головой, передразнивая ее.
Она засмеялась.
— Заходи как-нибудь в салон. Сделаю тебе новую прическу. И не тяни.
Она критически дернула меня за свисавшую на глаза прядку волос.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Очень мило с твоей стороны.
— А для чего еще нужны подруги? — пожала она плечами. — А ты будешь меня утешать, когда он, как обычно, меня бросит.
— Это не они тебя бросают, Мойра, ты сама даешь им всем отставку, — поправила я. — Но все равно буду тебя утешать.
Она ушла, а я продолжила разглядывать содержимое коробки. На самом дне оказался еще один деревянный ларчик, совсем как тот, с вазой, только поменьше. В нем тоже лежала карточка с уведомлением, что это копия изделия доколумбовой эпохи. Круглая такая штуковина, точнее, немного вытянутая — примерно два на два с половиной дюйма, из похожего на золото материала и какого-то бирюзового камня. В центре находилась крохотная фигурка человечка в пышном головном уборе, со скипетром и чем-то вроде щита. Скипетр легко вынимался из маленькой золотой ручки, а каждая бусина в ожерелье на шее человечка была сделана отдельно. По краю шли золотые бусинки помельче, а сзади виднелся здоровенный кол. И на сей раз я, кажется, знала, что это такое. Одно из пары ушных украшений, их еще называли ушными подвесками, какие носили в доколумбову эпоху индейцы Мексики, Центральной и, предположительно, Южной Америки. Потрясающая вещица — даже учитывая, что копия. Я спрятала ее в стол, тщательно завернув и пообещав себе на днях рассмотреть повнимательней.
Вазу я решила продать, для начала запросив сто пятьдесят фунтов — орнамент на ней и в самом деле изумительный, уникальное выйдет украшение для чьей-то гостиной. Я подыскала ей выигрышное местечко на кофейном столике, а рядом прислонила карточку, от руки приписав перевод. Серебряный орешек пускай остается у меня — надену на тоненькую серебряную цепочку и буду носить как напоминание о собственной опрометчивости. Непременно надену в следующий раз, как соберусь на аукцион. А если взглянуть на дело оптимистичней — и в самом деле, получится весьма оригинальное украшение.
А насчет флакончика… Надо подумать.
Убирая коробку, я вдруг заметила сбоку, между стенкой и остатками упаковочного материала, какой-то клочок бумаги и осторожно вытащила его. Это оказалось письмо, написанное неким Эдмундом Эдвардсом, владельцем какого-то нью-йоркского магазинчика под названием «Дороги древности», в одну галерею Торонто, о которой я в жизни не слышала, что само по себе еще ни о чем не говорило — Торонто большой город. Она называлась «Галерея Смиттсона», а ее хозяина, как явствовало из письма, соответственно звали А. Дж. Смиттсон. Очень формальное письмо, вполне соответствующее галерее, имеющей (о чем любезно уведомлял форменный бланк) филиалы в Лондоне, Токио, Бонне и Париже. Мистер Эдвардс выражал почтение мистеру Смиттсону, а также надеялся, что покупки дойдут в целости и сохранности, и сообщал, что у них имеется много и других, не менее интересных предметов, а потому он, мистер Эдвардс, уповает на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Написано письмо было два года назад.
Повинуясь внезапной прихоти, я попробовала отыскать Смиттсоновскую галерею по справочнику, но ее там не оказалось. А. Дж. Смиттсона в анналах также не числилось, хотя сама фамилия и ее необычное написание казались мне знакомыми. Должно быть, галерея закрыта, потому-то коробку так и не востребовали на таможне. Но, в общем-то, какое мне дело, решила я и выбросила письмо в корзину.
Следующие несколько дней прошли более или менее мирно, если не считать двух вещей. Во-первых, охранная сигнализация повадилась беспричинно включаться. Две ночи кряду, а в одну — так и дважды, — мне приходилось натягивать джинсы со свитером и спешно ехать в лавку на встречу с полицией. И ничего подозрительного! На следующую ночь сигнализация сработала всего один раз, но полицейский пообещал выставить мне счет за ложные вызовы. Я заставила страховую компанию проверить сигнализацию, однако они заверили, что с ней все в полном порядке.
