– Добрый день, говорите, пожалуйста.
Пустое пространство ухнуло в ответ, затрещало, и вдруг заговорило с сильным акцентом:
– Марк Вайсс?
– Он самый
– Полиция сектора Центр. Будьте так любезны приехать на опознание.
– Я…
– По возможности, немедленно.
И мне продиктовали адрес.
Он сказал «опознание»? Или может быть, «дознание»? А может, нужно было позвонить Кристиану и позвать его с собой?
Но я уже вышел из подъезда.
Ехать никуда не пришлось, потому что комиссариат оказался через квартал. А кварталы здесь крошечные, так что не успел я выстроить мало-мальски толковой версии, как оказался у КПП, и едва сунув в окошко паспорт, уже здоровался с замученным жизнью инспектором, который выскочил откуда-то сбоку, как из кулисы, пробурчал что-то невнятное и махнул рукой в сторону двери. Через несколько минут, с мигалками и сиреной проехав против движения везде, где это удалось, мы поднимались в грузовом лифте больницы.
В машине было невозможно разговаривать – выла сирена, трещала рация, а инспектор яростно орал в свой сотовый. Естественно, я рассчитывал, что хотя бы сейчас этот человек соизволит объяснить мне в чем дело, однако едва я раскрыл рот, как он выставил перед собой ладонь.
Я почувствовал, что могу запросто придушить его, но тут кто-то открыл дверь лифта снаружи, и мы оказались прямо рядом с палатой, возле которой сидел парнишка в черной форме патрульной службы. Он отрапортовал и отодвинулся, пропуская нас внутрь.
На миг мне показалось, что все было ясно с самого начала, только это, конечно, полная чушь: я всегда раздаю визитки направо и налево, так что было бы глупо прикидывать и высчитывать, из-за кого мне пришлось ехать на опознание, дознание или как его там. А про ту визитку я забыл вообще напрочь – наверное, из-за мититей, которыми угостил меня Кристи позавчера вечером.
Да это было уже и совершенно все равно, потому что на высокой больничной кровати я увидел тело Элеоноры.
Когда я очнулся, то сначала подумал: она красивее всех женщин, которых я встречал. А потом – что не успел я ее найти, и тут же потерял. Навсегда.
Подумал и закрыл глаза – так было легче.
– Эй, эй, домнуле18! Эй!
Сверху хлынул воняющий хлоркой водопад, и кто-то опять принялся колотить меня по лицу.
Тогда появилась вторая мысль – что я лежу на полу, – потом третья, четвертая, и дальше все уже пошло как по маслу: в жизни не терял сознания; оказывается, это очень противно; и стыдно; или больно? И тут я вспомнил, в чем дело, и рванулся вверх.
Железные руки – две черных и две белых – удержали меня от чего-то безумного.
Я попытался закричать:
– Что, что случилось?!
Голоса не было. Тогда я вырвался, подошел к кровати, и на миг мне показалось, что Элеонора просто спит – как тогда, в поезде: очень бледная, в россыпи умопомрачительных локонов под желтоватой простыней с печатями.
Стойки капельниц, трубки, лоток с медицинским инструментом – все было отставлено в сторону, отодвинуто как ненужное. Какие то шланги, извиваясь, уходили в никуда. Пол блестел – видно, затирали лужу посередине. Конечно, они пытались ее спасти. Только, наверное, было уже поздно?
– Выйдем, господин Вайс, – отчетливо и без всякого акцента сказал инспектор. – Здесь нельзя находиться.
18 Общепринятая форма обращения к мужчине
Мы с инспектором и полной дамой в белом халате сидели за низким столиком в квадратной рекреации – такой светлой и стильной, что если бы не плакаты и мониторы, можно было бы подумать, будто это кафе. Кресло оказалось тоже вовсе не больничным – мягкое, глубокое и низкое, оно вроде даже облегчало боль, к которой я уже, кажется, начал привыкать. Как все быстро…
– Думаю, вы тоже хотите поскорее покончить с формальностями, так что давайте не будем терять времени, – сказал инспектор.
Я согласно кивнул. Не объяснять же, что в какой-то момент мне стало абсолютно все равно – поскорее у нас получится или еще как. Какая теперь разница.
Подошла медсестра с папкой, из которой торчали линованные бумажки, и патрульный – с хилой пачечкой мятых листов. От него пахло кирзой и борщом, а от нее борщом и мылом.
Я продиктовал свое имя и адрес, и инспектор перевернул страницу блокнота.
– А теперь, – сказал он, – объясните, как у этой женщины оказалась ваша карточка.
Я объяснил.
– Но при ней не было ни документов, ни мобильного, только эта карточка – и где! В обуви.
Передо мной возникли стильные джинсовые сапожки с настоящими карманчиками и продетыми в шлевки ремнями – Элеонора затянула их, когда мы выходили из поезда. Я еще тогда подумал, что у нее нет никакой сумочки, только рюкзак. Ничего удивительного, что приходится совать визитку в сапоги, если ее некуда девать: я помнил, как мы расстались у входа в отель.
И снова объяснил все инспектору.
– Ладно, – сказал он, – разберемся позже. Рассказывайте все, что знаете.
Пока я говорил, сестра, патрульный и доктор заполняли свои бумажки. Это заняло всего минуту – потому что мне почти было нечего было сказать.
– Хорошо, – вздохнула врач, вставая. – Остальное, наверное, дело техники, так что я жду вашего звонка, Борис Федорович.
– Угу, – отозвался инспектор.
Патрульный попросил меня расписаться.
И медсестра немедленно нас выставила.
– Ладно, – снова сказал инспектор, когда мы прошли через турникет – будем надеяться, что родственники у нее найдутся. Никуда пока не уезжайте, я с вами свяжусь, когда будет какая-то ясность.
– Во блин, – снова повторил Кристи.
Он выглядел как тогда, давным-давно: мы удрали с уроков, поехали за грибами в Кодры19 и заблудились сразу же как вошли в лес.
– Но и ты молодец, хоть бы узнал, что да как!
Мне было безразлично, что именно случилось – ведь если тебя переедет поезд, разве важно, как звали машиниста? Ты просто пытаешься дышать, вот и все. К тому же я чувствовал: как бы ситуация ни выглядела со стороны, виноват во всем только я. А вот говорить на эту тему я не собирался – даже с Крисом. И Крис понял.
– Эй, – негромко позвал он, – давай вот что: поехали назад в больничку, зацепим ту сестру – она же тебя видела – и все у нее выспросим. Денег дадим, если так не захочет, уговорим как-нибудь. Поехали, короче, что толку тут торчать.
Еще секунду назад я сидел пень пнем, но когда Кристи положил мне руку на плечо, на меня вдруг накатила волна безумия: я жаждал немедленно увидеть Элеонору, сжать ее плечи, безжалостно трясти…кусать ее губы…заставить ожить! Да, да, меня самого воротило от этих мыслей, но как же она могла так поступить со мной?!
Конечно, медсестра уже ушла. И конечно, Кристи немедленно «зацепил» другую. Когда он за руку вытащил ее из дверей, лицо его сияло.
– Ну и баран ты, брат!
Девушка смотрела на меня сочувственно:
– Не расстраивайтесь так, может быть, все обойдется. Будет ясно через несколько дней. Это очень редкий случай, лично я первый раз такое вижу, но все равно пока что рано ее хоронить. Принести вам воды?
Ага, понятно, уже все в курсе, что я могу свалиться в обморок. Люди очень приятные существа – никогда не упустят случая перемыть тебе кости, сами решат, кого когда хоронить… не понял? Что она сказала?!
Кристи от души веселился.
– Он не будет расстраиваться, девушка – это я вам обещаю. Он вообще думал, что она умерла.
В этот момент произошло что-то странное: я был в больничном коридоре и видел справа от себя короткий белый халатик, а слева – улыбку в 32 зуба, но при этом чувствовал, как по животу скребут обломанные стебли чертополоха, и вдыхал запах крови, заполнивший мой серо-лиловый мир. А потом по горлу резануло скрипкой.
– Скажи, крутое соло? Paul Mercer, вампирский бал, коронация главной ведьмы! С ютюба передрал – а скажи, чистый звук? – Кристи совал мне под нос свою мобилу, которая разливалась на весь коридор, и, похоже, не собирался брать трубку.
Медсестра укоризненно качнула шапочкой и взялась за ручку двери.
– Так, – сказал Крис, – вам, девушка, еще раз гран мерси, а мы – снялись отсюда. Поговорим в машине.
На улице оказалось так много света, голосов и лиц – и топот, и сигналы машин, и запах бензина… я даже подумал, что мог бы попробовать что-нибудь сказать. Попробовал. Получилось мерзкое бульканье.
– Да ладно, брось, – Крис треснул меня ладонью по спине. -Садись давай. Сейчас подумаем.
– Значит, вот что мы имеем: твою красавицу нашли около трассы – той, которая идет к таможне мимо Хынчешть. Нашли уже без сознания. Как она туда попала – никто не понимает. Никаких травм нет. Никто ее не насиловал. Судя по анализам, она здоровее нас с тобой. А вот что с ней – никто не знает. Что-то вроде комы, как я понял, а санитарки болтают, что это, типа, летаргия – но они бабы деревенские, поэтому их вычеркиваем.
Рано хоронить, вспомнил я, и почувствовал, что сейчас разрыдаюсь.
