Отключив телефон, он повернулся к Наумову, который, согнувшись в три погибели, опирался рукой о стену — его неудержимо рвало.
— Пошли, Николай Сергеевич,— предложил он, дождавшись, когда тот немного придет в себя, и беря его под руку.— Примем по сто грамм для поправки здоровья.
Когда они повернулись к двери, то увидели в проеме лица дожидавшихся приема людей — выражения были самые разные: торжествующие, злорадные, ехидные, но ни в одном не было ни сочувствия, ни жалости, ни сострадания — и, как оплеванные, прошли эти трое через молчаливую, раздавшуюся перед ними толпу.
Приехали криминалисты, эксперты, районный прокурор, все ходили, смотрели, фотографировали, расспрашивали, допрашивали. Только результаты этой работы были опять неутешительные — никаких следов не было.
В то время, когда милиция осматривала труп Виктора Петровича, Александра Тимофеевна лежала в обмороке, а те немногочисленные рабочие, которые еще оставались на заводе, активно обсуждали, чего им теперь ждать — плохого или хорошего, по проселочной дороге, ведущей от одной из маленьких, стоящих на левом берегу Волги деревушек, в которой остались только доживающие свой век старики, в направлении федеральной трассы на Москву пылил старенький, неоднократно битый «Москвич». За рулем сидел Алексей, а устроившийся на заднем сиденье Иван безрадостно думал о том, что не таким ему когда-то виделось будущее этого мальчика, как, впрочем, и всех остальных детей. Он тяжело откинулся на спинку сиденья, и его мысли невольно вернулись к тому самому летнему дню 96-го года, с которого все это и началось.
Уже который час Иван бродил по Москве, не выбирая дороги. Его спокойное, бесстрастное лицо, как обычно, ничего не выражало, только губы, едва шевелясь, почти неслышно шептали раз за разом одно и то же:
— Сволочи! Сволочи! Сволочи!
Наконец он, устав, набрел на небольшой садик и сел на скамейку, уставившись на растущий напротив какой-то цветущий куст, но он его не видел — перед глазами стояло окаменевшее от страданий Ромкино лицо. Того самого Ромки, старшего из всех детей, которого они чуть больше года назад проводили в армию. Тогда он, веселый и здоровый, легко вспрыгнул во дворе райвоенкомата в грузовик и, улыбаясь, махал им, оставшимся, рукой до тех пор, пока машина не свернула в переулок. Из его писем, которые приходили сначала из учебки, а потом из Чечни, получалось, что армия — это совсем не так страшно, как расписывали в газетах, можно сказать даже, весело. А они ждали эти письма, читали и перечитывали их, считая дни до его возвращения. А десять дней назад из Ростова-на-Дону пришел казенный конверт с изложенным сухим и деловым языком предложением забрать Ромку из госпиталя. Деньги на билеты Лешке с Колькой, которые, как самые старшие из детей, решили поехать за ним, собирали всем поселком. И они привезли его. Иван был готов ко всему, но то, что он увидел, потрясло его: Ромка был парализован, только руки его еще слушались, но врач в госпитале предупредил ребят, что это ненадолго.
— Мальчики,—сказал он им.—Если в ближайшее время вашему другу не сделают операцию на позвоночнике, ему грозит полная неподвижность. А ее может сделать только один человек, но за деньги. За очень большие деньги! Вот, возьмите,— он протянул им листок бумаги.— Этот хирург творит чудеса, но даром он не вынет даже занозы. Редкостная сволочь! Может быть, чем черт не шутит, вам удастся найти людей, которые помогут вам деньгами. Тогда ваш друг будет спасен.
Выслушав ребят, Иван взял Ромкины документы и поехал к Смирнову, тому самому знаменитому хирургу, который внимательно просмотрел бумаги и холодно заявил, окинув презрительным взглядом его старенький костюм:
— Хоть завтра. И через месяц ваш парень будет танцевать вприсядку. Но! Это, уважаемый, будет стоить — с лекарствами, уходом и всем остальным — пятнадцать тысяч долларов.
Иван смотрел в равнодушное ко всему, кроме денег, безразличное лицо Смирнова и понимал, что никакие слова о врачебном долге, жалости к ближнему, сострадании до того не дойдут, а, скорее, вызовут просто ироничную ухмылку. Но охватившая его жгучая ненависть к этому высокомерному, самодовольному мерзавцу никак не отразилась на его лице — сказалась старая выучка. Поэтому Иван только спокойно спросил:
— Сколько у меня есть времени? Когда могут произойти те необратимые изменения, после которых операция станет бесполезна?
Смирнов еще раз взглянул на его потрепанный костюм и, не выдержав, расхохотался, но все же ответил:
— Полтора-два месяца. Думаю, этого времени вам хватит, чтобы собрать деньги.
Иван мог убить его одним движением пальца и уйти никем не замеченным, но... Этот негодяй нужен был ему живым, ведь только он мог помочь Ромке, и Иван, вежливо попрощавшись, ушел.
Вернувшись в тот день домой, он сказал детям, сколько стоит операция, и они мгновенно сникли — даже если продать старенький домик, доставшийся Ивану в наследство от одинокой старушки, у которой он когда-то снимал угол, этих денег им было не набрать. Но гораздо хуже было другое: они тогда еще не знали, что Ромка практически не спит и слышит их разговор. И только чудом можно считать то, что, войдя на следующий день в дом за инструментами, Иван застал Ромку, когда тот, скрипя от бессилия зубами, подтягивал на руках свое некогда сильное и тренированное, а теперь ставшее непослушным и неповоротливым тело, ползя на кухню за ножом, чтобы раз и навсегда покончить с этой жизнью, ставшей для него невыносимой. С совершенно неожиданной силой невысокий и худощавый Иван взвалил себе на плечо Ромку и отнес его на раскладушку — тот не выдержал и разрыдался. Впервые с того дня, как вернулся домой.
— Зачем ты меня остановил, папа?— захлебываясь слезами, говорил он.— Зачем? Я же все слышал... Уж лучше так, чем быть вам обузой... Ведь ты же знаешь, что надежды нет... Я буду валяться здесь полутрупом, а вы будете отрывать от себя последнее мне на лекарства... Я не хочу... Я не могу быть вам в тягость...
Иван слушал его, не прерывая, давая высказаться и выплакаться. И только когда Ромка немного успокоился, он спросил:
— Скажи, я когда-нибудь обманул кого-то из вас? Я когда-нибудь давал обещание, которое потом не выполнил?
— Нет,— сказал Ромка, отводя глаза.
— У нас есть время, Роман. Целых два месяца. Я обещаю тебе, что найду деньги на операцию. Ты мне веришь? Посмотри мне в глаза и ответь — ты мне веришь?
— Но, папа, это же невозможно! — простонал Ромка.
— Я не это просил тебя сказать,—Иван спокойно и твердо смотрел Ромке в глаза.— Я просил тебя ответить «да» или «нет».
— Да, папа. Я тебе верю,— с трудом выдавил из себя парень и тут же тоскливо добавил: — Только это все равно невозможно.
— А вот это решать уже мне. Дай слово, что ничего, подобного сегодняшнему, никогда больше не повторится. Мне нужно многое обдумать, многое решить, а. для этого я должен быть спокоен. За тебя спокоен. Ну? Чего молчишь?
— Хорошо, папа,— прямо глядя в глаза Ивану, сказал Роман.—Я даю слово, что не буду делать глупостей. Но если ты вдруг не сможешь найти деньги...
— А вот теперь я тебе скажу: «Это невозможно».
Но, несмотря на Ромкино обещание, с того дня рядом с ним постоянно находился кто-то из ребят. Они читали ему книги и газеты, играли в карты, шахматы и шашки, а в хорошую погоду вытаскивали его вместе с раскладушкой в сад.
Иван же постоянно ломал голову над тем, как достать деньги. Как оказалось, те, кого он называл своими детьми, тоже об этом думали, и когда он случайно подслушал, как именно они собираются это сделать, то впервые за много лет повысил на них голос.
— Так! — четко и раздельно говорил он.— Я для чего вас учил? Чтобы вы могли себя и близких своих защитить. А вы собрались инкассаторов ограбить. Вы что думаете, они вам добровольно деньги отдадут? Нет! Значит, вам придется их убить. Да, вы лучше подготовлены, вы знаете и умеете много такого, чего не знают они. Но ответьте мне: чем они, их жены и дети виноваты в том несчастье, которое случилось с Ромкой. Почему вы считаете возможным, спасая жизнь одного, обрекать на смерть и несчастье других? Кто дал вам это право?
Мальчишки молчали, опустив головы, и только Лешка, сверкнув на Ивана своими серыми глазищами, отважился возразить:
— Папа, но ведь деньги все равно нужно как-то найти.
— А они уже есть,— спокойно сказал Иван.
— Где?! — изумились мальчишки.
— Здесь, в доме. Правда, выглядят они пока немного иначе, но это деньги.
— Папа! Ты решил продать свой меч?! — первым догадался Юрка, который, несмотря на свои шестнадцать лет, был самым в житейском отношении смышленым из ребят.— Но ты же говорил, что это твой талисман! И потом... Неужели ты думаешь, что он будет столько стоить?
— Да, Юрий, ты прав. Этот меч действительно не раз спасал мне жизнь. А теперь он спасет жизнь Ромке! — и, немного помолчав, Иван спросил: — Как вы думаете, чей план лучше: мой или ваш?
